- Что это?
- Бельт, - отозвался он машинально.
- Я спрашиваю о клейме.
- Не знаю, - Хальк положил бельт на стол, прямо на стопку рукописей и принялся закрывать окно. Непонятно, зачем - толку от этого не было никакого. Промозглая ноябрьская ночь понемногу просачивалась в дом.
- Брысь отсюда, - не оборачиваясь, велел Хальк Алисе. - Сейчас печку растоплю заново, не то простудишься. Возись с тобой потом...
- Можешь не возиться, - в спину ему сказала Алиса угрюмо, но он не услышал.
Алиса слышала, как он шуршит на кухне у печки, гремит заслонкой, выгребая пепел. Потом весело затрещали березовые щепки растопки, и через мгновение до Алисы долетело жадное гуденье огня. Звуки были отчетливые, но Алиса словно бы и не замечала их.
Она смотрела на стрелу.
Бельт лежал, зарывшись наконечником в ворох бумаг, приминая своей тяжестью тонкие страницы рукописи, и по листам, медленно сглатывая строчки текста, расплывалось багровое пятно. Внезапно и некстати Алисе вспомнилось: привезенные Сабиной хартии предваряла такая же, как и клеймо на бельте, печать.
- Сидишь тут и мерзнешь! - Хальк с охапкой поленьев встал в дверях. Алиса повернула к нему белое лицо со слепыми от ужаса глазами.
Он понял сразу. Разжал руки. Дрова с грохотом раскатились по половицам. Хальк подошел к столу и, натянув на ладонь рукав свитера, взял бельт. Вместе с бумагами.
- Рукописи оставь, - жалобно сказала Алиса.
- По-твоему, это - еще рукописи? - он показал ей расползающийся в пальцах лист.
- Что же с... - Алиса долго подбирала слово, - что же с... этим делать?
- Сжечь, - бросил Хальк резко.
- Я не позволю.
- Погляжу я на это... - проворчал Хальк и пошел из комнаты. Босиком, как была, Алиса кинулась за ним.
Она не успела на какую-то долю секунды. Хальк уже распахнул дверцу грубки и, быстро оглянувшись на возникшую на пороге Алису, швырнул и бельт, и рукопись в огонь.
- Не желаешь взглянуть? - предложил он Алисе через некоторое время и потеснился, чтобы ей было лучше видно.
Осторожно пробежав по холодным половицам, Алиса присела рядом с Хальком и заглянула ему через плечо.
Пламя было высоким и сильным, страницы корчились в нем, уже коричневые, с обуглившимися краями; трещали, мгновенно испаряясь, чернила, и бумага осыпалась пеплом. Когда от пухлой стопки ничего не осталось, Алиса увидела бельт. Языки пламени лизали его яростно и неостановимо, и, по всему, сталь должна была бы уже раскалиться добела. А бельт оставался черным. Алисе даже почудилось, что, коснись она сейчас рукой - и ощутит под пальцами грозный холод металла. Ее передернуло от необъяснимого ужаса и отвращения, а в следующее мгновение, когда Алиса вновь взглянула в огонь, там ничего не было.
Только пламя и пепел, искры и свист ветра в печной трубе.
- Я не останусь здесь ни минуты! Ни за что!
Она стояла у раскрытого комода, швыряя из выдвинутых до отказа ящиков на кровать все: бумаги, связки писем, дневники в кожаных черных переплетах. Свитки хрустели под каблуками Алисиных туфель.
Хальк, сидя в кресле, с грустной улыбкой наблюдал за этим разорением.
- Ночь на дворе...
- Домой!
Он нагнулся и поднял с пола выпавшую из дневника сухую гроздь акации. Поднес к губам. Шершавые, изжелта-белые соцветия еще хранили сладковатый запах. Но сейчас он показался Хальку отвратительным.
- Ты разве не дома?
- К себе домой, - уточнила Алиса безжалостно.
- Ты полагаешь, там менее опасно, чем здесь? Да тебя пристрелят, едва ты высунешь нос на улицу.
Алиса опустила руки. Стояла над ворохом белья и бумаг, кусая губы, чтобы не разреветься от ужаса и ощущения собственной беспомощности. Ей казалось, что на нее отовсюду, изучая, словно диковинного зверя, глядят чьи-то глаза. Она совершенно не понимала, как может Хальк оставаться таким спокойным и усмехаться лениво и выжидательно. На самом деле, ему тоже было не по себе, Алиса догадывалась об этом краем рассудка, как догадывалась она и о том, что если Хальк расслабится и позволит своему и ее страху выплеснуться наружу, Алиса сойдет с ума. Еще мгновение она глядела на него, потом передернула, точно от холода, плечами и заявила:
- Я иду спать. Но утром ноги моей в этом доме не будет.
Хальк лишь усмехнулся в ответ.
Он разбудил ее на рассвете, уже одетый по-дорожному. Затолкал в брюки и куртку, завернул в плащ, пониже надвинул капюшон. Ничего не соображая, Алиса сонно огрызалась и даже пробовала вырваться, но это оказалось не так-то просто. Хальк решительно и несильно встряхнул ее за плечи и, наклонясь к самому ее уху, ласковым шепотом напомнил вчерашнее. Алиса отшатнулась, зажимая костяшками пальцев рот, чтобы не закричать. До этих пор все то, что случилось накануне, казалось ей сном - и не больше.
- Ну что? - осведомился Хальк. - Опомнилась? Тогда пошли.
И протянул Алисе спрятанную в ножны дагу.
Город остался позади. Оглянувшись, Алиса в последний раз увидела за полоской ощетинившегося сухим татарником поля крыши его домов и башен, столбы дыма над печными трубами, острую иглу шпиля Серебряной башни... и ей мучительно захотелось назад. Она никогда, в общем-то, не испытывала к этому городу особой любви, он не был для нее ничем большим, нежели жизненное пространство. Но там, в излучине реки, которая отсюда, с высоты холма, казалась далекой серо-стальной лентой, стоял дом, в котором ей долгое время было хорошо и покойно. Она привыкла к тому, что стены его служат ей защитой, она привыкла к шороху яблоневых ветвей по крыше.
Она привыкла к Хальку, наконец.
Тот новый Хальк, который встретил Алису сегодня утром, удивил и ошарашил ее. Он был резок, язвителен и беспощаден, и все, что она услышала от него в ответ на просьбу подождать, было такое же резкое, язвительное и злое:
- Оставайся - познакомишься.
С кем она познакомится, Хальк не уточнял. Надо полагать, с хозяевами вчерашнего бельта.
От недосыпания и встречного ветра слезились глаза, во рту стояла едкая сухая горечь. Начинало подмораживать, и раскисшая тропинка обещала в скором времени превратиться в мерзлые колдобины с островками льда. Алиса представила себе, как станет она спотыкаться, то и дело соскальзывая в колючий бурьян по обочинам, и как будет оборачиваться и сквозь зубы торопить ее Хальк, и ей сделалось неуютно и тоскливо. Любопытно, подумала Алиса, если бы не вчерашняя истерика, остался бы Хальк в городе? Пожалуй что, нет. Ну, может, повременил бы день или два. Так что придется примириться и со скверными дорогами, и с ветром, и с тем, что ночевать предстоит в лесу. Добро, если одну ночь или две - больше она не выдержит.
Они шли весь день, то углубляясь в лес, то вновь выбредая к полю. Хальк, казалось, ни чуточки не устал, шагал все так же легко и ровно. Алиса плелась за ним следом, мысленно, а порою и вслух, проклиная все на свете. До нее только сейчас дошло, что все сказочные чудовища кажутся ненастоящими и совсем не страшными, пока слушаешь о них, забравшись дома под одеяло. Наяву все выглядит куда как иначе. Алиса вдруг остро пожалела героев всех своих страшных сказок, на чьи головы она столь бездумно и щедро насылала такие испытания, по сравнению с которыми предстоящая ночевка в лесу выглядела не опаснее и не страшнее глотка вина после легкой прогулки.
Она думала об этом, засыпая возле костра. В бок намертво впечатался извилистый корень, ворох сухих листьев, настеленный наверх елового лапника, и плащ нисколько не спасали от сырости. Вдобавок ко всему, Алиса была так голодна, что ее мутило. И когда Хальк заявил, что разжигать костер стал бы только сумасшедший, у Алисы не было сил ни просить, ни спорить. Она просто опустилась на землю и заплакала. Тихо и отчаянно. Хальк поглядел на нее, повздыхал и пошел за хворостом.
- Вставай! О Боже!.. Алиса, да проснись же наконец!..
Недоумевая и сердясь, она открыла глаза. Мир вокруг был седой и расплывчатый. На листве, укрывавшей ее поверх плаща вместо одеяла, тонкой корочкой намерз иней. В воздухе стоял морозный туман, рассветное солнце отражалось в нем розоватыми бликами, словно в спокойней летней воде. Костер давно потух, угли были укрыты пепельно-серым слоем снега.
- Вставай, - затягивая на дорожном мешке тесемки, сухо повторил Хальк. Мы уходим. Быстро.
- А что случилось? - Алиса, зевая, заозиралась по сторонам. Лес стоял, оглушенный внезапным снегом, кое-где меж стволами ярко и празднично светились гроздья рябины. Было тихо, даже птицы молчали. Потом Алиса услышала, как далеко скрипнула, ломаясь, ветка. Звякнула и замолкла зажатая в ладони уздечка, тихо всхрапнул конь.
Алиса вскочила. Ею двигал не страх - странная смесь из тревоги, бешеного нетерпения и застрявшей под средцем острой льдинки, жаркой и бьющейся в такт, словно наконечник стрелы в ране.
... Они бежали, задыхаясь и глотая ртами сладкий морозный воздух, падали, поднимались и снова бежали, тянули по снегу рваные цепочки следов. Алиса ослепла и оглохла, ей чудилось, что погоня совсем рядом, что еще чуть-чуть, и в спину ей ткнется древко копья, или ременная петля захлестнет ноги, заставляя упасть. Лицом в колючий, безвкусный снег...
Алиса вскочила. Ею двигал не страх - странная смесь из тревоги, бешеного нетерпения и застрявшей под средцем острой льдинки, жаркой и бьющейся в такт, словно наконечник стрелы в ране.
... Они бежали, задыхаясь и глотая ртами сладкий морозный воздух, падали, поднимались и снова бежали, тянули по снегу рваные цепочки следов. Алиса ослепла и оглохла, ей чудилось, что погоня совсем рядом, что еще чуть-чуть, и в спину ей ткнется древко копья, или ременная петля захлестнет ноги, заставляя упасть. Лицом в колючий, безвкусный снег...
Они свернули в густой бурелом, несколько лениво спущенных им вдогонку стрел ткнулись в сугроб. Полетели сшибленные с кустов снежные комья.
И сделалось тихо.
..."Мело, мело по всей земле, во все пределы..."
Она сидела, поджав под себя ноги и близко подавшись к свече, сплетя вокруг огонька мелко вздрагивающие пальцы. Рукам и лицу было жарко, волосы колебались над пламенем - вот-вот вспыхнут. Она мяла в пальцах податливый воск. Знала: совсем скоро внутри взорвется и хлынет наружу обморочно-черный ужас.
Хальк был рядом, близко, сразу же за гранью света и полутьмы, но эта грань нерушимо отделяла его от Алисы. Иначе Хальк помог бы ей... Алиса скосила тревожно-янтарный глаз. Хальк даже не смотрела на в ее сторону. Похоже, в эту минуту для него существовала на свете только Дани. Алиса задохнулась от возмущения. Надо же!.. Синеглазая умница, скромница, средоточие всех добродетелей... Алиса запоздало удивилась самой себе: как хватает у нее сил на такой яд. Должно быть, приступ еще не скоро. Любопытно, когда она упадет ничком, раскинув руки, и свеча, пролив на стол желтую лужицу воска, сломается под тяжкой медью подсвечника, - любопытно, что станет делать Хальк: бросится к ней или начнет целовать Дани, благо темно?..
... Перила качнулись, она подалась вслед за ними, насмешливо скрипнули под носками сапог непрочные доски. Заполошный вскрик Сабины, огромные, в пол-лица, глаза Халька... И - ударивший в лицо встречный ветер, отчего-то пахнущий весною, и солнцем, и тополиным цветением. Вся аллея внизу засыпана мохнато-коричневыми гусеницами сережек, и склоны оврага одуванчиковые.
Лететь, раскинув руки, через снежную круговерть метели и упасть в солнечное, желтое тепло...
Как жаль, что свеча не потухла.
- Я вас ненавижу. Слышите вы?! Не-на- вижу!!
Он подымался по скрипучей тесной лестнице, тяжело опираясь на перила, шаги были усталы и неспешны, край плаща мел плохо вымытые ступени. Дани шла следом со свечкой в высоко поднятой руке и ладонью другой руки заслоняла от сквозняков тоненький острый огонек. Пальцы ее, насквозь пронизанные светом, были розовыми, слабыми, - такими едва ли и дагу удержать... Рене зачем-то подумалось, что такие руки бывают разве что у Богоматери на старых храмовых фресках, но на Деву Марию Дани сейчас мало походила. Он обернулся и, словно проверяя себя, долго глядел на нее сверху вниз. С высоты нескольких ступенек Дани казалась маленькой и хрупкой, коса ее растрепалась, и пушистое облако волос золотым сиянием обнимало голову. Дани смотрела на него снизу вверх гневными синими глазищами и звонким от слез и отчаянного бесстрашия голосом бросала ему в лицо сумасшедшие, немыслимые обвинения и была совершенно уверена в своей правоте. Она убила бы сейчас всякого, кто встал бы у нее на дороге. Рене переглотнул. Это было бы смешно, если бы наверху, за неплотно прикрытой дверью, не лежала бы, утопая в подушках, Алиса. Она была в сознании, она смотрела на всех ясными глазами - и не узнавала никого.
Да, это было бы смешно. Если бы не было так страшно.
- Я вас ненавижу, - сказала Дани отчетливо.
- Позвольте узнать, давно ли? - Рене провел ладонью по перилам и, поднеся руку к глазам, брезгливо поморщился и долго стряхивал с перчатки пыль.
- Я всегда вас ненавидела. С самого начала... Что вы сделали с Алисой? Зачем?
Рене пожал плечами. Ему вдруг сделалось невыносимо скучно.
- Послушайте, - сказал он. - Чего ради вы о ней так печетесь? Она же вам никто. Вы и знаете ее чуть больше недели, с тех пор, как она явилась в Эрлирангорд. Право же, я удивлен... Ни с того ни с сего - такая забота. Я бы как-то понял, если бы предметом ваших страданий был Хальк...
- Замолчите.
Он тонко улыбнулся.
- Согласен. И впрямь, глупо вот здесь обсуждать проблемы супружеской верности. Хотя я и не уверен, что они женаты. Так вы считаете, я виноват.
- Считаю, - с вызовом бросила она. Щеки ее горели румянцем. Или это пламя свечи лгало ему?
- Тогда зачем вы послали за мной?
- Это не я. Это Сабина.
- Она здесь?
- Где же ей быть, - Дани взглянула на него укоряюще, и Рене на мгновение показалось, что эта девочка знает о нем все. Хотя - едва ли. Разве что Сабина разболтала, но этого не может быть. Ему было неловко под ее взглядом. - Где же ей быть, по-вашему, когда сестра умирает.
- Как вы сказали?
Ее рука дрогнула, пламя качнулось и изломами теней побежало по стенам.
- Я сказала "умирает". И это вы убили ее... вашими хартиями. Хотя какое вам до нее дело.
- Вы правы, - сухо согласился Рене. - Какое мне до нее дело. Разве что вас жалко. Из-за пустяков так мучиться...
Еще минуту Дани молчала. Рене не глядел на нее. Потом он услышал короткий стук шагов, и хлесткая пощечина обожгла ему лицо. Порыв ветра обдал его запахом ромашки и мяты, внизу хлопнула дверь. На ступени среди обломков подсвечника дотлевал фитилек свечи. Рене аккуратно затоптал его сапогом.
- Очнитесь! Я требую, я приказываю вам!
Алиса потеряла сознание, едва увидела его на пороге покоя. Он хлестал ее по щекам, пытаясь хоть так привести в чувство; ее голова моталась из стороны в сторону, мутные белки закатившихся глаз смотрели мертво и пугающе, черно-вишневый рот был перекошен.
На пороге стояли Хальк и Сабина и смотрели. Благодарение Богу, они не понимали, что происходит, - в отличие от него. Он же видел только одно: как боль опьяняет Алису и становится ей необходимой.
- Отойдите! Оставьте ее, не трогайте!
Сабина вцепилась ему в плечо. Крик ее был пронзителен, но Рене покоробило куда больше это внезапное и нелепое "вы", чем попытка остановить его. Она кричала что-то, он не слышал и не стремился понять. Оттолкнул ее движением локтя. Сабина с глухим стоном впечаталась в дверной косяк, и, закусив губу, смотрела на него мутными от слез глазами: то ли сестру ей было жаль, то ли больно, что он ее обидел.
- Вон отсюда! Все.
Никто не шевельнулся. Рене повернул голову, словно во сне увидел вставшую за спиной у Халька Дани, и лицо ее - белое, с синими пятнами глаз, - и вскинутые в немом изумлении брови Халька и дагу в его руке. Кажется, он что-то говорил...
- Убирайтесь! Я сказал непонятно?! - Рене подхватил Алису на руки и успел еще подумать, что теперь Хальк все равно что безоружен.
Пускай и без правил, но это была честная игра. Хотя бы потому, что он выбрал себе достойного противника, но, что прискорбно, недооценил остальных. Может быть, это было его единственной ошибкой. Как, наверное, и то, что, начиная эту игру, он не знал, чего он хочет, он не видел перед собой цели только соперника. Алису. Те, кто окружал ее, были всего лишь досадной помехой, неизбежной и оттого еще более раздражающей. Хальк или эта маленькая дрянь... Что ему до них? Единственное, что приобрел он в этой игре, так это Сабина. И кому какое дело, что он желал большего!..
Поле было белое-белое, укрытое чистым, влажно пахнущим снегом. Позади, на взгорке, нахохлившись колючими шапками, стояли сосны, земля под ними чернела осыпавшейся иглицей. Где-то Алиса уже видела это поле и эти сосны... Она стояла, подставив небу лицо, и вспоминала, словно бы через силу, что за спиной - болото, и бежать ей некуда. Что ровная снежная гладь обманчива и предаст ее при первом же шаге внезапно открывшимся окном трясины. И когда она остановится и замрет от горького ощущения бездоходности, оттуда, из-за сосен, на взгорок выедут и станут медленно спускаться вниз всадники на черных огромных конях с самострелами поперек седел.
- Алиса?.. Вы слышите меня, Алиса?
Она перевела взгляд. Лицо Рене было близко, совсем рядом, она ощущала щекой тепло его дыхания.
- Вы узнаете меня?
Алиса убрала с лица прядь волос. Руки дрожали. Она замерзла, но не замечала этого. Рене набросил ей на плечи свой плащ.
- Да, - сказала Алиса медленно. - Я вас помню, конечно же. Зачем вы меня привезли сюда?
Он шагнул к ней, за плечи притянул к себе.
- Вы помните, что с вами было?
В ее глазах метнулся и застыл страх.
- Помните, - ответил Рене за нее. - И вы, конечно, не хотите, чтобы все это повторилось. Вы ведь умная женщина.
Глаза цвета янтаря смотрели на него - и сквозь него, непонятно и загадочно усмехались запекшиеся послеобморочные губы, и насмешка была в этой улыбке, и обещание. Рене некстати вспомнил, как нес он Алису по коридору, к лестнице и вниз, к лошадям, а она, покорная и обмякшая, вот так же точно улыбалась ему...