— Точно.
— Пеллиг — проводник. Вы начините его дюжиной первосортных умов и отправите в Батавию. После смерти Картрайта вы уничтожите Пеллига, отблагодарите тех, кто его оживлял, и позволите всем вернуться к прежней работе.
Мур развеселился.
— Хотел бы я, чтобы это было возможно. На самом деле, мы пытались ввести одновременно троих людей в Пеллига. Результатом был полный хаос. Каждый шел в свою сторону.
— Есть у Пеллига хоть какая-то индивидуальность? — спросил Бентли. Он продолжал одеваться. — Что происходит, когда в нем не сидит ни один ум?
— Он возвращается к тому, что мы называем вегетативной стадией. Он не умирает, но нисходит до примитивного уровня, своего рода сумеречного состояния, в котором метаболизмы следуют друг за другом.
— Кто приводил его в движение вчера вечером?
— Один сотрудник лаборатории, противный тип, насколько вы заметили. Пеллиг — совершенный проводник, он привносит очень мало искажений.
Бентли углубился в воспоминания:
— Когда я был внутри, у меня создалось впечатление, что Пеллиг был там со мной.
— Я чувствовала то же самое, — спокойно согласилась Элеонора. — В первый раз у меня возникло ощущение, что в мой облегающий костюм влезла змея. Когда ты начал это чувствовать?
— Когда смотрелся в зеркало.
— Никогда не надо глядеть в зеркала. Как ты думаешь, что чувствовала я? Ты, по крайней мере, мужского рода. Для меня это очень жестоко. Я думаю, что Мур не должен использовать женщин. Слишком велика вероятность шока.
— Вы не используете их без предупреждения?
— У нас хорошо тренированная группа, — объяснил Мур. — В последние месяцы мы испробовали десятки людей Большинство не выдерживают. Через несколько часов они начинают переживать что-то вроде клаустрофобии. Ими владеет только одна мысль: выбраться, словно их, как говорила Элеонора, обвило ледяное пресмыкающееся.
Он пожал плечами:
— Мне незнакомы эти чувства. Я нахожу это прекрасным.
— Ваша группа многочисленна? — поинтересовался Бентли.
— Мы подобрали два десятка людей, способных участвовать в эксперименте. В нее входит ваш друг Дэвис, например. Его личность подходит: он невозмутим, спокоен, послушен.
Бентли напрягся.
— Этим, без сомнения, объясняется его новая классификация.
— Все участники вырастают на класс. Разумеется, купленный на черном рынке. И вы тоже вырастете, если верить Веррику. Это не так опасно, как могло бы показаться. Если что-то не выходит, если Пеллиг начинает фальшивить, мы отстраняем того, кто находится в нем в этот момент.
— Такая вот система, — пробормотал Бентли. — Они следуют один за другим.
— Пусть попробуют доказать, что мы нарушаем правила Конветета, — радостно произнес Мур. — Наше ведомство изучило его подноготную. Никто не сможет найти, к чему придраться. Закон требует, чтобы одновременно был только один убийца, избранный общественным Конвететом. Кейт Пеллиг избран Конвететом, и он — единственный.
— Я не вижу преимуществ этого метода.
— Вы увидите их, — пообещала Элеонора. — Мур объяснит вам все подробно.
— После того как я поем, — согласился Бентли.
Все трое направились в столовую. На пороге Бентли вдруг застыл. За столом рядом с Верриком сидел невозмутимый Пеллиг, поднося к бескровным губам стакан с водой. Перед ним стояла тарелка с эскалопом и картофельным пюре.
— В чем дело? — спросила Элеонора.
— Кто сейчас в нем?
— Какой-нибудь техник из лаборатории. Мы постоянно кого-нибудь в него направляем. Это позволяет нам лучше узнать его и тем самым увеличивать наши шансы.
Бентли выбрал стол поближе к Пеллигу.
Ему делалось плохо от восковой отрешенности Кейта; он наводил на мысли о мотыльке, только что вылупившемся из кокона.
Потом Тед вспомнил.
— Послушайте, — с судорогой в горле произнес он, — но это еще не все.
Элеонора и Мур встревоженно обменялись взглядами.
— Спокойно, Бентли, — сказал ему Мур.
— Я отрывался от земли. Это не было просто ощущение бега. Я летал.
Он повысил голос:
— Что-то произошло. Я был как фантом. Я двигался все быстрее и быстрее. Потом был камин.
Он потрогал свой лоб: на нем не было ни шишки, ни шрама. Сомнений не осталось — это было другое тело.
— Объясните мне, — попросил Тед. Он задыхался. — Что произошло?
— Это, без сомнения, объясняется его малым весом, — ответил Мур. — Его тело более подвижно, чем обычное человеческое.
По-видимому, на лице Бентли отразилось недоверие, потому что Элеонора добавила:
— Пеллиг, видимо, выпил коктейль из лекарственных трав, перед тем как ты вошел в его тело. Я замечала, что многие женщины пьют его.
Их перебил грубый голос Веррика:
— Мур, вы так сильны в абстракциях.
Он протянул Муру пачку листков из металл-фойла.
— Я изучил конфиденциальные рапорты об этом чокнутом Картрайте. Не скажу, чтобы это было так уж важно, но есть некоторые моменты, которые меня обескураживают.
— Какие? — поинтересовался Мур.
— Прежде всего, у него есть правовая карточка. Это необычно для инка. Его шансы иметь карточку настолько малы, настолько незначительны…
— С точки зрения статистики всегда существует вероятность…
Веррик пренебрежительно фыркнул:
— Ситуация гораздо лучше, чем когда-либо нам удавалось придумать. Это проклятая лотерея. И у каждого свой билет. Какой смысл хранить карточку, дающую вам один шанс из шести миллиардов, шанс, который никогда не придет?
Инки достаточно хитры, чтобы перепродавать свои карточки, если, конечно, у них не забрали их еще в Холме. Сколько теперь стоит одна карточка?
— В пределах двух долларов. Со временем станет дороже.
— Вот видите. А Картрайт сохранил свою. И это еще не все.
Массивное лицо Веррика приняло лукавое выражение.
— По данным этих рапортов, в течение последнего месяца Картрайт купил — а не продал! — по крайней мере, полдюжины правовых карточек.
Мур подскочил:
— В самом деле?
— Быть может, — задумчиво произнесла Элеонора, — он наконец отыскал эффективный амулет?
Веррик взревел, как бешеный бык:
— Заткните ей рот! Я не хочу слышать об этих гадостях с амулетами!
Он указал пальцем на обнаженную грудь молодой женщины:
— Как? Вы носите глаз саламандры? Снимите это сейчас же и выбросьте!
Элеонора снисходительно улыбнулась: все давно привыкли верить в эффективность талисманов.
— У вас есть еще какая-нибудь информация? — спросил Мур.
— Недавно состоялось собрание Общества престонистов. — Веррик сжал кулаки. — Может, Картрайт нашел то, что я искал, то, что все ищут, — способ обуздать скачки. Если когда-нибудь я уверюсь в том, что в этот день Картрайт ждал уведомления…
— Что вы тогда сделаете? — поинтересовалась Элеонора.
Веррик не ответил. Необычная гримаса нестерпимого горя исказила его черты.
Никто не смел вздохнуть. Внезапно Веррик принялся за еду, и остальные последовали его примеру.
Закончив есть, Риз Веррик отодвинул кофейную чашечку и закурил сигарету.
— А теперь послушайте меня, — обратился он к Бентли. — Вы хотели знать нашу стратегию. Вот она: как только телепат нащупывает мозг убийцы — с этим последним покончено, телепаты больше не отпустят его. Они перебрасываются им между собой. Они знают все, что он станет делать, в тот самый момент, когда он только об этом подумает. Невозможно реализовать никакую стратегию. Он будет под постоянным присмотром до тех пор, пока это им не надоест и они не взорвут ему внутренности.
— Вот почему телепаты вынудили нас прибегнуть к Минимаксу, — добавил Мур. — Телепаты делают напрасной всякую стратегию, надо действовать случайно. Надо, чтобы вы не знали, что станете делать в следующий момент, чтобы всегда действовали вслепую. Проблема состоит в том, чтобы выработать недетерминированную стратегию, которая приведет вас к стоящей перед вами цели.
— Раньше, — продолжил Веррик, — убийцы старались найти способ, позволяющий принимать непредсказуемые решения. Они использовали своеобразную стратегическую игру в убийство. На шахматной доске можно составить большое число комбинаций, представляющих массу решений или комбинаций решений. Убийца бросал жребий, читал результат и поступал соответственно заранее предусмотренному коду. Телепаты не могли знать, какой номер выйдет.
Но этого оказалось недостаточно. Убийца следовал этой тактике Минимакса, но все равно проигрывал: телепаты тоже играли. И их было восемьдесят, а убийца — один. Статистически он должен был проиграть, за исключением очень редких случаев. Де Фаллье, например, удалось проникнуть в Директорию. Он открывал наугад “Закат и падение Римской империи” Гиббона и нашел необходимое решение.
— Выходом, безусловно, является Пеллиг, — провозгласил Мур. — Мы имеем двадцать четыре различных ума, между которыми не будет установлено никаких контактов. Каждый из этих мужчин и женщин станет сидеть здесь, в Фарбене, изолированно от всех остальных, но соединенный с механизмом реализации.
Через неправильные интервалы мы подключаем какой-нибудь ум, случайным образом выбранный среди операторов. Каждый из них имеет четко выработанную стратегию. Но никто не будет знать, на чей ум мы подключим его и когда. Никто не будет знать, какая стратегия, какой образ действия будет избран в момент начала игры.
У телепатов нет никакого способа узнать, что станет делать Пеллиг в следующую минуту.
Бентли испытал восхищение от размышлений этого техника с безжалостной логикой.
— Неплохо, — признал Тед.
— Вот видите, — с гордостью произнес Мур. — Пеллиг — это частица Гейзенберга. Телепаты смогут определить его траекторию — прямо на Картрайта. Но никто не рассчитает его скорости. Никто не будет знать, в какой точке этой траектории он окажется в заданный момент времени.
8
Квартира Элеоноры Стивенс находилась в квартале, где жили классифицированные Холма Фарбен. Эта квартира состояла из нескольких комнат приятного вида.
Бентли окинул их оценивающим взглядом, пока Элеонора наводила порядок.
— Я только что переехала сюда, — пояснила девушка.
— Где Мур?
— Вероятно, дома, я думаю.
— Я полагал, что ты живешь с ним.
— В настоящее время — нет.
Элеонора повернула регулятор прозрачности стены.
Холодные звезды в ночном небе, движущиеся искры и освещенные очертания Холма постепенно побледнели и исчезли. Элеонора искоса бросила на Теда смущенный взгляд.
— Честно говоря, в настоящее время я ни с кем не живу.
— Как это прискорбно! — воскликнул Бентли. Он тоже смутился. — Я этого не знал.
Элеонора пожала плечами и улыбнулась ему:
— Грустная ситуация, правда? После Мура у меня был один исследователь из лаборатории, кстати, друг Мура, потом — экономист. Не забывай, что я была телепаткой. Большинство мужчин не хотят жить с телепатками, и я, разумеется, никогда не принадлежала никому из членов Корпуса.
— Теперь это в прошлом.
— О, да.
Вдруг, замолчав и задумавшись, она сделала круг по комнате, глубоко засунув в карманы руки.
— Мне кажется, что я испортила себе жизнь. Телепатия никогда не интересовала меня, но у меня не было другого выбора. Или подвергнуться тренировкам, или пойти на операцию. Кроме того, у меня не было никакой квалификации, и мне светило рабочее ноле. Если Веррик выбросит меня — это конец всему. Я не могу вернуться в Корпус, но я и не могу преуспеть в игре.
Она умоляюще посмотрела на Бентли.
— Тед, это ничего, что я независима?
— Абсолютно неважно.
— Наверно, это кажется забавным: быть свободной таким способом. Я совершенно одна, никого рядом. Это жестоко, Тед. Я не могла последовать за Верриком. Это единственный человек, рядом с которым я чувствую себя в полной безопасности. Но это отрезало меня от моей семьи.
Она патетически взмахнула руками:
— Я терпеть не могу быть одна. Я боюсь.
— Не надо бояться. Сопротивляйся им.
— Я не могу, — произнесла она, вздрогнула и продолжила: — Как тебе удается так жить, Тед? Ведь надо от кого-то зависеть, быть чьим-то протеже. Это холодный и враждебный мир, лишенный всякого тепла. Знаешь, что произойдет, если ты сорвешься?
— Знаю, — кивнул Тед. — Они расправятся со мной.
— Я думаю, я должна была остаться в Корпусе. Но я ненавижу это. Без конца следить, слушать, что происходит в умах других. Ты уже больше не живешь, ты уже не являешься самостоятельным индивидом, ты часть общего организма. Ты больше не можешь ни любить, ни ненавидеть. Есть только работа, причем ты делаешь ее совместно еще с двадцатью другими людьми типа Вейкмана.
— Ты хочешь быть одна, но в то же время боишься этого.
— Я хочу быть сама собой! Но не одна. Я ненавижу просыпаться утром и видеть, что рядом со мной никого нет. Я ненавижу возвращаться в пустую квартиру. Есть в одиночестве, готовить и вести хозяйство только для себя самой. Зажигать свет, опускать ставни, смотреть телевизор, ничего не делая, думать.
— Ты молода, привыкнешь к этому.
— Нет, я к этому никогда не привыкну.
Пронизывающим взглядом она в упор посмотрела на Теда и отбросила назад свою огненно-рыжую гриву.
— Начиная с шестнадцати лет у меня была масса мужчин. Даже не помню сколько. Я встречала их на работе, как тебя, на приемах, у друзей. Какое-то время мы были вместе, потом начинали раздражать друг друга. Всегда что-то происходит. Это никогда не продолжается долго. — Ужас снова заставил ее вздрогнуть, сильнее, чем раньше. — Они уходят. Они остаются на какое-то время, а затем уходят, оставляя меня одну. Или же они выгоняют меня.
— Это бывает, — согласился Бентли.
Погруженный в собственные мысли, он с трудом следил за тем, что она говорила.
— Когда-нибудь я найду среди них одного, — горячо произнесла Элеонора. — Ведь правда? Мне только девятнадцать лет. Несмотря на мой небольшой жизненный опыт, я не так уж плохо устроилась. Веррик мне покровительствует. Я знаю, что могу доверится ему.
Бентли вышел из оцепенения:
— Ты предлагаешь нам жить вместе?
Элеонора покраснела:
— Ну а ты хотел бы?
Тед помолчал.
— Что с тобой? — настойчиво спросила Элеонора. В ее глазах заблестела обида.
— Это с тобой никак не связано.
Бентли отвернулся от нее, подошел к стене и снова сделал ее прозрачной.
— Холм красив ночью. Глядя на него, никогда не догадаешься, чем он является на самом деле.
— При чем здесь Холм?
Она снова напустила густого, как молоко, тумана.
— Если я для тебя ничего не значу, следовательно, тебе необходим Веррик? О да, я знаю, конечно. Риз Веррик. О небо! Ты был так пылок в тот день, когда внезапно появился в бюро. Ты так вцепился в свой портфель, как будто это был пояс девственности. — Она слегка улыбнулась. — Можно было подумать, что это христианин входит в рай. Ты долго ждал, и у тебя было столько надежд. Ты был до невозможного патетичен. Я подумала, что не отказалась бы встретиться с тобой еще.
— Я хотел уйти из системы Холмов и найти нечто получше. Я мечтал проникнуть в Директорию.
— Директория! — Она разразилась смехом. — Абстракция! Из кого, по-твоему, состоит Директория? — Она задыхалась, глаза ее горели, сердце сильно билось. — Это живые люди, а не учреждения и конторы. Как можно быть преданным предмету? Старики умирают, новые занимают их места, одни лица заменяют других. Где ваша преданность? И кому? Или чему? Это суеверие! Можно быть верным слову, имени, но не живой сущности из плоти и крови.
— Дело не только в учреждениях и конторах, — ответил Бентли. — Они ведь что-то представляют.
— Что?
— Нечто, которое значительнее нас всех, важнее, чем отдельный индивид или группа индивидов, которыми, однако, в определенном смысле являемся мы все.
— Это ничто. Если у тебя есть друг, то это человек, индивид, не так ли? Это не класс и не профессиональная группа. Ты, случайно, не дружишь с классом четыре — семь? Если ты спишь с женщиной, то это определенная женщина, единственная, не так ли? А все остальное исчезнет.
Единственное, что остается, — это люди, твоя семья, твои друзья, твоя любовница, твой покровитель. Ты можешь касаться их, приближаться к ним, впитывать в себя их теплую, устоявшуюся жизнь. Их пот, кожу, волосы, дыхание, тело, осязание, вкус, запахи, цвета.
Господи, ведь надо же уметь привязываться к чему-нибудь! Что может существовать вне живой природы? Кому можно довериться, если не своему покровителю?
— Самому себе.
— Риз тебе покровительствует. Он велик и могуч!
— Он твой пэр, — ответил Бентли. — А я ненавижу пэров.
— Ты психопат, ты ненормальный.
— Я знаю, — согласился Бентли без тени смущения. — Я вообще больной человек. И чем больше я в этом убеждаюсь, тем становлюсь больнее. Я болей хотя бы потому, что считаю больными всех вокруг, а здоровым признаю только себя. Незавидное у меня положение, правда?
— Да, — пробормотала Элеонора.
— Мне бы очень хотелось уничтожить все это одним ударом, но в этом нет необходимости. Оно разрушится само собой. Все вокруг пустое, холодное, как металл. Игры, лотереи — разукрашенные игрушки для детей. Только благодаря клятве что-то держится. Продажная совесть, цинизм, роскошь и нищета, равнодушие и перекрывающий все вой телевидения.
Один человек идет убивать другого, и весь мир смотрит на это и аплодирует. Во что мы верим? В первоклассных преступников, работающих на более могущественных преступников. И присягаем бюстам из пластика.