Один человек идет убивать другого, и весь мир смотрит на это и аплодирует. Во что мы верим? В первоклассных преступников, работающих на более могущественных преступников. И присягаем бюстам из пластика.
— Бюст — символ, и он не продается. — Глаза Элеоноры победно заблестели. — Ты знаешь это, Тед. Преданность — самое ценное, что у нас есть. Преданность, соединяющая нас, связывающая слугу с его покровителем, мужчину с его любовницей.
— Может быть, — медленно произнес Бентли, — мы должны быть преданы идеалу.
— Какому идеалу?
Мозг Бентли отказался сформулировать ответ, его колесики перестали крутиться. К его сознанию прокладывали путь необычные и непонятные мысли, которые он не хотел принимать. Откуда шел этот поток? Он не знал.
— Нам больше ничего не остается, — произнес он наконец. — Наши клятвы, наша преданность — это цемент, без которого любое здание развалилось бы. А чего это стоит? Немногого. Все это начинает обесцениваться.
— Неправда! — крикнула Элеонора.
— Разве Мур предан Веррику?
— Нет, и именно поэтому я его оставила. Его и его теории. Он только их и знает! — Ее амулеты свирепо раскачивались. — А я все это ненавижу!
— Самому Веррику тоже нельзя доверять, — мягко проговорил Бентли. Он увидел побелевшее лицо молодой женщины, едва владевшей собой. — Не ругай Мура. Он старается подняться как можно выше, как и все в этом мире. Как, кстати, и Риз Веррик. Какое имеет значение, если кто-то переступает через свои клятвы ради того, чтобы сорвать большой куш, приобрести чуть больше влияния, чуть больше власти. Это гигантская давка, где все стремятся к вершине, и ничто, никакая преграда их не остановит. Вот когда все карты будут раскрыты, ты увидишь настоящую цену их преданности.
— Веррик никогда не нарушит своей клятвы! Он ни за что не допустит падения того, кто зависит от него!
— Он уже это сделал. Разрешил, чтобы я присягнул ему. Он нарушил моральный кодекс. Ты ведь это должна знать лучше, чем кто бы то ни был, не так ли? А я чистосердечно присягнул.
— Боже! — устало воскликнула Элеонора. — Ты теперь ему это никогда не простишь? Это оттого, что тебе кажется, что он посмеялся над тобой.
— Это серьезнее, чем ты хочешь представить. Вся эта подлая система начинает показывать свое подлинное лицо. И когда-нибудь ты увидишь его. Что касается меня, то я уже его рассмотрел. И с меня достаточно. Чего, например, можно ждать от общества, основанного на играх и убийствах?
— Но это вина не Веррика. Конветет учрежден достаточно давно, тогда же, когда установили систему и роботов Минимакса.
— Веррик не из тех, кто честно следует принципам Минимакса. Он пытается обойти эти принципы с помощью стратегии, реализуемой через Пеллига.
— И это пройдет, не так ли?
— Возможно.
— На что же ты жалуешься? Разве это имеет какое-нибудь значение? — Она схватила его за руку и энергично встряхнула. — Послушай, забудь об этом! Ты занимаешься ерундой. Мур слишком болтлив, а ты слишком совестлив. Наслаждайся жизнью. Завтра будет великий день.
Она налила им обоим спиртного и пристроилась рядом с Тедом на диване. Ее темно-рыжая шевелюра блестела и отливала огнем в полумраке комнаты. Элеонора поджала под себя ноги. Серые точки, оставшиеся над ее ушами навсегда, побледнели.
Сжимая бокал двумя руками с ярко накрашенными ногтями, Элеонора наклонилась к Бентли Прикрыв глаза, она нежно спросила его:
— Ты с нами? Я хочу, чтобы ты решил.
— Да, — ответил Бентли после минутного раздумья.
— О, как я счастлива! — выдохнула она.
Бентли поставил свой бокал на низкий столик.
— Я присягнул Веррику. У меня нет другого выбора, разве только нарушить данную клятву и сбежать.
— Точно.
— Я никогда не нарушал своих клятв. Мне уже давно осточертело в Птица-Лира, но я никогда не пытался сбежать оттуда. Сделай я это — передо мной нависла бы опасность быть пойманным и убитым. Я приемлю закон, дающий покровителю право казнить или миловать сбежавшего слугу. Но я считаю, что ни слуга, ни покровитель не должны нарушать своих клятв.
— Мне показалось, ты говорил, что система рушится.
— Она рушится, но мне не хочется прикладывать к этому руки.
Элеонора поставила бокал и обвила его шею своими гладкими обнаженными руками.
— Как ты жил? Ты знавал многих женщин?
— Нескольких.
— А какие они были?
Тед пожал плечами:
— Всякие.
— Милые?
— Да, я думаю.
— Кто же последняя?
Бентли задумался.
— Это было несколько месяцев назад. Она была класса семь-девять, по имени Юлия.
Элеонора уставилась на Бентли своими зелеными глазами.
— Расскажи мне, какая она была.
— Миленькая. Хорошенькая.
— Она походила на меня?
— У тебя волосы гораздо красивее.
Тед погладил ее огненно-рыжую гриву.
— У тебя красивые волосы и прекрасные глаза. — Он привлек ее к себе. — Ты очень хороша.
Элеонора прижала маленький кулачок с амулетами, болтавшийся между ее грудей.
— Все идет хорошо. Мне сопутствует удача.
Она дотронулась до его губ. Мгновение ее живое лицо находилось очень близко от лица Бентли, затем, вздохнув, она отняла губы.
— Как хорошо будет работать здесь всем вместе.
Бентли ничего не ответил.
Элеонора отодвинулась от него и закурила сигарету. Приподняв подбородок и скрестив руки, она одарила его торжественно-серьезным взглядом.
— Ты далеко пойдешь, Тед. Веррик о тебе очень хорошего мнения. Вчера вечером я так боялась, видя, что ты говоришь и вытворяешь. Но его это не рассердило. Он уважает тебя и чувствует, что в тебе что-то есть. И он прав! В тебе есть что-то сильное, индивидуальное! Как бы мне хотелось прочесть, что у тебя в голове! Но с этим покончено навсегда.
— Хотел бы я знать, понимает ли Веррик серьезность твоей жертвы?
— У Веррика есть дела поважнее. Ты отдаешь себе отчет в том, что завтра мы, быть может, вернемся туда, и все пойдет как прежде. Ведь тебе тоже хотелось бы этого? Фантастично, правда?
— Да, конечно.
Элеонора положила сигарету, быстро наклонилась и обняла Теда.
— Итак, ты действительно идешь с нами? Ты поможешь нам задействовать Пеллига?
Бентли незаметно кивнул головой:
— Да.
— Превосходно.
Она посмотрела на него. В полумраке комнаты в ее зеленых глазах светилась страсть, ароматное дыхание сделалось резким И прерывистым.
— Тебе нравится эта квартира? Она достаточно большая? У тебя много вещей?
— Нет, не много, — ответил Бентли. — Он чувствовал огромную тяжесть на душе.
— Это все образуется.
Удовлетворенно вздохнув, Элеонора отвернулась от него и залпом осушила свой бокал. Затем она погасила свет и вернулась к Теду. Единственным, что давало немного света, была ее сигарета, лежавшая в пепельнице. Казалось, вокруг ее волос и губ распространялось красноватое сияние. Соски ее грудей будто слегка светились.
Возбужденный ее светящимся телом, Тед в следующее же мгновенье обернулся к ней.
Удовлетворенные и томные, с влажными, разгоряченными телами, они долго неподвижно лежали на скомканной одежде. Элеонора протянула руку, желая взять то, что осталось от сигареты. Она поднесла окурок к губам и дунула на Теда. На него повеяло странным ароматом удовлетворенного желания.
— Тед, — страстно зашептала Элеонора. — Тебе хорошо со мной? — Она легонько приподнялась. Казалось, мышцы ее размягчились и стали очень эластичными. — Я знаю, что это так.
— Ты — это хорошо, — неопределенно произнес Тед.
— А тебе не хотелось бы быть с другой?
Поскольку Бентли не отвечал, Элеонора продолжала:
— Я хочу сказать… Быть может, я — это не так уж хорошо, а?
— Да нет. Ты грандиозна.
Он говорил угасшим голосом, лишенным какого-либо выражения. Тед лежал рядом с ней, инертный и безжизненный.
— Ты превосходна, — повторил он.
— Так в чем же тогда дело?
— Ни в чем.
Он с трудом поднялся и медленно отошел от нее.
— Я устал, вот и все. Я, пожалуй, вернусь туда.
Его голос стал вдруг жестким:
— Как ты верно заметила, завтра, без сомнения, будет великий день.
9
Леон Картрайт, Рита О Нейл и Питер Вейкман завтракали, когда появился оператор инвик-связи и сообщил, что только что по секретному проводу получен вызов с корабля.
— Я в отчаянии, — сказал капитан Гровс, когда они увидели друг друга через миллиарды километров космического пространства. — Я вижу, что слишком рано, что вы все еще в ваших стареньких утренних платьях.
С бледным, осунувшимся лицом, искажаемым огромной дистанцией, Картрайт выглядел совсем ослабевшим.
— Где вы точно находитесь? — дрожащим голосом спросил он.
— Где вы точно находитесь? — дрожащим голосом спросил он.
— В четвертой астрономической единице, — ответил Гровс.
Вид Картрайта шокировал его, и он никак не мог понять, виновато ли в этом расстояние, разделяющее их.
— Мы скоро выбираемся в нетронутое пространство. Я уже забросил официальные карты и руководствуюсь данными Престона.
Итак, корабль прошел половину пути. Орбита Пламенного Диска — если таковой вообще существовал — имела радиус-вектор в два раза больший, чем радиус орбиты Плутона. Дальше простиралась бесконечность, о которой строилось множество догадок. И практически никто ничего не знал.
Здесь корабль минует последние сигнальные бакены и оставит позади знакомый ограниченный кусок пространства.
— Многие члены экипажа мечтают вернуться назад, — объявил Гровс. — Они понимают, что мы покидаем изученное пространство. Для них это последняя возможность оставить нас, дальше уже будет слишком поздно.
— Если это случится, то сколько человек покинут корабль?
— По крайней мере, десятеро.
— Вы сможете продолжать путь без них?
— Запасов более чем достаточно. Конклин и Мэри остаются, так же как и старый плотник Джеретти, японские оптики и сварщик. Я думаю, что мы справимся.
— В таком случае, раз их отъезд не ставит под угрозу успех экспедиции, отпустите их.
— Я даже не имел до сих пор возможности поздравить вас, — проговорил Гровс.
Искаженное изображение Картрайта выпрямилось.
— Меня поздравить? А! Да, спасибо.
— Очень хотелось бы пожать вам руку, Леон.
Гровс протянул свою огромную широкую черную ладонь к экрану инвик-связи. Картрайт сделал то же, на какое-то мгновение их пальцы соприкоснулись.
— Я полагаю, на Земле у нас еще будет время сделать это.
Судорога пробежала по лицу Картрайта.
— Честно говоря, я на это почти не надеюсь. Это напоминает кошмар, от которого я никак не могу пробудиться.
— Кошмар? Из-за убийцы?
Картрайт поморщился:
— Он вроде уже в пути, и я жду его появления.
Окончив передачу, Гровс пригласил Конклина и Мэри в отсек контроля.
— Картрайт согласен отпустить их. Это вопрос решенный. За обедом я объявлю об этом официально.
Он указал на только что зажегшийся циферблат.
— Смотрите. Этот индикатор реагирует впервые, с тех пор как был построен корабль.
— Мне это ни о чем не говорит, — объявил Конклин.
— Это нерегулярное мигание служит автоматическим сигналом. Если я переведу его в звуковое представление, вы, без сомнения, узнаете его. Он указывает, что мы пересекаем последний рубеж исследованного пространства. Очень редкие экспедиции попадали сюда.
— Когда мы овладеем Диском, — проговорила Мэри, — этот рубеж уже не будет иметь смысла. — Ее глаза горели.
— Не забывайте, что восемьдесят девятая экспедиция ничего не нашла, — заметил Конклин. — А у них были все документы Престона.
— Может, Престон повстречал в космическом море гигантского змея, — полусерьезно-полушутя заговорила Мэри, — и он проглотит нас, как эго предсказывают сказки.
Гровс холодно посмотрел на нее:
— Я занимаюсь навигацией. Идите и проследите за загрузкой спасательного нефа. Вы ночуете в трюме?
— Да, как и другие.
— После отъезда тех десятерых вы сможете занять одну из кабин. Большая часть их останется свободной. Выбирайте любую. В них не будет недостатка, — язвительно заметил он.
Трюм раньше служил лазаретом. Прежде чем в нем поселиться, они его тщательно отдраили.
— Если мы приземлимся без приключений, то, может, сможем временно расположиться здесь? Это лучше того, что я имела на Земле.
Мэри сняла свои сандалии и устало опустилась на узкую железную кушетку.
— У тебя есть сигареты? Мои кончились.
Конклин протянул ей пачку:
— Только учти: это последние.
Она с благодарностью закурила одну сигарету и зажмурилась.
— Здесь так спокойно. Нет коридоров, где полно орущих людей.
— Слишком спокойно. Я не перестаю думать о том, что нас окружает. Планета, на которую не ступала нога человека Планета, разделяющая системы. Великий боже! Весь этот холод вокруг нас. Холод, тишина, смерть… Или того хуже.
— Не думай об этом. Надо работать.
Мы не настолько фанатичны, как это кажется. Это, конечно, превосходная идея: десятая планета, на которую можно переселиться. Но теперь, когда мы в пути…
— Ты сердишься на меня? — спросила Мэри. В ее голосе прозвучала тревога.
— Я сержусь на весь мир. Половина группы нас уже покинула. Гровс только командует да пытается вычислить маршрут, опираясь не на точные данные, а на умозрительные заключения сумасшедшего. Я сержусь из-за всего этого, а также еще из-за того, что этот корабль — старое разваливающееся грузовое судно. И еще я сержусь, потому что мы миновали последний рубеж, а только фантазеры да сумасшедшие забираются так далеко.
— И к кому же ты нас относишь? — слабым голосом поинтересовалась Мэри.
— Мы скоро узнаем это.
Она робко взяла его за руку:
— Даже если мы туда не доберемся, все равно это чудесно.
— Это? Эта крохотная монашеская келья?
— Да.
Мэри серьезно посмотрела на Билла:
— Это всегда было моей мечтой. Прежде я только и делала, что скиталась без цели с одного места на другое, от одного человека к другому. Я не хотела быть девушкой… Но, по правде говоря, я не знала, кем хотела бы быть. Теперь мне кажется, что я — это знаю. Быть может, мне не следовало бы тебе это говорить — ты снова рассердишься, — но я ношу амулет, который должен тебя приворожить. Мне помогла его сделать Жанет Сиблей, а она знает в этом толк. Я хочу, чтобы ты меня любил очень сильно.
Конклин улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать ее.
Внезапно она, не издав и звука, исчезла.
Со всех сторон Конклина окружало ослепительно белое пламя. Вокруг был только этот наводящий ужас огонь, раскалявший каждую клеточку, пожирая все предметы и все живое и только за собой оставляющий право на существование.
Конклин попятился, оступился и свалился в колышущееся море света. Он заплакал, жалобно застонал, безуспешно стараясь уползти от этих языков огня. Все его усилия были тщетны. Ему не за что было ухватиться.
И тут раздался голос.
Голос зародился где-то внутри существа Конклина, затем начал разрастаться и рваться наружу. Его мощь ошеломила Билла. В ужасе и бессилии он вновь упал, что-то невнятно бормоча, скорчился, как плод в утробе. А вокруг него, все пожирая, продолжало колыхаться море огня. А голос все грохотал в самом Конклине и вокруг него. Билл представлял собой уже сморщившийся почерневший обрубок, выброшенный из бушующего ада живой энергии.
— Земной корабль, — вещал голос, — куда вы идете? Почему вы здесь?
Звук буравил Конклина, распластавшегося в океане беспорядочного света. Голос уходил и возвращался, подобно световой волне. Это пульсировавшее скопище необузданной энергии беспрерывно хлестало Билла изнутри и снаружи.
— Вы находитесь за пределами вашей системы, — раздался голос в его раскаленном мозгу. — Вы вышли из нее. Понимаете? Это промежуточное пространство, пустота, отделяющая вашу систему от моей. Почему вы зашли так далеко? Чего вы ищете?
В отсеке контроля Гровс слабо пытался сопротивляться бешеному потоку, овладевшему его телом и умом. Его ударило о навигационный стол. Карты и инструменты носились над ним, смешанные с потоком раскаленного дождя. И, не смолкая, звучал грубый голос, полный обжигающего высокомерия и бесконечного презрения к своим слушателям.
— Ничтожные земляне, случайно забредшие сюда, возвращайтесь в вашу систему! Возвращайтесь в ваш крохотный упорядоченный мир, в вашу Цивилизацию! Удирайте от темноты и монстров!
Гровсу удалось дотянуться до выходного люка.
Карабкаясь, он выбрался в коридор.
Голос настиг Гровса, какая-то неведомая сила прижала его к растерзанной обшивке корабля.
— Я вижу, вы ищете десятую планету нашей системы, легендарный Пламенный Диск. Для чего вам она? Что вы хотите там делать?
Гровс завизжал от ужаса. Теперь он знал, что это было: голоса, предсказанные Престоном в его книге. У Гровса появилась сумасшедшая надежда: голоса могут помочь… Он открыл было рот, чтобы заговорить, но воющий голос свирепо оборвал его:
— Пламенный Диск входит в ваш мир. Мы его перенесли сюда через космическое пространство. Здесь мы его оставили, и теперь он вечно вращается по орбите вокруг нашего солнца. У вас пет никаких шансов получить права на него. Какую цель вы преследуете? Мы хотим знать.
Гровс попытался мысленно ответить голосам.
Но в головокружительно короткий срок ему пришлось отбросить все свои надежды, все свои планы. — Быть может, — ответил голос, — мы рассмотрим и проанализируем ваши запротоколированные мысли и ваши импульсы. Мы должны быть осторожны. Если мы захотим, мы можем испепелить ваш корабль.