– Четырнадцать.
– Ну, пусть пока четырнадцать, это не важно. Пятнадцатый, значит, станет самым важным. Это еще больший знак, – голос Старшей Леди стал совсем ласковым. – Главное – такая честь… Ты не бойся, подумаешь – сучка, велика важность? Все мы внутри одинаковые, что Леди, что сучки, чего тут бояться? Некоторые леди – те еще сучки, тебе ли не знать? Просто делай свое дело, держи покрепче да суй поглубже, делов-то! А если действительно чего опасаешься… – Тут ее тон стал настолько доверительным, что Ксанта затошнило, – то у меня настоечка есть.
Ксант дернул ухом. Ему внезапно стало скучно и противно.
– Ладно. Считай, что уболтала, языкастая.
* * *– Кошки его не устраивали! Ну, так получай сучку, засранец! Будешь теперь скакать на задних лапках через кольцо! Аппорт, Тузик! К ноге!
Ксант передернул затянутыми в мягкое серебро плечами, словно сгоняя муху, но оборачиваться на злобное шипенье из кустов не стал.
Много чести.
Дернув плечами еще раз, словно и в первый раз это было только от утренней промозглости, он вышел на берег. Ему не было холодно, ритуальный плащ жениха на поверку оказался штукой достаточно теплой, хотя и выглядел так, словно пошили его из рыбьей чешуи. И был он плотно застегнут на горле, плащ этот. Словно ошейник.
Жутко неудобный и издалека видимый всем символ его нынешнего статуса. Чтобы случайно не ошибся никто. Даже не знающий Ксанта в лицо. Даже вообще ничего не знающий.
Вот и сейчас на берегу перед ним все почтительно расступались. Впрочем, может, и не перед ним – шестеро молодых Леди-охотниц, накачанных, бдительных и очень не любящих шутить, заставят, пожалуй, почтительно расступиться любую толпу. Этакий то ли почетный эскорт, то ли действительно стража, следить призванная. Чтобы самими Лорантами выбранный жених в последний момент не попытался удрать от предписанного Обряда. Леди Мьяуриссия каждую из них попросила лично – ей очень не понравилось то, как Ксант скомкал конец разговора в Круге.
Тот, кто так легко нарушил один ритуал, будет ли сомневаться, нарушая другой?..
Обряд пришлось отложить почти на трое суток. Сначала Старшая Леди-Мать никак не могла договориться с Держателем Поводка о месте проведения Инициации (или просто Свадьбы – на таком названии настаивали левобережные). Ни та, ни другая сторона не желали соглашаться на проведение столь важной церемонии на противоположном берегу. Сошлись на нейтральной территории, островке на самой середине реки. Такой остров на реке рядом с водопадом и озером был один.
Тот самый, Храмовый, с Лестницей-в-Небо.
Сколько Ксант себя помнил – на этот остров никто не совался. Да и было понятно, отчего – стоило только сунуться, и от тебя долго потом так воняло паленой шерстью, что даже пернатые морщили клювы. Вот и не лез никто. Ну, почти никто – только дежурные, которые Сигнальный Маяк зажигали – не на самом острове, конечно, а на берегу. А потом каждый раз по нескольку дней ждали ответа. Пока самый нетерпеливый из них все-таки не решался сплавать к острову, проверить. И не убеждался на собственной шкуре, что и в этом сезоне Лестница так и осталась на Орбите, да будет она вовеки стабильной.
Но вот уже трое суток над рекою не было ночи – Малая луна спустилась с небес и теперь висела над храмом. Правда, пока это был только символ. Знак того, что эти тупицы там, наверху, признали-таки свою ошибку и поняли, что никого лучше Ксанта им все равно не найти. И Лестница-в-Небо лежала теперь перед ним, покорная и на все готовая, словно заждавшаяся кошка. И будет терпеливо ждать столько, сколько Ксанту захочется. Потому что только от него теперь зависит, как скоро родятся те малыши, для которых она предназначена. Да и родятся ли они вообще…
* * *От дыма слипались глаза и слегка подташнивало. И очень хотелось спать. Глаза она старалась не закрывать, потому что тогда голова начинала кружиться все сильнее, так сильно, что подкашивались ноги, а падать было нельзя. Никак нельзя падать, если на тебе Лунная Шкурка, священный наряд Искупительной Жертвы.
– Эй, кто-нибудь там, скорее воды! Она совсем сомлела!
Узкий носик поильника стучит о зубы. Вода холодная и кислая. Наверняка в ней развели двойную дозу Витаминстимуляторов. Шум в ушах отступает.
– Из-вините… Спасибо. Со мною все в порядке. Правда. Не надо меня держать.
Лайма, старшая сука коренной сворки, глядит с сомнением. Она не очень хорошо помнит эту полудохлую соплячку. И не понимает, на кой ляд Лорантам потребовалось именно ее потомство. Помнится, были даже какие-то сомнения, стоит ли вообще допускать ее к Испытаниям. Было там что-то, сейчас, правда, уже и не вспомнить, что именно. То ли слишком долго тянули, то ли, наоборот, слишком маленькая она была, не упомнить, но осадочек остался.
Впрочем, оно и к лучшему. Любую другую было бы жаль отдавать на растерзание извращенцу с правого берега, а эту – пускай. Не жалко.
Лайма еще раз осмотрела затянутую в живое мерцающее серебро нескладную фигурку. И снова пожалела, что нельзя ограничиться просто Свадебным нарядом. И даже не потому, что очень жалко тратить на эту недоделанную почти новую Шкурку – мало их осталось. Все наперечет. Но даже не в этом дело. Просто церемониальная одежда облипала тело будущей Искупительной Жертвы, как вторая кожа, подчеркивая все его недостатки. Порода неплохая, ее однопометник не зря берет каждый второй приз в забегах. Но – слишком молода и нескладна. По-хорошему, ей бы еще пару сезонов погулять, нарастить чего на эти мослы – а там и Свадьба сама собой подоспела бы. А сейчас ей рано еще, это только слепой не увидит. Как бы правобережники не подумали, что их хотят оскорбить, подсовывая вместо затребованного Лорантами идеала прошлогоднюю тухлую кость. С них ведь станется под этим предлогом сорвать обряд… Как они его там у себя называют? Инициации, кажется…
Нет уж.
Этого им позволить нельзя. Не сейчас, когда после стольких сезонов безгранично добрые Лоранты-Следователи наконец-то простили своих неблагодарных заблудших питомцев, и знаком их великодушия светится Малая луна над храмовым островом. И Лестница-в-Небо спущена, словно высшая милость, словно обещание, и на стабильной орбите возобновленные Испытания уже ждут детей, которых эта дуреха еще даже и не готова зачать.
А значит – Свадьба будет. И такая Свадьба, чтобы ни один кот не сумел пойти на попятный. И родит она, как миленькая. С первого же раза и родит, есть средства это дело ускорить и обеспечить с гарантией. Верные средства, а вовсе не та ерунда, что жгут сейчас в очаге по тайному приказу Вожака Тарса. Лайма чуть вздернула верхнюю губу, принюхиваясь. Ну да, так и есть: камыш и желтая метелка. Детские забавки, да и действуют большей частью на кобелей, то-то они все на взводе с утра. Откуда мужчинам, пусть даже и Вожакам, знать про настоящие женские травки?
Например, про кожицу синего мухомора.
Если настоять ее на меду и выпить – уже через день можно Свадьбу гулять. Ну, через два, если девчонка такая вот, недокормленная да дохлая. И Свадьбы всегда после такой настойки бывают великолепные, без осечек. И щенки рождаются здоровенькие, с первого же захода. Хорошее деревце, этот синий мухомор. И лишь два у него недостатка – растет далеко и на вкус ужасно горький, даже медом не отбить этой горечи.
Хотя последнее свойство, пожалуй, даже и полезное. Иначе бы каждая соплячка захотела раньше положенного Свадьбу закрутить. Нет уж. Свадебный Мед – напиток не для каждой дуры, уже вообразившей себя совсем-совсем взрослой, он лишь на крайний случай. Такой вот, например, как сейчас… Лайма еще раз неодобрительно оглядела тощую неразвитую фигурку, почти неразличимую за спинами плакальщиц, и окончательно решилась.
– Кого коренные планируют дать в женихи?
Лайма скрыла улыбку. Умный мальчик он, этот Тарс-Вожак, первым спросил.
– Джерри и Тобби Загонщиков, Черного Лиса и Остроглазого.
Вот так.
Все еще молоды, но уже неоднократные победители. Достойны украсить собой любую свадьбу. Пусть немного, но зато каждый – как на подбор, без единого изъяна. Коренная Сворка не собиралась экономить на Свадьбе Искупительной Жертвы и подсовывать всякий мусор. А пристяжным оставалось только правильно понять намек.
– Я их пока отправила в лагерь у моста, велела ждать. А ты уже решил, кого выделит левая пристяжная?..
Плакальщицы пели в полный голос, от души.
Перед Свадьбой отпевают любую девушку. Ведь для того, чтобы родилась женщина, девушка должна умереть. Но сегодня плакальщицы старались как никогда, от их искренних завываний узлом скручивался желудок и щипало глаза. Они отпевали не просто девушку, но – Жертву. Они ведь не знали, глупые, кому именно она предназначена. А она – знала.
Еще вчера вдруг поняла, под Дюзами, не успев еще толком испугаться даже. А когда зажгли костры и появились конусы Дюз, она сразу все поняла – и уже глупо было бояться. Действительно, сами подумайте – чего бояться, если рушится мир? И то, о чем еще вчера совершенно невозможно было даже и мечтать, вдруг становится не только возможным, но и единственно правильным? Щенки щедро кормили хворостом пламя на верхних костровых площадках, двигали зеркала, и было непривычно стоять в узком конусе падающего света одной, обычно сюда набивались всей своркой, да и Дюзу делали куда шире. А чаще так и не одну зажигали, две-три, а то и больше, чтобы всем места хватило, площадки большие, на каждой можно по три Дюзы зажечь, а самих площадок пять, как раз по углам выгула. Но сейчас костер горел лишь один и лишь на одной площадке, и щенки суетились вокруг зеркал, держали Дюзу – для нее одной. И свет надежной стеной отгораживал ее от прячущихся в темноте соплеменников.
– Я их пока отправила в лагерь у моста, велела ждать. А ты уже решил, кого выделит левая пристяжная?..
Плакальщицы пели в полный голос, от души.
Перед Свадьбой отпевают любую девушку. Ведь для того, чтобы родилась женщина, девушка должна умереть. Но сегодня плакальщицы старались как никогда, от их искренних завываний узлом скручивался желудок и щипало глаза. Они отпевали не просто девушку, но – Жертву. Они ведь не знали, глупые, кому именно она предназначена. А она – знала.
Еще вчера вдруг поняла, под Дюзами, не успев еще толком испугаться даже. А когда зажгли костры и появились конусы Дюз, она сразу все поняла – и уже глупо было бояться. Действительно, сами подумайте – чего бояться, если рушится мир? И то, о чем еще вчера совершенно невозможно было даже и мечтать, вдруг становится не только возможным, но и единственно правильным? Щенки щедро кормили хворостом пламя на верхних костровых площадках, двигали зеркала, и было непривычно стоять в узком конусе падающего света одной, обычно сюда набивались всей своркой, да и Дюзу делали куда шире. А чаще так и не одну зажигали, две-три, а то и больше, чтобы всем места хватило, площадки большие, на каждой можно по три Дюзы зажечь, а самих площадок пять, как раз по углам выгула. Но сейчас костер горел лишь один и лишь на одной площадке, и щенки суетились вокруг зеркал, держали Дюзу – для нее одной. И свет надежной стеной отгораживал ее от прячущихся в темноте соплеменников.
Она больше не с ними.
Она одна под Дюзой, Искупительная Жертва, Невеста для затребованной Лорантами Свадьбы – невиданной, небывалой, противоестественной.
Единственно правильной.
Она загадала на падающей звезде, а потом сказала, делая вид, что все это не больше чем просто шутка. Но ведь звезда была настоящей! Настоящие звезды всегда выполняют загаданное, надо только его произнести вслух, чтобы кто-то услышал. Пусть даже вид делая, что это – просто шутка…
От Главного Выгула ее несли на руках – ноги Искупительной Жертвы не должны касаться дорожной пыли. Плакальщицы шли рядом и выли. Они выли, наряжая ее в лунную шкурку – то ли костюм, то ли целое жилище. Он мог облипать тебя, словно змеиная кожа, а мог расшириться до размеров чуть ли не конуры вожака. Стоило лишь захотеть и попросить. Как со звездой. Только и вся разница, что с лунной шкуркой проговорить желаемое можно было и про себя, не обязательно вслух. А еще этот странный костюм был способен пропустить внутрь одного человека. Того, которого она выберет. Когда-то все свадьбы на левобережье справлялись именно так, но лунные шкурки не вечны, хотя и прочны. Но даже они со временем портятся. Их становится все меньше и меньше с каждым сезоном, а невест меньше не становится, вот и выдают их теперь лишь для особенных случаев…
Пару раз она видела Вита – он мелькал где-то за непрекращающимся хороводом плакальщиц, смотрел тревожно. Появлялась какая-то старая женщина, смотрела неодобрительно. У нее были злые глаза и очень твердый подбородок. Костры горели, дым стлался по кругу, и по кругу ходили плакальщицы, мешая думать. Она стояла на плетенном из толстых разноцветных веревок ковре. Иногда все начинало видеться отчетливей, и тогда она понимала, что уже наступил вечер. А потом все снова расплывалось в дыму и непрестанном кружении. Хорошо еще, что лунная шкурка могла по желанию частично твердеть – она отвердила ее до самых подмышек и теперь просто обвисала внутри, незаметно для окружающих, временами уплывая куда-то, временами снова приходя в себя.
Время от времени ей давали воды с чем-то кислым. А потом чья-то рука протянула дымящуюся кружку – прямо сквозь липкий нескончаемый хоровод.
– Вот, лапушка, выпей-ка меду! Он с травками. Тебе оно сейчас самое то будет.
– Спасибо.
Она взяла протянутую кружку, послушно глотнула. Поморщилась.
Мед был горьким.* * *Трое суток понадобились еще и для того, чтобы навести мосты.
Нет, не переговорные иносказательные, хотя и такие потребовали немало сил и времени, а самые обычные деревянные мостки до острова. Действительно, это дежурные могут добираться вплавь или там верхом на коротком бревне, а Жениху такое поведение неподобает. Несолидно как-то. С левого берега тоже навели мост – очевидно, они были такого же мнения о том, что подобает, а что неподобает Невесте.
Тем временем потихоньку светало. Небо приобрело отчетливый перламутровый оттенок, словно чешуя на рыбьем брюшке. И черные ветки деревьев щекотали это нежное брюшко, заставляя огромную рыбину ночи подниматься все выше и выше. Звезды гасли одна за другой. Малая луна над островом тоже слегка поблекла.
Пора.
Ксант поморщился. Немножко приоткрыл сквот и запел весеннюю песнь.
Ему было скучно и противно.
Все шло не так, как надо.
Весеннюю песнь не поют на рассвете и на открытом месте – ее поют глубокой ночью, под таинственным пологом леса. Весеннюю песнь никогда не поют в одиночку – даже если нет соперника, всегда откликается кошка, которой эта песнь предназначена. И, наконец, весеннюю песнь никогда не поют, не видя избранницы. И плащ еще этот дурацкий мешается, движения сковывает, да и видок, наверное…
Но Свадьбы левобережных никогда не устраивают ночью – ночью они слепы. Их всегда гуляют в полдень, и потому рассвет был компромиссом, одинаково неудобным для обеих сторон. Только это и утешало.
Петь придется одному – на Свадьбах левобережников не поют. А без песни совсем обойтись невозможно – без нее не войти в нужное настроение, что бы там не шептала про свою настоечку Леди Мьяуриссия. Впрочем, с этим тоже будут проблемы – в первый день Свадьбы у этих придурочных собак дело до инициации редко доходит. Наверняка придется выполнять щенячьи капризы невесты. Остается только надеяться, что будет их не слишком много. Хотя с этой дурехи станется…
Он шел по мосту, продолжая петь. С другой стороны реки отзывались нестройным восторженным воем – похоже, им нравилась его песнь. И это тоже было противно.
Мост был сплетен из веток и слегка пружинил под ногами. Если закрыть глаза, может показаться, что ты на дереве. Охранницы слегка приотстали, и Ксант спиною чувствовал их неодобрительные взгляды. Еще бы! Они-то слышали, что пел он не больше, чем в четверть силы, ни одна Леди такое пение не оценит, ни один нормальный соперник не купится. Но этим придуркам на том берегу, похоже, нравилось и такое – вон как воют! Так зачем особо напрягаться?
Деревья на острове не росли, только кусты. Высокие, правда. И густые. Когда-то прямо напротив берега был лаз, ведущий к срединной поляне, на которую опускали Лестницу-в-Небо Лоранты-Следователи. Но это было давно. Вот уже пятнадцать сезонов, как не прокладывалась дорожка-по-воде для испытуемых, и ничья рука не касалась обнаглевших веток. Во всяком случае, Ксант не видел ни малейшего просвета в сплошной стене кустарника.
На фоне этой стены из переплетенных веток они и стояли.
Все – рослые, длинноногие, как на подбор. Все страшно гордые возложенной на них миссией. Все суровые и настроенные жутко решительно сделать все возможное и невозможное для успешного этой миссии выполнения. Все из себя такие…
…песики.
И на плечах у каждого – ритуальный плащ, отливающий рыбьей чешуей.
Почему-то Ксант не был удивлен. Интересно – а действительно, почему бы? Что-то подсказывало заранее, что будет именно так, не это конкретное паскудство даже если, то другое какое, не менее пакостное, но – обязательно. Жизнь бывает очень убедительна и настойчива, пытаясь доказать свою повсеместную паскудность. В ней ничего не случается чуть-чуть, и если уж не везет, то по полной…
Кривая улыбка ломала губы изнутри, Ксанту стоило огромных усилий не пускать ее на лицо. Это ведь могло бы нарушить торжественность момента Явления Невесты. Ага, именно так, с больших буковок, не зря же эти придурки строем почетным замерли. Вот через этот строй они Невесту-то и пропустят. Вместе с ним самим, если не повезет. Милый обычай. А чего ты хотел? Они же собаки. У них все напоказ и никаких секретов друг от друга…
Удлинившиеся когти впились в ладони. Боль отрезвила.
Спокойно.
Переживем. Раз уж явился на собачью свадьбу – изволь тявкать. Как положено. Противно, но несмертельно.
Похоже, тело не было согласно – втянуть когти и плотно закрыть сквот Ксанту удалось лишь с огромным усилием. За спиной треск и шорохи возвестили о начале разборки временного моста. Наверняка со стороны левого берега мост тоже разбирают, если уже не разобрали. Краем глаза он отметил отсутствие почетных охранниц – те наверняка поспешили перебраться на берег, пока мост еще существовал. Обе стороны жутко торопились оставить жертвенную парочку наедине друг с другом. Ну, если, конечно, не учитывать доброй дюжины женихов, но кто из собак всерьез учитывает женихов на свадьбе или придает им хоть какое-то значение? Впрочем, эти собаки вообще уверены, что на настоящей свадьбе значение имеет только НЕВЕСТА.