– Вы совершенно правы, Билл. Эти писатели никогда ничего не знают.
– Так это все-таки вы? – он погрозил мне пальцем.
– Я предпочитаю дам помоложе.
Он почему-то захохотал. Пиво тут же попало ему не в то горло.
– А все-таки, – продолжал Атсон, отфыркавшись, – возьмите-ка все на себя, Ник.
Присяжные вас оправдают, а если нет, мы выцарапаем вас из любой тюрьмы. Гонорар можете назвать сами. Уж очень мне не хочется светиться у нью-йоркских копов.
– И сколько же дают нынче за незаконный забой скота? – спросил я.
– Столько, сколько сможешь унести, – помрачнел он. – До некрасивого деревянного стула включительно.
Я присвистнул.
– И это вам всерьез угрожает?
Он кивнул:
– Да. Им нужен только повод.
– Знаете что, Билл: Как говорят в России, у вас своя свадьба, у нас своя.
– Вы, похоже, веселый народ. У нас то же самое говорят о похоронах.
– Так вот. Ваш вариант для меня не подходит: время. Я не имею права терять ни дня. Но если уж очень подопрет, то держитесь поближе ко мне. Я выведу вас с парохода незаметно.
– Да? – он посмотрел недоверчиво. – Не ходили ли вы в учениках у Гудини?
– Нет, – сказал я. – У нас были общие учителя, и я учился классом старше.
– Я сразу понял, что вы не простой парень, Ник, – сказал он. – Но что же наш хич-хайкер?
– Кто? – переспросил я.
– Парень, который упал с неба. Почему его здесь нет?
– Об этом мы спросим миссис Агату.
– Интересно, для чего этой болонке понадобились наши родители?
– Вы же сирота.
– Ник! – он жарко зашептал мне на ухо. – Я ей соврал. Да только я скорее сдамся копам, чем мой папаша узнает, что я вляпался в такой скандал!..
– Кто же он? Рокфеллер?
– Если бы Рокфеллер: Папаша мой – квакерский церковный староста, и у него самый большой кулак между Миссисипи и Миссури.
– Сочувствую вам, Билл. А вот меня в детстве ни разу не наказывали. – Врете вы, Ник, – сказал он и отвернулся. – А зачем врете…
– Мистер Карамазов! – голос Агаты ввинтился в ухо, как мелкий буравчик. – Подойдите ко мне, пожалуйста.
Я подчинился.
– Вы жили в тысяча девятьсот седьмом году в Париже?
Я-то жил, а вот жил ли Карамазов:
– Да, – ответил я на всякий случай.
– На улице Мари-Роз?
– Нет, – сказал я. – На бульваре Сен-Жермен.
– Но на улице Мари-Роз вы все-таки бывали?
– Не помню, – честно сказал я. – Может, и бывал. Столько лет прошло.
– Вот именно, – многозначительно сказала Агата, поднимая палец.
– Значит, мы ищем человека с улицы Мари-Роз?
– Допустим. Что вы о нем знаете?
– Ну… Недавно, например, я видел его в гробу.
– В чьем?
– Трудно сказать.
– Понятно: Скажите, мистер Карамазов, не просыпаетесь ли вы по ночам?
– Только если меня долго и тщательно будить.
– Ваша каюта по левому борту?
– Да, коль скоро у нее нечетный номер.
– Номер можно было и поменять, – сказала Агата раздумчиво. – Спасибо, мистер Карамазов, вы нам очень помогли. Профессор, теперь у меня вопрос к вам: вы курите?
– Да, – чуть удивленно отозвался Петр Демьянович.
– Русские сигареты с длинным мундштуком?..
Петр Демьянович принялся рассказывать про свои табачные пристрастия, а я тем временем перенес внимание на китайца. Он страшно нервничал, что никак не вязалось с пресловутой восточной невозмутимостью. Даже воздух, казалось, вздрагивал, касаясь его лица.
– Ник, вы так пристально уставились на этого чарли, будто он ваш давно потерянный брат-близнец, – сказал негромко Атсон.
– А вдруг так оно и есть? – сказал я. – Вот вы бы удивились, если бы выяснилось, что он – ваш брат?
– Я-то? – он хмыкнул и задумался. – Нет, нипочем. Потому что у моего папаши не только кулак самый большой между Миссисиппи и Миссури!
Но тут настала его очередь идти к доске.
– Мистер Атсон, вы не помните, легко ли вам давался в начальной школе французский язык?
– Мэм, – честно сказал Атсон, – если бы в нашей долбанной школе кто-нибудь, выжив из последних остатков своего быстро высыхающего от ветров и виски ума, вздумал преподавать французский язык, его бы тут же обмазали смолой, вываляли в перьях и на шесте вынесли из города. Так что я не могу достойно ответить на ваш вопрос. Может быть, и легко.
– Отлично, сказала Агата. – Так я и думала. А вот помните ли вы бой между Джеком Дэмпси по прозвищу «Кувалда» и Филом Маккузо в тысяча девятьсот двадцать третьем году, в феврале?
– Еще бы! Проклятый макаронник обошелся мне в две тысячи зеленых.
– Вы знали, что Джек накануне говорил, что это его последний бой и он намерен завязывать с этим долбанным боксом?
– Нет, конечно, – вздохнул Атсон. – Если б знал – поставил бы на него, что ли?
– Не факт, – сказала Агата. – Если он вам за эту ставку выкладывал десять тысяч!
– Откуда вы знаете? – Атсон вдруг набычился.
– Я профессионал, – сказала она. – А профессионалу нужно лишь дать немного поработать своим серым клеточкам.
– Тихарям, что ли?
– Дорогой мистер Атсон, – Агата наклонилась чуть вперед. – У нас с вами вот здесь, – она дотронулась до лба, – по семнадцати миллиардов очень маленьких тихарей. Серых клеточек. Когда я их пускаю по следу…
– Понял, – сказал Атсон и обмяк.
– Еще один вопрос: верите ли вы в то, что именно Сэм «Вонючка» Бьюкеннен замочил Голландца?
– Не знаю, мэм, что там всякие брехуны пишут в своих грязных бумажках, которые и на подтирку-то срамно использовать, и что копы чикагские вякают, а только вот вам мое слово – слабо ему.
– Слабо?
– Слабо, мэм.
– Спасибо, мистер Атсон, вы очень помогли нам. Мистер Чен, когда вы вчера гадали по «Книге перемен», какие триграммы выпали последними?..
Вопрос поверг китайца в полный ужас.
– Попался чарли, – выдохнул Атсон. – Слушате, Ник, она что – ведьма?
– Может быть, – сказал я. – Может быть, и ведьма…
В углу Петр Демьянович нервно курил.
Мы взяли еще по бокалу пива с неоскудевающего подноса.
– Если предполжить, что Вселенная имеет форму бублика, – сказал Петр Демьянович, – то мы, хотим того или нет, становимся способны получать любые ответы на любые, даже еще незаданные, вопросы.
Атсон был близок к обмороку.
– Фраернуться хотел, – сказал он горько. – Купил самый дорогой билет. Думал, тихая компания соберется. Без стрельбы. Да. Как же. Вот фраернулся-то…
– Леди и джентльмены, прошу внимания! – Агата постучала карандашом по бокалу. – Итак, в результате обследования места происшествия, анализа так называемого завещания и бесед с вами мне удалось составить полную картину преступления. Но начать мне придется издалека. Готовы ли вы слушать?
Прекрасно: Итак: та особа, которую мы знаем сегодня как виконтессу Луизу дю Трамбле, начинала свою блистательную карьеру на подмостках кабаре «Мулен-Руж» как Катрин Лануа. В возрасте тринадцати лет она убежала из кабаре с немолодым русским моряком и родила ему в России сына Николаса. Не выдержав, однако, северных холодов, она снова бежала, оставив безутешного моряка с младенцем. Это, кстати, безоговорочно подтверждают и триграмммы мистера Чена. В родной Франции она не задержалась, путь ее лежал дальше, в Новый Свет. Там она некоторое время работала на ферме в штате Айова, и хозяин фермы уделял ей, скажем так, несколько повышенное внимание.
Излишне повторять, что она бежала, оставив безутешного отца с младенцем Уильямом на руках:
Мое запястье сдавили железные пальцы Атсона. Боже мой, мне и самому вдруг стало не по себе.
– Прибыв в Рим, она смутила покой старого князя Поццо ди Борго и наградила его близнецами:
– Бастардо! – зашипели друг на друга братцы-итальянцы. – Басссстардо!
– …лежал в Германию. Мальчик Эрнст, сын известного промышленника, и девочка Марлен…
Я уже понял, чем все это кончится, и начал нашаривать за собой кресло. Ах, Агата, ах, белокурая бестия!..
– …в Россию под чужим именем. Вот я почему спрашивала вас об улице Мари-Роз, Николас.
– Да-да, конечно, – хрипло отозвался я. В ушах пульсировала кровь.
– …и далее – в иезуитскую миссию в Кантоне. Там путь ее надолго…
– …в Россию под чужим именем. Вот я почему спрашивала вас об улице Мари-Роз, Николас.
– Да-да, конечно, – хрипло отозвался я. В ушах пульсировала кровь.
– …и далее – в иезуитскую миссию в Кантоне. Там путь ее надолго…
– Вы куда, Ник? – вздрогнул Атсон. – Не вздумайте только…
– …составила завещание, в котором все означенные суммы, драгоценности и земельные владения отходили к новоиспеченному супругу. Как нам удалось выяснить, супругом этим является…
– Билл, – тихо сказал я. – Крепитесь. Сейчас вы услышите по-настоящему сногсшибательную новость.
– Что же из этого следует, леди и джентльмены? – голос Агаты вдруг взлетел и затрепетал. Рояль в углу отозвался низким гудением. – Из этого однозначно и неопровержимо следует, что один из вас вечером двадцать седьмого апреля злодейски убил и выбросил за борт вашу родную мать!
– Вашу мать…– эхом откликнулся я.
Китаец тонко взвизгнул и повалился на ковер.
11
По вполне понятной причине встречу старого Нового года пришлось перенести на два дня.
Зато – какая это была встреча! Уже не только Гаврилов с банджо, но и Илья с гитарой посрамляли магнитофон; уже не только рыжая пассия, но и черная Светлана кого-то напоминали мучительно, кого-то из той, прошлой жизни… Было что праздновать, ох, было! Аня и Степка сидели на именинных местах, еще бледные, еще с жутковатым блеском в глазах, но уже по-настоящему здоровые – что никак не могло уложиться в голове бородатого доктора, которого тоже пригласили на это семейное торжество. И вряд ли кто из гостей мог видеть и понимать, что для хозяина и кое-кого еще – ничто не кончилось. Деловито бродил по квартире Гусар, обнюхивая углы, прислушиваясь под дверью. Илья выглядывал за портьеру: по двору время от времени проезжал знакомый «Чероки». В кармане пиджака Ильи тихо потрескивала рация. Коминт сидел так, чтобы постоянно видеть входную дверь и кухонное окно…
Как обычно бывает, часа через три общее веселье распалось на кружки общения по интересам. Доктор и Степка склонились над террариумом… Тихонов-младший объяснял эскулапу жизненные принципы тварюги. Главное, что мусор не надо выносить, хвастался он, и крысы ни за что не заведутся. Доктор непроизвольно жался и выступал в защиту крыс, говоря, что крысы – они как-то привычнее, домашнее, уютнее… Гаврилов разъяснял Илье шаманов и их большое народнохозяйственное значение. Рыжая, которая неожиданно для своей масти оказалась на поверку отличным человеком (узнав о беде, дневала и ночевала в больнице, сдавала кровь и покупала деликатесы), делилась с Аннушкой и Лидочкой своими матримониальными намерениями относительно Гаврилова; Аннушка выражала сомнения: гавриловы в неволе не размножаются… Цыганки Светланы они все неосознанно сторонились – хотя, по официальной версии, именно она и сняла порчу.
– Так что с бабкой-то делать будем, дочерь шатров? – негромко спросил Николай Степанович. – Вдруг ее опять нам поперек дорожки поставят?
– Нет, – уверенно сказала цыганка и покачала головой. – Нет, конечно. Эти заугольники два раза одну ловушку не налаживают. И человека одного второй раз не используют. Брезгуют, должно быть. Бабка моя им свое отработала. По крайней мере, против вас – точно.
– Интересно… – Николай Степанович взялся за подбородок. – Такие, значит, принципиальные… А что ты еще о них знаешь?
– Слышала много, а что из того истина – только одному Богу ведомо, да и то вряд ли. Вот уж их Он точно не создавал. И они Его в грош не ставят!
– Разве только они?
– Ах, Николай Степанович, добрый вы человек! С обычной меркой подходите. Не годится здесь людская обычная мерка. Я ведь сколько себя помню, их боялась.
Никто специально не пугал, не говорил даже. Из молчания все узнала. Потом уже только сама спрашивать начала. Не одобряли интереса моего. Что тут сказать?
Раз уж барон у них в шестерках ходил… Старики по-разному говорят. Одни полагают, это из-за них нас немцы изводили; другие наоборот: мол, спасали они нас от немцев. Не знаю, может, и те правы, и другие…
– Это секта, что ли?
– Если бы секта: Мнится мне, что и не люди они вовсе. Помню, маленькая была, и был какой-то праздник. Свадьба чья, что ли?.. Точно, свадьба. Дом большой, гостей много. Мы по всем комнатам носимся, лимонад пьем, конфетами заедаем. Гости песни поют, гитары, скрипки… И вдруг – стихли. Как придавило. А он, говорят, даже в дом не зашел, в сенях с бабкой разбирался. Вся свадьба, конечно, коню под хвост. Разошлись, как оплеванные. И молодым после того – тоже счастья не стало…
– Убить их можно? – спросил Коминт деловито.
– Кто же знает? В Испании, говорят, попробовал один цыган:
– Понятно, – усмехнулся Коминт невесело.
– Ай, да что вам может быть понятно? Вы при Советах привыкли в страхе жить – а цыган никогда так не жил! А тут – хуже, хуже! За душу берут, и коготь всегда – в тебе!
– За душу берут…– задумчиво повторил Николай Степанович. – Ну, за душу-то при умении не только они могли взять…
– Вы так ничего и не поняли, – горько сказала Светлана. – Вот уже и по темечку вас стукнули, а вы все равно ничего не поняли. И продолбят темечко, а вы не поймете…
– Ну так объясни.
– Да я же объясняю. Не люди они. Не люди. Нелюди. Настоящие, не из сказок.
– Бесы? – осведомился Коминт.
– Нет. Бесы – они по Божьему попущению, а эти – сами по себе.
– Светлана, – попросил Николай Степанович, – ну, расскажите нам, что вы знаете. Что бабка знает. Чего мы не знаем. Вы же образованная женщина!
– Толку мне в том образовании! Ай, да слушайте же. Только психбригаду не вызывайте! – она засмеялась глухо. – В начале времен ело было, еще до тех пор, когда Бог создал глину…
Бог еще не создал глину, и вся земля была камнем в давние времена. Каменные деревья росли на каменных холмах, каменные цветы распускались на скалах. И – каменные звери гуляли в каменных лесах. Гулко и холодно было на земле в те давние времена. И жил колдовской зверь Сор, наделенный злым умом, рожденный от черной жабы, вышедшей из желтого моря яда…
Дети черной жабы.
Бог еще не создал глину, и вся земля была камнем. Каменные деревья росли на каменных холмах, каменные цветы распускались в гротах и каменные звери гуляли и охотились в каменных лесах. Гулко и холодно был на Земле. И жил колдовской зверь Сор, наделенный злым умом, и братья его: Шар, Ассарт, Хобб, Дево, Йрт и Фтах. Рождены они были от черной жабы, вышедшей в незапамятные времена из желтого моря яда и совокупившейся с черным каменным великаном, оставленным Богом на берегу этого моря, дабы никто не мог покуситься на желтый яд…
Сор имел хвост и был колдовской зверь, и хитрость его, коварство и злоба не знали предела. Шар был как огромная каменная черепаха и был самый сильный среди них всех. Ассарт умел рыть ходы до огненного ада и ледяного ада, и рыл он так быстро, что земля не успевала вскрикнуть. Дево ползал на брюхе, потому что не имел ног, но знал ход звезд и лун на все времена. Хобб был самый маленький из братьев, зато умел делать так, что находился в тысяче мест сразу.
Йрт, одноглазый, однорукий и одноногий, владел настоящим огнем. Фтах же, похожий на огромную голову, мог сделать новый мир, такой же, как прежде, или другой. И они стали рядить, кто из них главный.
– Пусть будет главным Сор, – говорил Шар. – Потому что я самый сильный, я могу взвалить на себя весь мир, а он все равно сильнее меня.
– Пусть будет главным Дево, – говорил Фтах. – Потому что я могу сделать новый мир, но только Дево знает место, куда его можно поместить.
– Пусть главным будет Сор, – говорил Хобб. – Потому что я могу быть в тысяче мест сразу, но Сор всегда знает, где я на самом деле.
– Пусть главным будет Дево, – говорил Йрт. – Потому что я владею настоящим огнем, но только Дево знает, когда его можно пускать в ход.
– А мне все равно, – сказал Ассарт. – Я могу вырыть ход до ледяного ада и огненного ада, спрячусь там и буду ждать, когда вы позовете меня выйти.
И они начали воевать.
Тысячу лет воевали они, и начал одолевать Дево. Тогда Шар взвалил на себя весь мир и уронил его, и мир раскололся на множество осколков. Но Фтах создал новый мир, и они продолжали воевать. И воевали еще тысячу лет, и стал одолевать Сор. И тогда Йрт призвал с небес настоящий огонь. Все звезды вытянули свои лучи, и каждый луч искал Сора. Но Сор велел Хоббу сделать тысячу маленьких Хоббов и каждого Хобба превратил в поддельного Сора, а сам скрылся в ходах, сделанных Ассаром. Звезды поняли, что их обманули, и обратили настощий огонь на всех, кого видели на земле, и испепелили остальных братьев. Лишь Дево, тяжко израненный, успел заползти под землю прежде, чем рухнуло небо.