Кнопки, кнопки - вот она, нужная - 1-й этаж. Спускался.
Видел себя напротив, в зеркале лифта. Катя ждала его у входа.
- ..? - спрашивает она молча.
- Все правильно. - Саша посмотрел на часы: - Ровно полчаса. Что ты делала? Чем занималась?
- Ты видел Петра?
- Нет.
- И ты никуда не заходил? Ни к кому?
- Нет.
- Но почему? - Катя была поражена.
- Я передумал.
- Но как ты мог передумать, если мы договорились?
Саша молчал.
- Я все понимаю, - сказала Катя. - Все отлично понимаю.
- Что ты понимаешь? - с внезапным раздражением спросил Саша.
- Все, все, - Катя говорила, торопясь. - Это все очень обыкновенно, хотя, может быть, ты и прав. Кому кто нужен?
- Ничего ты абсолютно не понимаешь, - Саша говорил раздельно, сдерживаясь едва. - Не знаю, как тебе объяснить, чтобы до тебя дошло, каким образом... Не нужно никуда ходить по поводу Петра. Не трогайте его. Ему лучше, чем многим. Все куда-то спешат, торопятся вырвать что-то, что угодно - не разбираясь, лишь бы скорее! Вам все нужно быстро, стремительно, все вокруг поспешно, мнения и выводы, все чужое, схваченное на лету, потому что свой взгляд на жизнь иметь сложно, хлопотно! Вышел Петр из этого потока, и правильно, а ты перепугалась, и понятно, потому что ты сама прекрасно знаешь, стоит любому человеку остановиться, задуматься, хотя бы над собой, больше и не надо, задуматься, а вы и этого ему даже не даете.
- Что ты на меня кричишь? - спохватилась Катя.
- Я на тебя не кричу, - сказал Саша уже спокойно. - И не надо его спасать, ловить, разыскивать. Сам вернется. И не к тебе, не в управление, а к себе, к такому себе, какой его устроит...
- Ты не пошел, - устало оборвала его Катя. - Пусть сам по себе, так, что ли? Все сами по себе. В отдельности. В одиночку. Пусть сам разбирается. А я посмотрю, во что это образуется. Да? А если не образуется? За головы будете хвататься?
Саша хотел ей ответить, но, так бывает, он почувствовал необыкновенную неохоту к любым разговорам.
Не возражать, не спорить. Расстаться - единственный выход.
Они хорошо смотрелись вместе, когда шли в толпе.
Как хорошо могут смотреться идущие рядом красивые, взрослые, спокойные, молодые люди, безмятежно, в летний ослепительный день.
У метро, среди суеты. Расстались.
У метро среди суеты.
И, в общем, как будто так и надо.
И оба друг другу надоели. И, как это бывает, отделаться бы, чтобы отошел, отошла. И оба понимали это прекрасно.
Прощание было скомкано при согласии сторон.
Он пошел по бульвару.
Она закрылась в телефонной будке.
Кроме домашнего телефона, набрала еще несколько других - то ли было занято, то ли молчок.
Дома Петра тоже не оказалось.
Жаркая летняя телефонная трубка, чужая. Чужим дыханием полна.
Аэропорт не принимал и не выпускал уже не первые сутки.
Пассажиры слонялись по залам, спали, пили, зевали, ругались с администрацией, околачивались дежурными стайками у билетных касс.
Петр протолкался к кассам.
- На Москву у вас билета нет? Одного.
- Нет! Нет! И не будет, - говорила в сотый раз кассирша. - Я не машина, чтобы всем повторять. Грозы. Полоса гроз.
- Странно, а здесь - жара, - сказал Петр. Он взглянул на цены билетов. До Москвы 37 рублей 40 коп. Порылся в карманах. Мелочь. Зажигалка. Правда, очень хорошая. Авторучка. Часы...
Через некоторое время он стоял в просторном зале туалета, где перед зеркалами во всю стену мылись и чистились многочисленные пассажиры.
Петр осматривал каждого.
Может, этому, в пижаме?
Нет.
А этому, в плаще, в шляпе?
А этот - мальчишка еще.
У солдата денег, конечно, нет.
А вот с этим.
Разве если попытаться. Рискнем.
Он подошел к человеку, который причесывался перед окном.
Пожилой человек. Средних лет. Костюм - скромный.
- Простите... - сказал Петр.
- Да, - обернулся человек и посмотрел на Петра, как ему показалось, с пристальным вниманием, отчего Петр вдруг очень смутился, но все-таки довольно твердым и даже несколько развязным голосом произнес:
- Вам не нужны часы швейцарские, антимагнитные, с противоударным устройством в золотом корпусе? И еще: число выскакивает. - Он показал на часы. - Заводить не нужно. Заводятся взмахом руки. - Махнул рукой с часами.
- Да... Вы что? - изумленно, с возмущением сказал человек. - За кого вы меня принимаете? Я милицию сейчас вызову! Уберите ваши часы! - И быстро прошел мимо Петра к выходу.
Петр опустил часы в карман, сглотнул слюну.
Выпил воды из-под крана.
Посмотрел впервые за все время на себя в зеркало.
Да, в таком виде часы не продают, а отбирают на больших и малых дорогах.
Из зеркала на Петра смотрел небритый парень в некогда белой, а теперь почти черной рубашке (следствие ночевок в транспортных вагонах и рудничной пыли), заметно осунувшийся, загорелый слегка, а может, просто неумытый, в мятом пиджаке.
Но глаз у человека был, в общем, ничего.
Он себе таким отчасти даже понравился.
Видеть себя таким давно не привык, да и вообще все это очень странно, и неизвестно, что там впереди, а пока что Петр снял пиджак, вытряхнул его в окно, во двор, снял рубашку.
Мыла не было.
Огляделся.
Рядом брился солдат в рубашке. С интересом следил за действиями Петра.
Тут же протянул мыло.
- Нейлоновая? - кивнул на рубашку. - Удобная вещь в командировках. У меня дома, в гражданке, тоже есть. Индийская, по-моему.
Рубашка, уже чистая, покачивалась в раскрытой раме окна. Петр мылся до пояса. Руки до кистей и шея у него черные.
- Солдатский загар! - говорит ему его сосед.
- Пускай и солдатский. Хорошая вода. Мыла много.
Лицо, помолодевшее после бритвы.
Еще непросохшая голубоватая рубашка - ничего, на теле высохнет.
Пригладил волосы, вышел на солнце, чувствуя себя готовым для борьбы и действий.
Но вокруг была та же асфальтная площадь перед зданием аэропорта.
Ветер рвал парусиновый полосатый сачок над крышей.
Впереди, за выжженной травой, поднималось и нестерпимо пылало на солнце новое здание ангара.
Там толпились люди, было заметно какое-то оживление, и Петр направился туда.
Ангар был весь уставлен раскладушками. Здесь поселялись семьями, жили почти семейно, бок о бок совсем случайные люди, делились куревом, пивом, когда пиво тут появлялось, новостями, газетами, кипятком и разными историями из жизни.
Проход между стоявшими плотно койками был очень узок и относителен. Порядок здесь навести было невозможно, хотя какая-то женщина в халате стыдила двух здоровенных парней за какие-то прегрешения, а те, черти, спали и ничего не слушали.
Отдельно сидели молодые военные с женами и детьми.
Лейтенанты, отправляющиеся в самые дальние концы Союза. Весь их нехитрый скарб был с ними и весь их дом, с женами, спящими детьми, швейными машинками, узлами.
Кто-то добровольно играл для всех на гитаре, и вокруг него толпились люди - подходили, отходили. Песни были разные. Три девушки стояли в первом же ряду напротив гитариста и пели все, пели очень хорошо, в три голоса, похожие на сестер, в одинаковых платках, в платьях с зелеными воротниками.
Группой собрались ребята и девчонки в спортивных костюмах, рядом в деревянных рамах стояли разобранные велосипеды.
Все куда-то ехали, перемещались по огромной стране, ждали вылета с нетерпением, оглядывались вокруг, легко входили в новую для себя жизнь, впрочем, для многих такая жизнь была обыкновением, нормой - посмотрите на строителей, эти везде дома, сдвинули раскладушки, спорят о чем-то, смеются, говорят громко, но, если попросить, сбавляют тон, а потом снова забывают, увлеченные разговором.
Койка в ангаре стоила рубль в сутки.
Петр на всякий случай встал в длинную очередь за квитанциями на постель.
Очередь двигалась медленно, по самой жаре.
Люди отходили, возвращались.
Нигде так не вслушиваются в тишину, как на аэродроме в часы, когда он закрыт и нет ни взлетающих, ни выруливающих по полосе машин, ни тех, что садятся, низко пролетая над крышами поселка.
И когда вдруг в этом безнадежном ожидании раздался негромкий, но такой знакомый стрекот подлетающего, но еще никому невидимого самолета, люди начали искать его глазами.
Вертолет выскочил как-то внезапно, из-за аэродромных пристроек. Зашел со стороны солнца и сел. Над ним встала пыль.
Вертолет зеленый, санитарный, с красным крестом.
Петр, не раздумывая, зашагал к нему.
Вертолет летел над тайгой.
Огромное зеленое пространство разворачивалось внизу.
Это был не просто лес, не просто деревья, растущие рядом с полянами, просеками, затерянными селами, - все это Петр уже видел не раз.
Под ним проносился (вертолет летел на небольшой высоте) сплошной мощный массив, то ровно освещенный солнцем, то с тенью от облаков, и тогда тайга менялась - золото, вспыхивающее на верхушках деревьев, темнело, темными становились таежные озера, но вот уже впереди блеснула река, потом еще одна, пошире, совершенно голубая, с белыми отмелями.
Рядом с Петром дремал врач, широкоскулый смуглый якут, положив голову на санитарную сумку.
Ни шум двигателя, ни то, что их довольно часто встряхивало, никакие внешние раздражители, казалось, не влияли на него.
Он спал.
- Белуга идет! Белуга! - из кабины показалось загорелое молодое лицо второго пилота - Вань! Ваня! - азартно кричал он, сверкая золотыми коронками зубов. - Проснись! Белуга!
Но врач лишь лениво отмахнулся, не открывая глаз, зато Петр приник к окну.
- Что? - не понял он. - Где?
- Белуга! - теперь для Петра с удовольствием и даже какой-то радостью сообщал второй пилот. - Белуга идет!
Вода в реке была такой прозрачной - до самого дна, и Петр сразу же увидел целую стаю больших и белых рыб на середине реки. Казалось, они стояли на месте, потом исчезали совсем.
Петр протиснулся в кабину.
- Где мы сейчас? - прокричал он сквозь шум в самое ухо командира здорового светловолосого человека лет сорока.
- Игарка скоро! - не оборачиваясь, ответил он. - Игарка!
- Что? - не расслышал Петр.
- Игарка! - повторил на этот раз уже второй пилот. - Ду ю спик инглиш? Дзис из Игарка!
Петр закивал головой, давая знать, что все понял, понял, что они летят в Игарку.
Вертолет круто пошел вниз, вдоль береговой полосы. Он летел, как привязанный к ней, точно повторяя все ее изгибы.
Теперь тайга была уже рядом. Мелькали стволы деревьев, густой кустарник.
Утром, в Игарке, в летной гостинице - небольшом домике, расположенном в лесу у реки.
Врач-якут вышел на крыльцо. Потянулся, зевнул сладко. Плечи его подернулись от утреннего холодка.
Утро было солнечное, тихое.
Иван был настроен крайне благожелательно, он выспался, день впереди обещал быть хорошим, словом, он не ожидал ничего такого, что бы могло поколебать его умиротворенное состояние, и в этот самый момент на его лицо обрушился ковш нестерпимо холодной, ледяной воды.
Иван ошалело протер глаза, закашлялся и тут же увидел второго пилота Кольку, хохочущего, довольного, с ковшом в руке.
- Колька, убью! - крикнул Иван и в одно мгновенье превратился из благодушного созерцателя утренних пейзажей в деятельного преследователя.
Он схватил лежавший у крыльца топор и бросился за Колькой.
- Пускай умру я, но в песне смелых всегда я буду живым примером! убегая, распевал Колька. - А тебя народный суд не пощадит!
Петр стоял на крыльце, щурясь от солнца.
Иван и Колька шли к домику между деревьями, запыхавшиеся, в сапогах, мокрых от росы.
- Смотри, Колька, что бы я мог с тобой сделать, и благодари своего Бога, - Иван размахнулся и бросил топор.
Перевернувшись, топор точно вонзился в дерево, шагах в десяти.
Колька молча достал из-за голенища нож. Пустил его в то же дерево. И тоже точно.
- Понял, с кем имеешь дело? - сказал он. - Пижон! Пошли купаться!
Вода в Енисее была холодная, но летняя. Здесь в эти месяцы плавать можно.
На той стороне реки высились штабеля лесной биржи, у причала стояли пароходы, на запане слышались голоса - это работницы, стоя на мостках поперек реки, гоняли баграми бревна, переговаривались издали. На реке далеко слышно.
- Маша, а Маш...
- Что? Ты, Верка?
- Ты меня слышишь?
- Чего орешь, слышу.
- Ты где вчера ходила? Маш...
- Чего?..
Они плавали, прыгали с мостков, ныряли. Пришел позже командир, неторопливо разделся, намылился, а потом уже вошел в воду.
Давно Петр не чувствовал себя так хорошо, молодо, когда он натягивал свитер, одолженный ему Колей, когда они разминались у реки все вместе, чтобы согреться после утреннего купанья, боролись, толкали друг друга плечами, потом все вместе шли по деревянным мосткам к гостинице среди низко нависшей зелени кустов, и доски покачивались и скрипели под ногами, ветки мокрые били в лицо, и сначала по дороге встретились двое летчиков, возвращавшихся, судя по их несколько опухшим лицам, из города. "Как погуляли?" - на ходу спросили. "Погуляли, - сказали те. - Пива у вас нет?"
А потом им встретились три замечательные девушки, и каждая несла по ведру - с грибами, с черникой - полные ведра черники, лица у девушек свежие, резиновые сапоги мокро блестят - долго они ходили по лесу, рано встали, и ребята сначала загородили мостки, не пропуская девушек, те, смеясь, наступали и даже столкнули Колю с мостков на болотистую жижу, а потом они насыпали им полные фуражки черники и пошли себе дальше по мосткам, оборачиваясь и посмеиваясь чему-то, и все этим утром складывалось как нельзя лучше, и завтрак на улице, за гладкообструганным столом.
Радио громко передавало последние известия. Потом московское время: около трех утра, потом музыку.
Пожилая женщина, которую они все звали тетей Валей, не то комендант, не то администратор гостиницы, принесла им огромную сковородку с шипящей яичницей, поставила молоко, хлеб, а чернику они сами высыпали на расстеленную газету.
Ели дружно.
Тетя Валя достала из кармана пачку писем и все до одного протянула командиру.
- Тебе опять от жены...
- Эти вчерашние, два, - сказала она. - А это старые.
Командир тут же открыл один конверт, остальные сунул в карман и углубился в чтение.
- Отвечать-то, Сереж, успеваешь? - улыбнулась снисходительно тетя Валя.
- А я для чего? - ответил тете Вале Колька. - Я и отвечаю. За то и держат.
- Будет врать-то! - она хлопнула Колю по затылку.
- Никогда не женюсь, - сказал Колька. - Сам не женюсь и вам не советую, - сказал он тете Вале. - А если уж так подожмет, возьму неграмотную. - И мечтательно добавил: - И хорошо бы еще немую...
Все оборвалось неожиданно.
Громко, на весь домик зазвонил телефон, тетя Валя проворно заспешила к нему.
- Сергей, тебя, - сказала она в окно.
И протянула трубку подошедшему к окну командиру.
Тот молча выслушал, односложно поддакивая, потом передал трубку Ивану.
- Ну, что там? - спросил Колька.
- Что-что, - проворчал командир, - все то же самое. Вылет через пятнадцать минут.
- Да, - он посмотрел на Петра, - вспомнил. Пошли.
Они зашли в коридор гостиницы, остановились перед дверью, командир толкнул ее ногой.
- Вот привычка, спать взаперти. - Он застучал громче. - Росляков! Открой! Росляков!
- Ну что тебе? Я сплю.
- Спи. Ты летишь в Москву?
- Ну лечу. Отвяжись.
- Захвати одного моего знакомого!
- Захвачу. Катись! - ответили из-за дверей.
- Я побежал, ты его найдешь. Росляков, запомнил? Это свой парень. Счастливо!
Петр ничего не успел сказать, командир быстро зашагал по коридору.
Петр автоматически последовал за ним, вышел во двор.
Никого не было уже. Остались на столе чашки, черника. За столом сидел один из встретившихся по дороге летчиков, пил пиво.
- Эй, парень! Петя! - кричал ему кто-то. Он обернулся.
По мосткам бежал Коля, второй пилот.
- На, возьми. Чуть не забыл. - Он протягивал Петру какие-то бумажки.
- Что это?
- Талоны на еду. Витамины! - и побежал обратно. - Москве привет! обернулся на ходу.
И сразу стало тихо, только радио говорило. Летчик за столом пил пиво, листая журнал.
Петр пошел в город.
Игарка, утренняя, розоватая вода, черные сваи, деревянные улицы, деревянные тротуары, резные дома, русские, голубоглазые лица, русые волосы девочек, работницы в высоких сапогах, идущие посередине улицы, матросы с иностранных судов, очевидно шведы или норвежцы - Петр понял, о чем они говорили, - распределяли деньги на день, как тратить, - матросы, одетые, как молодые люди в европейских городах - цветные пиджаки, яркие рубашки, веснушчатые, чисто выбритые лица, гладко-зачесанные волосы, и рядом по соседней улице гнали к пристани коров, у некоторых на шее позванивали колокольчики, и тут же проехала странная машина, похожая на стрекозу, если поставить стрекозу на длинные четыре ноги, - машина везла свежераспиленный лес.
Лесом здесь все пропахло.
Весь город был подчинен лесу и жил им. Для леса стояло у причалов множество судов под разными флагами, лес сортировали, пилили, спускали по желобам в Енисей, опилками был засыпан стадион города, на котором в этот день развевались советский и чей-то полосатый флаг - следовательно, предстоял международный матч...
А у воды было тихо.
Старик с причала закидывал леску - далеко закидывал.
Рядом стоял парень, смотрел.
Женщина стирала на плоту белье. Из шалашика, здесь же на плоту, шел дым.
Дети бегали, сидели на краю, свесив ноги в воду.
Столько вокруг было света, воздуха, воды, покоя.
Петр возвращался, не зная точно, сумеет ли он таким образом вернуться на остров из города - аэродром был на острове.
Он шел прямо по реке, точнее - по мосткам запани, которые почти до середины заняли реку.
Если смотреть сверху, то река была как бы заштрихована ими, разбита на клетки, прямоугольники...
Мостки были шаткими, тонули под ногами - шагнешь, и сразу же спеши дальше, не задерживайся.
На мостках, там и тут, по всей запани стояли молодые женщины с баграми - гоняли бревна, - это они утром переговаривались.