Тени вцеплялись сильнее, погружались глубже. Она настаивали на своей реальности. Они рвали на части провозглашённую Аттиком упорядоченность и разумность, открывая Гальбу своей чёрной правде.
— Нет, нет, нет, нет… — проскулил Йерун, внезапно вцепившись в свои уши руками. — Вы слышите их?
Каншелл слышал. Хотя тени заглушали его чувства, некоторые восприятия обострились. Они были союзниками теней, новыми когтями варпа. Сквозь тихие напевы колонистов из рабочих казарм доносились едва слышные звуки. Люди внутри что-то бормотали во сне. Слова были смазанными, неразборчивыми. Шум был похож на лепет камней, на намёки ветра, на шёпот ночной реки.
— Я слышу их, — ответил Гальба. Его собственные слова были приглушёнными, словно он говорил через просвинцованную повязку. Но просто заговорив, он вернул себе волю. Он направился к двери. Там ждали новые тени, свившиеся, готовые наброситься. — Сколько?
— Все, — ответил Каншелл.
Это было абсурдом. Не мог же каждый из сотен смертных, спавших на стоявших рядами койках говорить во сне? Гальба шагнул внутрь, оставив Каншелла у двери.
Он мгновенно увидел, что серв был не прав. Не все рабочие бормотали. Некоторые проснулись. Они плакали, сжавшись на койках в клубок от ужаса. Все остальные присоединились к полночному хору. Слова были неразличимыми, но Гальба понял, что каждый из сервов повторяет свою литанию. Голоса сливались вместе, боролись, наслаивались, пересекались. Шёпоты карабкались друг на друга, с каждым мгновением на поверхность проступало новое шипение. И звуки перестали быть человеческими. Они больше не были творением губ и голосовых связок. Они сами по себе стали хрипящими звукоформами, извивающихся вокруг слуха Гальбы. Это были змеиные чешуи, сплетающиеся воедино. Они притягивали тени. Тьма удушала. Гальба начал задыхаться. Стонущий, скрипящий, хихикающий хор становился всё более настойчивым, хотя звуки были едва громче могильной тишины. Осколки соединялись и сливались, соединялись и сливались. Как и прежде, Антон чувствовал, как ускользает его рассудок. Недостаточно было того, что на него обрушивалась истина из выпотрошенных разумов и осквернённых трупов. Недостаточно было того, что он ощутил присутствие истины, давящей на разум, словно расползающаяся опухоль. Нужно было, чтобы он увидел природу истины. Он должен услышать, как она говорит. Он должен узнать, что она провозглашает.
Перед глазами сержанта темнело, так, словно их закрывала пелена, невидимая, но липкая, пронизанная красными, словно мускулы. Истина скользила всё ближе. Он различал её очертания. Это было имя. За именем таился разум. Имя обретало очертания перед его глазами, и очертанием это было Мадаил. Её ритм был ударами змеиного сердца. Имя проталкивало себе путь через его горло. Оно заставил его произнести себя. А затем заберёт себе.
МАДАИЛ, МАДАИЛ, МАДАИЛ.
Гальба взревел. Он высвободил свой гнев, свободный от всех форм, от всех очертаний, от всех слов. И этот разряд чистой ярости пробился сквозь пелену. Он разорвал ночь пополам. Шёпот дрогнул. Гальба вцепился в цепной меч. Он поднял его высоко над головой и позволил рычанию меча рассечь шёпот.
— Пробудитесь! — взревел Антон. — Во имя Императора, пробудитесь!
Шёпот умолк. Тени отступили. Он вновь мог дышать. Сервы приходили в себя, садились и глядели на легионера. Они боялись, но не Железную Руку. Они не выглядели сбитыми с толку. На лицах каждого серва Гальба видел признаки всеобщего кошмара.
Он развернулся и вышел из казармы. Каншелл продолжал стоять на коленях. Серв обмяк, хотя Гальба не понимал, чем это вызвано — облегчением или усталостью?
— Проследи, чтобы никто не спал, — сказал он серву. Он отдал приказ, чтобы у Каншелла была цель. Едва ли теперь кто-то бы уснул.
Пение колонистов прекратилось. Атмосфера на базе была напряжённой, словно буря не утихла, а только надвигалась и вот-вот могла грянуть. Гальба шёл к штабному посту. Туда же направлялись и другие боевые братья, идущие к нервному центру базы. Он чувствовал на себе их взгляды. Это было ожидаемо, ведь именно Гальба поднял тревогу.
Но не все легионеры смотрели на него. Их лица в суровом свете фонарей выглядели мрачными. Это были лица воинов, знающих, что их ждёт битва, но не понимающих врага. Гальба видел, что он не один. Часть напавшего на него прикоснулась и к ним.
Это были не галлюцинации. Он приготовился к спору с Аттиком. Капитан не станет верить таким словам. Гальба сам не хотел им верить — они вызывали слишком много вопросов. Они подрывали основания реальности. Они подрывали основу истин, по которым все они жили. Но эти слова должны были быть произнесены. Они должны были быть учтены.
Аттик стоял снаружи штабного здания так, словно не сдвинулся с места после разговора с Гальбой и Даррасом. Он стоял, расставив ноги, сложив руки. Капитан был неподвижным, словно каменная колонна. На нём не было шлема. Единственный человеческий глаз сиял огнём, холодным, словно пустота. Он смотрел в ночь с чистой машинной ненавистью. Слова Гальбы замерли на его губах, когда он приблизился.
Говорить их не было смысла. Аттик знал.
Капитан сто одиннадцатой роты десятого легиона обратил свой грозный взгляд на Железных Рук.
— На этой планете наш враг, — заговорил он. — Он нападает из теней. Приведите его на свет, — он развёл руками, созданными лишь для того, чтобы уничтожать. — И я сотру его в порошок.
И на рассвете нечто поднялось на поверхность.
11 Избранная земля/Под поверхностью/В поисках успокоения
Ночью за Эрефрен явились тени. Внезапно напав, они застали астропатессу врасплох, поскольку её защита была рассчитана на отражение атак из эмпиреев. Фильтры, через которые Ридия смотрела в безумие, никак не могли спасти женщину от того, что управляло тенями. Эта сила,полуприсутствующая на Пифосе и влияющая на него, уже начала просачиваться сквозь барьеры, искажая реальность. Бешенство варпа обретало измеримую форму — оно ещё не ходило свободно по поверхности планеты, но уже приближалось. И авангард безумия уже набрался сил.
С растущей тревогой Эрефрен наблюдала за варп-штормами. Вечно бурлящий океан взъярился столь могучей бурей, что астропатесса рисковала всем, изучая её. Источником непокоя оказался Мальстрим — голодный, беснующийся от внезапного притока сил, он распростерся за бескрайние горизонты. Ридия разглядела несколько кораблей лоялистов, попытавшихся проникнуть в кипящий котел, и то, как все они потерпели неудачу. Некоторые погибли, и женщина увидела их агонию во всех деталях, другие исчезли во вздымающихся волнах нереальности. Ей не хотелось думать, что останется от разумов людей на борту, даже если суда вернутся из шторма.
В отчаянии Эрефрен безуспешно искала отблески Астрономикона. Её психическое зрение не подводило, просто великий свет скрыли поднявшиеся волны.
И, когда астропатесса взирала на бурю, на неё напали. Враги проникли в покои Ридии, и женщина в тот же миг ощутила их не-совсем-присутствие. Эрефрен была сильна и быстра — она затворила от варпа психические чувства и вырвала сознание из его когтей; она подняла свой щит.
Но скорость, сила и умения ничем не помогли Ридии. Астропатесса была готова к появлению тех ужасов, что бродят на краю размытых границ реальности, но они не имели постоянной формы, воли и разума — в отличие от теней.
Нападавшие разбили её щит, смеясь, и их хохот отдавался бритвенными порезами на коже. Тени взревели, провозглашая небытие, и вопль отправил Эрефрен в забвение.
Очнувшись, она впервые в жизни испытала истинную слепоту. Хватая ртом воздух, астропатесса сражалась с удушливой паникой, рожденной зимней белизной её чувств. Ощутив, как вздымается грудь, Ридия вновь обрела свое тело. Согнув пальцы, Эрефрен услышала скрип ногтей по металлическому полу — значит, она упала с трона. Саднило шею и затылок, из которых во время падения вырвались медные антенны и механодендриты, помогавшие астропатессе настраивать разум на изучение варпа.
По кусочкам женщина обрела понимание того, где находится и что с ней, чувства исцелились от паралича. Вернув себе личность, Эрефрен прижала её к груди, объятая жутким стыдом. Астропатесса проявила слабость, непонятно сколько времени пролежав без сознания, не помня о долге.
Хуже всего оказалось осознание случившегося — на неё напали, а, значит, был нападавший.
Ридия не без труда поднялась с пола. К астропатессе вернулась способность ощущать окружение, но неидеальная, словно размытая гололитическая проекция. Протянув руку, Эрефрен отыскала посох, там же, где и всегда — он был прислонен к трону. Сжав жезл, Ридия выпрямилась и, укрепив разум, осторожно потянулась в варп…
…но тут же глухо простонала от боли, а из уголков глаз потекли теплые кровавые слёзы. Грубые, зазубренные серебристые помехи разрушили её восприятие эмпирей, ножами вонзившись в рассудок. Эрефрен окружали когти и битое стекло, пустоты, обретшие форму мучений, искажения, состоящие из многослойного безумия. Астропатесса отступила, чтобы вновь не впасть в забытье.
Утерев кровь со щёк, Ридия собралась, отыскала в себе силы и покинула темные покои. Ей нужно было поговорить с Аттиком — вчера астропатесса предположила, что варп-бури стали неизбежным итогом случайных процессов в имматериуме. Атака изменила мнение Эрефрен, но выводы, следующие из нападения, были слишком уж невероятными. Ридия не могла принять их, она считала, что мыслит не в том направлении.
Тем не менее, нечто атаковало её, и об этом необходимо было доложить.
В командном блоке царило почти полное безмолвие. По дороге Эрефрен попались несколько сервов, но ни одного космодесантника не ощущалось поблизости. Когда астропатесса добралась до комнаты капитана, оттуда вышла какая-то женщина.
— Госпожа Эрефрен, — произнесла серв, — мне очень жаль, но лорда Аттика здесь нет.
Астропатесса почувствовала, что женщина низко поклонилась ей.
— И где же он?
— Вместе с множеством легионеров отправился в поселение.
— Зачем?
Последовала пауза.
— Не имею чести знать… — начала серв.
— Капитан достаточно доверяет тебе, чтобы позволить убираться в его комнате, — перебила Ридия. — Сервы слушают, наблюдают, разговаривают друг с другом. А теперь просвети меня, какие слухи ходят на базе?
— Говорят, в поселении что-то нашли.
— А именно?
— Я не знаю, госпожа.
Эрефрен задумалась на минуту. Нападение; помехи, нарушающие её связь с варпом; открытие, которое — чем бы оно не оказалось — потребовало присутствия командира роты. Все эти события что-то связывало, и астропатессе нужно было доложить Аттику о случившемся с ней.
— Мне нужен вокс-оператор, — сказала Ридия женщине.
— Я найду его, — ответила серв, но не сдвинулась с места. Астропатесса услышала глубокий вдох, звук, говорящий о том, что кто-то набирается смелости для вопроса.
— Как тебя зовут? — поинтересовалась Эрефрен.
— Агнес Танаура, госпожа.
— Ты что-то хочешь у меня спросить, Агнес?
— Вы ведь не думаете, что случившееся прошлой ночью было простым воздействием варпа?
— Нет.
— А вы знаете, что произошло на самом деле?
— Нет, — снова сказала Ридия, собираясь добавить, что не занимается домыслами, но тут же поняла, что Танаура не ждет от неё ответа — серв уже нашла собственный. Неважно, наглость или отвага развязали женщине язык, но оказавшаяся под впечатлением Эрефрен слушала её.
— А ты? — спросила астропатесса.
— Точно не знаю, — ответила женщина. — Но уверена, что это нечто нечестивое.
— «Нечестивое»? — с горьким разочарованием повторила Ридия. — Ты напрашиваешься на серьезное наказание, используя столь суеверный термин.
— Простите, госпожа, но я должна говорить правду, и это — правда. Я вижу, что сегодня ночью вас коснулось зло, — раздался шорох, когда Агнес шагнула вперед. — Но, впрочем, вы не одна в этой схватке. Есть утешение, и есть надежда, даруемые священной…
Эрефрен подняла руку.
— Хватит. Ты несешь чепуху, и у меня нет времени на твои бредни.
— Император, в Своей божественности, — быстрее заговорила Танаура, — спасет нас, но мы должны уверовать в Него, пока не поздно!
Астропатесса почувствовала, как натянулось одеяние — серв осмелилась прикоснуться к ней.
— Пожалуйста, выслушайте меня, — взмолилась Агнес. — Пожалуйста, услышьте слова, в праведность которых вы поверите всем сердцем. Легионеры послушают вас — они должны, должны!
— Послушают ли? — Ридия вырвала полу из хватки Танауры, охваченная презрением. И всё же, астропатесса была чуть ли не благодарна этой женщине и её запретным суевериям, благодаря которым отбросила собственные сомнения. Разговор напомнил Эрефрен о повседневных обязанностях и помог выкинуть из головы иррациональные мысли, теснившиеся там с момента атаки. — Что такого важного они должны услышать?
— Нужно покинуть это место, — очень тихо сказала Агнес, и Ридия фыркнула.
— Вот как сильно ты веришь? Ты, противореча недвусмысленному учению Императора, считаешь Его богом — но слишком слабым, чтобы помочь нам?
— Я… я не это имела в виду.
— Тогда объяснись, и как можно короче.
— Мы, возможно, не очень разумно выбрали Пифос своей базой…
— Мы?! — воскликнула Эрефрен, разгневанная гордыней женщины, и Танаура отшатнулась.
— Я не хотела сказать, что…
— Надеюсь, что не хотела, если ты дорожишь жизнью! — астропатесса крепче сжала посох. Ридия не была жестокой, но существовали границы, за которыми наглость становилась наказуемой.
— Пожалуйста, поймите, — снова взмолилась Агнес, — нельзя выиграть все битвы, мы уже это поняли. Возможно, Пифос — ещё один Исстван, возможно, наши усилия будут полезны в другом месте.
Гнев Эрефрен угас, когда она услышала мучительную надежду в голосе серва. Женщина не трусила, но действовала, как подсказывало ей чувство долга.
Астропат заговорила снова, и в её тоне уже не было угрозы, но он остался твердым.
— Думай, что угодно, но твое поклонение — опасная иллюзия, и только из жалости я не донесу на тебя, — Ридия помолчала, давая Танауре осознать, как близко та подошла к краю. — Заблуждение — не оружие, а слабость. Следуя учениям Императора, я использую силу рассудка против наших врагов. Пока капитан Аттик не объявит иного, Пифос принадлежит нам. Благодаря этой планете, Десятый легион может наносить удары отмщения по предателям, и я не отступлю с неё, если только не прикажет наш командующий офицер.
Астропатесса наклонилась к серву.
— Моя битва здесь, и я не отступлю. Меня атаковали, и я заставлю врага, чем бы он ни был, пожалеть о попытке встать на моем пути.
Говоря, Ридия чувствовала, как истина её слов начинает звенеть металлом. Ужас ночи испарился, оставив росу холодной ярости.
— Ты поняла меня?
— Да, госпожа.
— А теперь вызови вокс-оператора. Пора приниматься за работу.
Аттик ходил по краю ямы в сопровождении Гальбы и Дарраса. В нескольких сотнях метров сержант Лацерт со своим отделением охранял второй провал.
— И это сделали не колонисты? — спросил капитан.
— Они утверждают, что нет, — подтвердил Антон, и, заглянув в глубокую расселину, добавил, — да и не знаю, как бы им это удалось.
Яма, сорока метров в длину и десяти в ширину, возникла перед холмом, на котором построили ложу. Глубину сложно было определить, стены скрывались во тьме после первой сотни метров.
— Хотя усердия им не занимать, — заметил Даррас.
И действительно, за ночь частокол охватил уже половину периметра плато. Безопасная зона выросла вдвое со вчерашнего вечера, после ухода Железных Рук.
— Сотни людей трудились без отдыха, — ответил Гальба. — То, что они сделали со стеной, вполне в рамках возможного. Но вырыть такую яму — нет, и Лацерт не нашел признаков использования взрывчатки. Грунт просел, вот и всё.
— Постройка их «мест для собраний» могла послужить причиной? — поинтересовался Даррас, заметив почти готовую вторую ложу на холмике перед другой ямой.
— Нет, — исключил капитан. — Если бы грунт был неустойчивым, мы бы это определили. Думаю, то, что вызвало оседание — симптом, а не причина наших проблем.
Прервавшись, Аттик наклонил голову вбок и выслушал вокс-передачу.
— Новости от госпожи Эрефрен, — сказал он, повернувшись к сержантам. — Сегодня ночью она выдержала собственную битву, и атака продолжается. Её способность читать течения варпа подорвана.
Затем капитан посмотрел в яму.
— Нас должно заботить не оседание, — подчеркнул Аттик, показывая на нечто, открывшееся в провале, — а вот это.
Под ложей колонистов обнаружилась гигантская каменная структура, и холмик оказался всего лишь вершиной её приземистого купола. По виду, строение было создано из того же материала, что и монолит в эпицентре аномалии. Однако, в колонне оставалась некая двойственность, она казалась одновременно естественной и искусственной, в то время как открывшаяся структура определенно не возникла сама по себе. Больше того, видимая часть циклопического строения обладала тревожащим совершенством — Гальба не видел ни швов, ни следов раствора, всё как будто говорило о том, что здание вырубили из цельной чёрной скалы. Словно целый утёс плавно принял нужную форму, а затем прошедшие тысячелетия постепенно погребли его под землей.