Точно такая же структура виднелась и во втором провале.
— Если подобное скрыто под двумя из холмов… — начал Антон.
— Да, — подхватил Аттик, медленно поворачиваясь кругом, — увидим ли мы то же самое под остальными?
Последовав примеру капитана, Гальба только сейчас заметил, как точно расположены возвышенности. Мысленно соединив их диагоналями, воин понял, что линии пересекаются в центре плато.
— Почему в двух других местах оседания не произошло? — задался вопросом Антон. — Только там, где колонисты возвели свои здания.
— Здесь должна быть связь, — заявил Даррас, — просто мы ещё не видим её.
— Если так, то мы найдем эту связь, — пообещал Аттик. — Важно, что наш враг начал проявлять себя, и поэтому стал уязвим для контратаки.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился Гальба.
Капитан указал на ксено-структуру.
— Это построили не ящеры. Значит, перед нами прямое свидетельство присутствия на Пифосе разумной жизни, — он повернулся к Антону. — Не призраки же всё соорудили.
Гальба не дал себя в обиду.
— Сколько времени потребуется природе, чтобы похоронить нечто подобное? Как можно быть уверенным, что раса, создавшая это, по-прежнему существует?
— Факт их возвращения доказывает это. Кого ещё мог бы заинтересовать Пифос? Впрочем, меня мало заботит природа врага, не считая той информации, что поможет его уничтожить. Помехи, мешающие госпоже Эрефрен, срывают дальнейшие операции, и нам дорого обходятся психические атаки противника.
— Какие будут распоряжения? — спросил Даррас.
Аттик прошелся по краю провала.
— Откроем правду, — сказал он. — Спустимся в самое сердце лжи.
Работы оказалось больше, чем когда бы то ни было, и всё делалось в спешке. Капитан отдал приказ полностью обнажить подземную структуру, и на плато перевезли всех колонистов, а также сервов, не занятых в обслуживании базы. Им отдали простую команду: «копать».
Каншелл делал, что ему говорили. Оборудования не хватало, «Веритас феррум» был оснащен для уничтожения, а не колонизации, а те инструменты, что беженцам удалось спасти из зоны посадки и пронести через резню, устроенную ящерами, оказались такими же изношенными и залатанными, как и сам флот. Они составляли большинство из имевшихся орудий, но ни о каких землеройных машинах и речи не было — только лопаты и кирки, зачастую собранные из обломков кораблей. Раскопки обещали стать грандиозными, а с такими инструментами — практически невыполнимыми. Однако, имелась воля к действию и рабочие руки, а колонисты с радостью помогали сервам. Половина новоприбывших продолжала возводить стену и сдерживать кровожадных хищников — на какое-то время атаки ящеров стали редкими, и их отражали без труда. Остальные присоединились к слугам легиона в атаке на грунт у основания холмов.
Йерун больше не надеялся, что усталость поможет уснуть, он знал, что ночь принесет крики, и мог только надеяться, что вопить будет кто-то другой. Впрочем, Каншелл радовался работе, помогавшей отвлечься в течение дня, и даже представлял, что его труд имеет значение. Из вокс-рожков, вещавших по всей длине и ширине плато, разносились заверения Аттика в том, что Железные Руки перенесут войну на территорию врага. Каншелл хотел верить капитану, но, чем больше он копал, чем больше появлялось на свет, тем быстрее слабела уверенность серва.
Прежде всего, из-за того, как быстро продвигалась работа. Земля как будто с радостью раскрывала свои секреты, пока Йерун, вместе с десятками других рабочих, брал приступом края второй ямы. С каждым ударом грунт осыпался во тьму, щебень и комья стучали по поверхности чёрной структуры. Шло время, и она всё более открывалась свету, становясь при этом ещё загадочнее. Масштаб строения становился отчетливее, и Каншелл задумывался, не охватывает ли оно всё плато. Тем временем Аттик направил несколько отрядов на раскопки в точке, равноудаленной от всех четырех холмов, но пока что их усилия увенчались созданием глубокой дыры в земле.
Уверенность серва слабела и по вине загадочности, окружающей структуру. Выступая на свет, постройка просто насмехалась над здравым смыслом — её фасад казался бунтом изукрашенных скульптур, не отображавших ничего реального. Искаженные линии и выпуклости обработанного камня образовывали абстрактные символы жуткого величия, и, когда Йерун вглядывался в резьбу, то видел мощь, застывшую в скале, и скалу, готовую взорваться мощью. Долго смотреть не получалось, от образов начинала болеть голова, и они пытались выдавить серву глаза. Нестерпимо зудела кожа, словно слезающая с костей, а когда Каншелл отводил взгляд, начинались новые муки. Боковым зрением Йерун постоянно замечал движение, змеиные извивы, зовущие к себе. Разумеется, когда серв оборачивался, то всё замирало — но эта неподвижность была насмешкой и ложью. С каждым разом Каншелл всё сильнее страшился, что теперь-то камень шевельнется и мгновенно погубит его.
Работая, колонисты продолжали петь. Они так же всецело отдавались раскопкам, как и возведению стены, превращая труд в акт богослужения. Никто не выказывал страха, и Йерун по-чёрному завидовал им, видя на лицах других сервов отражение собственных ужасов. Их взгляды точно так же метались по сторонам, и все слуги легиона выглядели бледными и взвинченными из-за недостатка сна. Внешняя энергичность подпитывалась отчаянием, но некоторые, хоть и испуганные, казались более уверенными в себе. Эти люди обладали неким глубинным запасом сил, и Каншелл видел в них нечто необычное, нечто, роднившее их с колонистами.
Они верили.
Аттик не отдавал команды на спуск, пока рабочие не вынули достаточно грунта — Йерун следил, как капитан ходит от одной зоны раскопок к другой, оценивая глубину. Воин наблюдал за процессом с бесчувственностью когитатора, не спеша отправлять легионеров в провалы. Железный колосс собирал всю возможную информацию, хотя Каншелл не представлял, что можно было понять из постепенного обнажения каменных структур. Впрочем, через три часа Дурун приготовился вести отряд в самую крупную расселину, перед первой из лож.
Перестав копать, серв воззрился на два отделения, собравшиеся у края провала. Железные Руки закрепляли альпинистские тросы, способные выдержать космодесантника в силовом доспехе, а рядом стояли несколько Гвардейцев Ворона с прыжковыми ранцами на спине.
— Ты испуган, — произнес голос, глубокий, словно пещеры под горным хребтом.
Обернувшись и подняв взгляд, Каншелл увидел Кхи’дема из Саламандр, возвышающегося над ним. Хотя легионер оставался в шлеме, Йерун ощутил в его глазах суровую доброту — нечто, невиданное сервом у Железных Рук, за исключением Гальбы.
— Да, господин, — ответил Каншелл.
— Не надо. Ищи уверенность в легионес астартес, ведь ни одна армия ксеносов не сможет устоять перед нами.
— Я знаю…
Кхи’дем вопросительно склонил голову.
— Мои слова тебя не успокоили, верно?
Если бы об этом спросил кто-то из Железной Десятки, даже Гальба, то Каншелл ответил бы честно потому, что признать собственную слабость было бы менее страшно, чем солгать машиноподобным владыкам. Сейчас серв чувствовал, что его просят, а не заставляют сказать правду.
— Нет, — признал Йерун. — Простите, господин, но нет.
— Почему так?
— Я…
Если бы разговор случился ночью, в окружении ужасов, приходящих с тьмой, то Каншелл не сомневался бы в ответе. День приносил слабое облегчение, но оно всё же смогло удержать серва от преступного признания.
Сжалившись над ним, Кхи’дем ответил сам.
— Потому, что ты считаешь врага кем-то совершенно иным.
Каншелл почти незаметно кивнул.
— Подобные мысли всё чаще встречаются среди сервов, но они ошибочны. Верь в своего капитана — я понимаю, что ты пережил нечто чудовищное, но это были осмысленные атаки. Если бы всё происходящее оказалось следствием истончения барьера между реальностью и имматериумом, мы мало что смогли бы поделать. Но на планете есть враг, с которым можно сражаться. Всё просто.
— Да, господин, — ответил Йерун.
«Нет, — подумал он, — всё не так просто».
Сын Вулкана ещё секунду смотрел на серва, а затем ушел прочь.
«Он знает, что я не верю ему».
Каншелл покраснел от стыда.
Потом он вернулся к работе, сбрасывая во тьму всё больше комьев земли. Кусочек грунта между провалом и откосом плато, на котором стоял Йерун, казался тонким, словно подтаявший лёд. Серва мучили мысли о бездонной пустоте под ногами, и тьма внизу была пастью, готовой поглотить его.
Ведомый долгом, а не верой, Каншелл продолжал трудиться. Однажды подняв голову, он увидел, что оба отделения скрылись в расселине, а их боевые братья стоят на страже возле тросов. Йерун отвернулся, пытаясь найти уверенность, о которой говорил Кхи’дем.
Потом он вернулся к работе, сбрасывая во тьму всё больше комьев земли. Кусочек грунта между провалом и откосом плато, на котором стоял Йерун, казался тонким, словно подтаявший лёд. Серва мучили мысли о бездонной пустоте под ногами, и тьма внизу была пастью, готовой поглотить его.
Ведомый долгом, а не верой, Каншелл продолжал трудиться. Однажды подняв голову, он увидел, что оба отделения скрылись в расселине, а их боевые братья стоят на страже возле тросов. Йерун отвернулся, пытаясь найти уверенность, о которой говорил Кхи’дем.
Безуспешно.
А потом, раньше, чем думал серв, его смена закончилась. Вечер сжимал Пифос в своей хватке, и наступало время возвращаться «домой».
На базе, как и в поселении, хватало свободного места для посадки транспортников, так что челночными рейсами удавалось перевозить большое количество слуг легиона. Выбравшись из переполненного пассажирского отсека, Каншелл впервые в жизни отправился искать Танауру.
Женщина нашлась возле посадочной площадки. С «Веритас феррум» в очередной раз доставили боеприпасы, и Агнес вместе с другими сервами таскала пластальные ящики в арсенал, располагавшийся в северо-восточном углу базы. Заметив, что Танаура выглядела так же мрачно, как сам Йерун чувствовал себя, он почти отчаялся. Но больше идти было некуда, и, последовав за верующей, Каншелл подкараулил её у ангарных ворот арсенала.
— Агнес, — позвал он.
Танаура удивленно повернулась.
— Йерун? В чем дело?
— Мне нужно с тобой поговорить.
Женщина судорожно вздохнула — она выглядела не просто измотанной и напуганной, но и проигравшей.
— О чём? — спросила Агнес, и Каншелл засомневался: неужели её вера не сильнее, чем у него?
— Извини, — сказал серв, чувствуя, как вечерняя темнота идет в наступление. — Ни о чём.
Йерун уже повернулся, чтобы уйти, но Танаура удержала его.
— Подожди! — Агнес сжимала руку серва с неистовством, рожденным внезапной и отчаянной надеждой. — Скажи мне.
Ей было, самое меньшее, так же тяжело, как и ему.
— Вещи, которые здесь творятся, — начал Каншелл. — То, что я видел…
Это оказалось сложнее, чем думал Йерун.
— Я не…— даже сейчас, когда его прежнее мировоззрение лежало в руинах, верность не позволяла облечь чувства в слова. Это казалось слишком похожим на предательство.
Танаура помогла ему.
— Законами светской вселенной этого не объяснить.
— Точно! — благодарно ответил Йерун, и давящее чувство в груди ослабло. Облегчение оказалось кратким, но неподдельным.
— Чего же ты ищешь? — спросила она.
— Силы, — произнес серв. — Надежды.
Внезапно оказалось, что Агнес обладает и тем, и другим.
— Надежда есть, — сказала Танаура, — и я наделю тебя силой.
— Это поможет мне против… против ночи?
— Оно поможет тебе противостоять ночи.
— И это всё?
— Император взывает ко всем нам, требуя быть отважными. И, разве не поможет тебе осознание того, что, если силы тьмы реальны, то истинны и силы света?
Каншелл подумал над услышанным.
— Возможно, — произнес он, и это признание, первое принятие проповедей Танауры, распахнуло дверь в разуме серва. И внутрь хлынул солнечный свет.
«Да! — думал Йерун. — Да!»
Серв всегда верил Императору, но теперь, поверив в Него, признав богом, Каншелл понял, что не существует преград и расстояний для Его могущества. Император разглядит его здесь, сумеет протянуть к нему руку. Тепло, пришедшее вслед за отступлением отчаяния, струилось по жилам Йеруна.
— Да, — произнес он вслух и улыбнулся.
— Император хранит, — сказала Танаура.
— Император хранит, — повторил Каншелл.
Той ночью, испуганно свернувшись на койке, он ждал появления ужасов, бродящих во тьме. Кошмары явились, ступая в снах, сплетенных из теней, и дремлющие сервы заговорили и запели. Раздался вопль пробуждения, но Каншелл прижал к сердцу «Лектицио Дивинитатус» — и обрел покой.
12 Спуск/Машина/Потоп
Железные Руки спускались на тросах по склону, а впереди мелькали Гвардейцы Ворона. Штурмовые десантники Птеро впервые пользовались прыжковыми ранцами, отдавая дань своему истинному призванию. Два отделения десятого легиона возглавляли Аттик и Гальба. Даррасу же крайне не понравилось, что его отделению приказали стоять на страже у спуска в яму.
— Я не хочу проявить неуважения, брат-капитан… но почему?
— Потому что это разведывательная операция, а не штурм. А также потому, что сержант Гальба из всех нас был ближе всего к врагу. Если нас атакуют снизу, то я хочу, чтобы это заметили как можно раньше.
«Он всё ещё думает, что я какой-то… псайкер» — подумал Гальба. Сама эта мысль была для него оскорбительной, но если Аттик думает, что он пригодится, то пускай. Сержант знал свой долг.
Антон оттолкнулся от каменной стены. Дёрнулась ли она под его сабатонами? Погрузились ли носы в неё на мгновение, словно эта была плоть? Видел ли он рельефный узор, похожий на гнездо змей? Нет, ничего этого не было. Антон не был уверен, но надеялся, что это не так. Однако он чувствовал странное отвращение — словно всё произошло именно так.
Он спрыгнул ещё на десяток метров, оттолкнулся вновь и опустился на широкий выступ, где его уже ждали брат-капитан и его отделение. Яма спускалась во тьму, мрачную и безмолвную. Выступ был своего рода террасой перед проходом в стене.
— Это творение больных разумов, — сказал Аттик, глядя на вход. — Истребив их, мы послужим всей галактике.
Вид входа тревожил так же, как и всё в этом месте. Гальба не мог понять, видит ли он окно или дверь. Вход тянулся вверх, словно заострённая арка, но стороны были ассиметричными и петляли, то сближаясь, то отдаляясь. Если посмотреть прямо, то проход казался рваной раной в каменной плоти. Однако при взгляде боковым зрением казалось, что его стороны скачут. Арка была узкой и слабо склонённой вверх. Это резало глаза, и лишь через мгновение Гальба осознал всю глубину этого извращения архитектуры.
— Стороны не сходятся, — указал он. Арка была асимптотой. Её стороны сближались друг с другом, сходились, так, что друг от друга их отделяло меньше волоска, но не соединялись. Арка была ложью.
— Это невозможно, — оскорблённо выдохнул технодесантник Камн. — Должно быть это разлом.
— Нет, — возразил Аттик. Раздалось едва заметное жужжание, когда его бионический взгляд прошёлся по внешней стене, меняя длину волны для восполнения недостатка света и увеличивая предметы. — Брат Гальба прав. Разделение становится частью орнамента. Оно тянется до самого верха.
— Здание разделяется надвое? — задумчиво произнёс Камн, направив собственные искусственные глаза на арку.
— Всё ещё хуже, — сказал сержант. Он указал налево, а потом направо, на другие проходы. В каждом имелись особенные искажения, словно после окончания строительства стены начали плавиться. В виднеющихся во мраке арках был такой же бесконечно малый пробел. Стену, на первый взгляд казавшуюся цельной, покрывала сеть крошечных трещин. Это была трёхмерная мозаика.
— Невозможно, — вновь повторил Камн, но на этот раз в его словах слышался ужас.
— Оно было встроено в склоны холма, вот и всё, — сказал Аттик. — И всё это удерживала земля, когда здание в неё погрузилось.
Шире всего утёс был прямо напротив входа. На другом его краю находился выгнутый заострённый конус высотой с двух легионеров. Он казался огромным клыком, вцепившимся в пустой воздух ямы. Камн сделал два шага вперёд, чтобы его оглядеть. Его серворука направила луч на чёрные камни, а на них проступили те же микроскопические трещины. То, что выглядела как арабеска из разломов, замерцала. Ничто не мешало клыку развалиться на части, если конечно эти разъёмы не обладали собственным притяжением.
— Брат-капитан, — обратился к Аттику Камн. — Мне не приходит в голову ни одного внятного объяснения того, что мы видим.
— Это варп, — ответил Аттик. — Ещё одно последствие его истечения в регион. Нам не следует удивляться подобной мерзости.
— При всём уважении, меня больше тревожит не их существование, — заметил Гальба. — А то, насколько они выглядят организованно. Нечто придало субстанции варпа эту форму.
— Если нечто может воздействовать на материальный мир, то оно может и быть им уничтожено.
Гвардейцы Ворона, продолжавшие спуск, вернулись, рассекая тьму вспышками прыжковых ранцев.
— Ну? — спросил капитан. Он принимал воинов других легионов так же неохотно, как и раньше. Он отказывал им даже в простейшей вежливости. Но он работал с ними. Гальба радовался, что на этот раз ему не придётся быть дипломатом.