– Ты знаешь, как долго я искала бритву, такую, опасную, как в России? – шептала, перегнувшись через стол, мать Пете. – Здесь только одноразовые станки. Ненавижу их всех. – Мать замолчала.
Петя в этот момент решал внутренний конфликт: заказать матери еще коньяка, чтобы продолжала рассказывать – он надеялся, что она вспомнит про него, про то, как переживала, оставив его маленьким, – или не заказывать? Он не хотел слушать про жизнь матери, в которой ему не было места. Она решила проблему сама – заказав водки. Официант посмотрел на Петю. Тому пришлось кивнуть.
Мать попала в больницу. Если бы не добрая соседка Света – знакомая, не то чтобы близкая, русская, тоже из Москвы, но на самом деле из Воронежа, только недавно переехавшая в Мюнхен, – неизвестно, что было бы с Павликом. Света забрала Павлика к себе.
– Светка – молодец. – Петя отметил, что мать уже плохо артикулирует. – Молодая, но знает, чего хочет. Она сильная. Я не такая. Представляешь, бросила мужа в Москве и приехала сюда одна, с сыном. И работу нашла. В жизни не пропадет. Умеет устраиваться. Она этих немцев, которые за Павликом пришли, быстро построила.
Петя слушал с ощущением, что это – про Светку, которая всех строит, – уже где-то слышал. От Ольги, что ли?
– Я ведь и травиться пыталась, – продолжала откровенничать мать, – голову в духовку, думала, засуну – и привет. Так нет же. Здесь все электрическое. Не то что в России. У вас газовые духовки, правда? – с неподдельным интересом уточнила она.
Петя лихорадочно соображал, как остановить словесный поток этой сумасшедшей, чужой женщины. Он даже подумал, что ведь могла произойти ошибка. Не тот телефон. Совпадение. И это не его мать. Его мать не может быть такой.
– А Павел? – спросил Петя, имея в виду, что матери есть ради кого жить.
– А пусть его папаша забирает. – Мать дернула рукой и опрокинула рюмку. – Пусть попробует так, как я. А то плюнул и думать забыл.
Петя подумал, что на него мать с отцом тоже плюнули и думать забыли. Еще он думал о том, что так и не знает главного – как ее зовут. Петино свидетельство о рождении потерялось. Тетя Геня придумала, что маму зовут Соня. Но Петя знал, что не Соня. Хотел узнать – после смерти тети Гени. Но все откладывал.
Соня, которая вторая жена отца, когда диктовала Пете номер телефона его матери, тоже ее имя не назвала – только фамилию. Говорила «она» или «эта».
Мать всегда была для Пети без имени, просто мамой.
Петя больше никогда не посылал деньги Соне. Матери лекарства он тоже не прислал. Никто из женщин больше так и не позвонил. Петя не задумывался о причинах.
Вернувшись в Москву, он спал трое суток. Вставал, шел в туалет, что-то ел и опять ложился. Проснулся окончательно, полез в шкаф за чистой рубашкой, и его стошнило слизью желтоватого цвета – на вешалках висели вещи Наташи. Петя умылся и позвонил Вете.
– Приезжай забери, – сказал он.
Вета приехала с Таней – чтобы быстрее разобрать шкафы. Но разбирать ничего не пришлось.
– Дядь Петь, а куда это девать? – испуганно спросила Вета, глядя на огромные коробки, аккуратно расставленные в коридоре.
Петя к приезду Веты подготовился – вызвал бригаду ребят, занимавшихся переездом, и попросил все упаковать. Ребята упаковали на совесть – картонные коробки были аккуратно заклеены скотчем и подписаны: «Женские вещи», «Фотографии», «Разное».
– Куда хочешь, скажи адрес, – кивнул Петя в сторону бригадира. Ребята курили на лестничной клетке, готовые грузить коробки. Вета сначала хотела назвать свой домашний адрес, но испугалась, что у матери случится истерика. И назвала адрес съемной квартиры.
– Ты ничего себе не оставил? – спросила Вета у Пети. В квартире не осталось ни одного напоминания о Наташе. Вета специально заглянула во все комнаты, ища следы. Ничего. Наташина жизнь уместилась в три большие коробки и одну маленькую.
Петя дернулся и мотнул головой.
Вета не знала, что делать – нужно было ехать с грузчиками, но дядю Петю оставлять одного не хотелось.
– Давай я останусь, посуду хоть помою, уберу здесь, потом приеду, – предложила Таня.
– Давай, спасибо, – согласилась Вета.
Но вечером Таня не вернулась. Позвонила.
– Слушай, он какой-то странный, – сказала Таня, – я останусь здесь. Мало ли что? Вдруг с сердцем плохо будет?
– Спасибо, – обрадовалась Вета. Ей нужно было завтра рано на работу, а у Тани в салоне два выходных.
Когда Таня вернулась через два дня, Вета поняла, что что-то случилось. Таня старалась на нее не смотреть.
– Ну, как там он? – спросила Вета.
– Нормально, насколько это возможно, – ответила Таня.
– Поможешь мне с коробками? – спросила Вета. Коробки так и стояли неразобранные.
– Нет, я сегодня не вернусь, он попросил с ним побыть, – ответила Таня.
– У вас что-то было?
– Было.
– Тань, как ты можешь? Ладно, он. А ты? А тетя Наташа?
– Ее уже нет. А я ему нужна, – просто ответила Таня.
– Ой, тоже мне, нашлась святая. – Вета разозлилась. Сама от себя не ожидала. Не была готова к тому, что Танька переспит с дядей Петей. И то, что наговорила потом, было от злости. Говорила больно, о запрещенном. Про то, что Танька – дочка пьяницы, что ей захотелось из грязи в князи. Что где она, Танька, а где дядя Петя. Что дяде Пете все равно с кем спать сейчас, а Таньке только того и надо. Воспользовалась. Быстренько сориентировалась.
Таня молчала. Ничего не говорила. Уже уходя, сказала:
– Не сердись. Так получилось.
Вета заорала:
– Что значит «так получилось»? Да на тебе пробы негде ставить. Ты не забудь ему про брата – уголовника и наркомана – рассказать. А то чистенькая больно.
Таня, выходя из квартиры, хлопнула дверью.
Вета, вытирая слезы и проговаривая про себя все, что недосказала Таньке, разрезала скотч на первой коробке. Вещи. Хорошие. Некоторые еще с бирками. Она позвонила матери:
– Мам, куда девать вещи тети Наташи?
– Выброси, – ответила мать.
– Жалко. Хорошие.
– А ты что предлагаешь?
– Может, тебе привезу?
– Ты хочешь, чтобы я носила шмотки покойницы? Большего я, по-твоему, не заслуживаю? – У матери, как и предполагала Вета, началась истерика.
– Ладно, пока. – Вета положила трубку.
Вета обновила свой гардероб вещами тетки. В музыкалке ловила на себе придирчивые взгляды коллег…
Вета не пошла встречать Таньку из роддома, когда она родила Пете дочку Генриетту с родимым пятнышком на ручке, чуть выше локтя. Не пошла в ЗАГС и на их свадьбу, хотя дядя Петя сам звонил и звал. После звонков впадала в ступор от ощущения несправедливости – почему дядя Петя так быстро забыл тетю Наташу? Почему он выбрал именно Таньку, а не кого получше? Почему тетя Наташа не могла забеременеть, а Танька – сразу? Почему, наконец, у Таньки есть теперь семья, а у нее, Веты, нет? Не поехала Вета и в аэропорт, когда Танька с дядей Петей и маленькой Геней уезжали на ПМЖ в Канаду.
Юрик так и не связал тех наркоманов, которые вечером подошли к нему на улице, с Ольгой и уж тем более с Ветой.
Ольга давно стала ему не нужна – ни с квартирой, ни с дачей, вообще никак. Он уже видеть ее не мог, особенно когда она чуть наклоняла голову, пытаясь поймать его взгляд. Он возненавидел все: как Ольга пытается ему угодить, как подсовывает ему деньги. Спать с ней он тоже больше не мог. Говорил, что устал. Ольга неумелыми, хоть и музыкальными руками пыталась сделать ему расслабляющий массаж. У Юрика от ее прикосновений к плечам по позвоночнику шла дрожь. Иногда он себя уговаривал – вот Ольга для него надела прозрачный пеньюар. Но видел под пеньюаром тело и ничего не мог. Сквозь сон замечал, как Ольга вставала раньше, красила ресницы и опять ложилась. Чтобы быть красивой всегда – для него. Но совсем плохо Юрику стало после того, как он понял, что не хочет Ольгу. В прямом смысле слова. Не может хотеть. Юрик испугался всерьез – такого с ним еще не было. Уж кем-кем, а любовником он был безотказным. От Ольгиных попыток ему помочь становилось только хуже. А уж когда дело дошло до финала – заявления в ЗАГС и Ольгиных хлопот по поводу свадьбы, – Юрик испугался за себя всерьез. Каждый день он собирался сказать Ольге, что у них ничего не получится. Но срабатывал внутренний ступор. Да и Ольга не давала ему слова вставить – то про врача рассказывала какого-то уникального, к которому нужно непременно сходить, то сама изводила разговорами про то, что «это» на нервной почве. Но когда Ольга стала подкладывать ему в чай мед с маральим корнем – Юрик на банке прочел, что корень – народное средство от импотенции, – пришел к выводу, что пора спасаться бегством. Хотя бы ради того, чтобы проверить – не может он только с Ольгой или уже все, совсем не может.
В общем, в тот день Юрик сказал Ольге, что нужно поехать к своим – племянника проведать, с братом поговорить. Ольга согласно кивнула, лишний раз убеждаясь, что Юрик, так беспокоящийся о своей семье, будет не муж, а золото. Ольга сунула ему деньги. «Купишь племяннику что-нибудь», – сказала она.
Юрик не знал, куда пойдет, – решил зайти в бильярдную, поиграть, попить пива. На улице, едва он завернул за угол дома, к нему подошли два парня.
– Чё надо? – спросил Юрик.
– Щас узнаешь, – сказал один парень.
– Денег? На. – Он вытащил из кармана куртки деньги, которые ему засунула Ольга.
Ребята цапнули деньги и побежали.
Юрик ухмыльнулся и решил поехать на дачу. Ключ у него был. Он шел мимо дома Ненашевых. Лизка сидела в шезлонге и курила. Дверь на их участок была открыта.
– Привет, – поздоровался Юрик.
– Привет, – ответила Лизка.
– Чего ворота настежь? Ждешь кого?
– Тебя.
Юрик вошел и сел рядом с Лизкой. Она протянула ему сигарету. Юрик понял, что Лизка курила траву. Он взял сигарету и затянулся.
– А родители дома? – спросил он.
– Нет, – ответила Лизка.
До «своего» дома, то есть дома Ольги, Юрик так и не дошел. Лизка легко отдалась. У Юрика все получилось. Они лежали и курили.
– А что тебе надо? – спросила Лизка. – Ну, по жизни?
– Где жить, с кем спать, – ответил Юрик. – А тебе?
Лизка лежа пожала плечами. Ничего.
– Хочешь, оставайся, – предложила она.
– Я изнасиловал твою подругу, – зачем-то сказал Юрик.
– Прикольно, – ответила Лизка. – Хочешь, сыграем в изнасилование?
Так бы отреагировала Наташа.
И в этот момент для Юрика, что называется, «звезды сошлись». Лизкины родители – Тамара Павловна и Евгений Петрович – решили продавать дачу – они присмотрели себе другую. По другому направлению, в поселке, в котором провел детство Евгений Петрович. Юрик оказался незаменим – он все взял на себя. Стройматериалы, прораба… Тамара Павловна про него говорила: «Тупой, но рукастый».
Юрик занимался чужими куплей-продажей-строительством, как своими. Сделал все быстро. За труды пошел на повышение – стал персональным водителем Евгения Петровича. Доставив шефа домой, трахал Лизку на пленэре.
Вета про Юрика узнала от Лизки. Та сама позвонила и рассказала, что Юрик теперь водитель ее отца.
Вета сказала, чтобы Лизка ей больше не звонила. Никогда. Лизка и не звонила.
* * *Вете казалось, что мать сходит с ума. Медленно, но верно. Ольга бросила работу и поселилась на даче. Вета после того, как Танька переехала к дяде Пете, вернулась домой, в их с матерью квартиру. Пошла работать в ту же музыкальную школу, в которой работала мать.
Вете казалось, что у матери шизофрения, или как там это называется. Ольга придумала себе прошлую жизнь и поверила в нее.
Они сидели на даче – Вета приехала проведать мать. Не потому, что так надо. Потому что никого, кроме матери, у Веты не было. И она решила найти еще одного близкого человека – отца. Про своего отца Вета знала от тети Наташи, которая рассказала, как было дело. Поэтому могла предположить все, что угодно, но только не то, что рассказала мать.
– Мам, а у тебя есть адрес моего отца? – спросила осторожно Вета.
– Нет. Он погиб. В авиакатастрофе. Тебе было три месяца. Он был чиновником, из очень высокопоставленной семьи. Мы жили в их квартире. На улице Веснина. Ты и родилась там, в центре. Он работал в МИДе. Работал за границей. Самолет разбился. Его родители считали меня неровней их сыну. И отказались и от меня, и от тебя, когда узнали, что сын умер. Выставили меня за дверь.
– А его родители, они еще живы?
– Нет, умерли давно. И родственников других нет. Он был единственным сыном. Мне пришлось вернуться к матери.
– А почему фотографий никаких нет? – Вета пыталась вернуть матери разум.
– Я не забрала. Хотя надо было. Для тебя. Но так получилось. А потом уже поздно было. Ты знаешь, у меня было очень красивое свадебное платье. Цвета чайной розы. Сшили в спецателье. По заказу. Твой отец был похож на молодого актера Костолевского. Очень красивый.
Вета хмыкнула. Ее при всем желании нельзя было назвать красивой.
– Я хотела, чтобы у моего ребенка были хорошие гены, – продолжала мать, – но не всегда получается то, что задумываешь. Я в твоем возрасте не знала отбоя от поклонников. Однажды меня на концерте – а я была красива, в длинном вечернем платье, играла Шопена – увидел очень известный спортсмен. И влюбился с первого взгляда. Он и тебя любил, как родную дочь. Но ты его вряд ли помнишь.
Вета сидела, онемев от страха. Спортсмен был одним из любовников тети Наташи. И Вета его хорошо помнила.
– Смотри, что я нашла на чердаке. Это мои стихи.
Ольга протянула дочери черную папку.
Вета открыла и прочитала первый лист. Это были стихи тети Наташи.
– А может, это не твои, а тети-Наташины? – осторожно спросила Вета.
– Ну что ты. Наташа, пусть земля ей будет пухом, кроме любовь-морковь, никакой рифмы придумать не могла. Кстати, и Петя на ней женился, потому что я ему отказала.
– А о Юрике ты вспоминаешь? – Вета опять пыталась вывести мать в реальность.
– Юрика я сама бросила. Нехорошо, конечно, получилось. Он так к свадьбе готовился. Хотел, чтобы и платье, и машины, и ресторан – как положено. Но не могла я с ним жить. Мы с ним разного круга люди. Даже поговорить было не о чем. Не о Чайковском же. Кстати, как дела на работе?
– Нормально. Тебя до сих пор там вспоминают, – соврала Вета.
Ей было тяжело работать в своей старой музыкальной школе. Кириллову Ольгу Михайловну там хорошо помнили. Как учителя, посредственного в музыкальном и педагогическом таланте, душившего чужой талант в зародыше. Впрочем, фотография Ольги Михайловны, как лучшего педагога, висела в холле школы – рядом с фото ее знаменитой ученицы. Ольге действительно удалось стать первым учителем известной в будущем пианистки Веры Петровой. Вера в многочисленных интервью поминала Ольгу Михайловну. Говорила, что именно в музыкальной школе решила доказать всем, а главное Ольге Михайловне, что она лучшая. И доказала. И была благодарна своей первой учительнице, которая вышвыривала ее ноты в коридор, била по пальцам и смотрела, отстраняясь от ученицы, в окно, когда Вера сдавала экзамены. Вера говорила, что, если бы не было в ее жизни такой Ольги Михайловны, она бы никогда не узнала, что такое профессиональная злость и внутренний стержень, который держит всю сущность.
Вера, когда выступала в Москве, всегда звонила и оставляла в кассе концертного зала билеты для Ольги Михайловны. Ольга никогда не ходила – не могла слушать ученицу. На уровне рвотных позывов. Однако когда было нужно – при распределении часов, премий, в разбирательствах жалоб родителей, – пользовалась громким именем ученицы.
Вета на работе была Кирилловой номер два – дочерью «той самой» Кирилловой. И когда заходила в учительскую, особенно в первое время, слышала обрывки разговоров: «Вся в мать. Дети ее панически боятся, родители недовольны…»
Но Вета делала вид, что ничего не слышит. Она считала, что поступает умнее матери – ставит ученикам тройки и говорит родителям, что нужны дополнительные частные занятия. Многие, кто под напором, кто из амбиций, соглашались. Вета ходила по ученикам. Возвращалась домой уставшая. Не от уроков. От злости. В домах стояли хорошие, дорогие инструменты, ей предлагали попить чай из хорошего, дорогого сервиза. Дарили конфеты, духи, косметику… Вета брала, как будто делала одолжение. Давая понять, что именно от нее зависит будущее ребенка.
Вета сломалась после того, как ее в коридоре подловила родительница. Был октябрь, учебный год в разгаре, расписание составлено, ученики распределены. Но Вета, и это знали все в музыкалке, готова была брать дополнительные часы. За отдельную плату. По договоренности с родителями или если ученик подавал надежды.
– Виолетта Ивановна, здравствуйте, – кинулась к ней в коридоре родительница – толстая, хоть и молодая женщина. – Мне сказали, что вы можете послушать и взять.
– Нет, уже поздно, – отрезала Вета, она мельком взглянула на женщину, и ее лицо показалось ей знакомым.
– Ну пожалуйста, мы можем помочь, в смысле, музыкальной школе. Или догнать на частных уроках. Уже и инструмент купили. Дочка очень хочет заниматься. Она талантливая, мне так кажется, у нее слух есть. Мать моего мужа, ее бабушка, играла и пела. Прослушайте ее, я вас очень прошу, – лепетала женщина, семеня по коридору за Ветой.
– Ладно, приводите, – бросила Вета, лишь бы отделаться от родительницы, уверенной в гениальности своего ребенка. «Послушаю и отправлю», – решила она для себя, все еще гадая, где она видела лицо этой женщины. Может, в магазине?
Родительница тоже на нее смотрела как-то странно вдумчиво, видимо, с теми же мыслями.
– В четверг, в два, – сказала Вета и зашла в учительскую.
В четверг в два часа дня она увидела в коридоре одноклассницу Маринку – только маленькую. Пухленькую, с туманными, осоловевшими от плотного обеда глазами.
– Виолетта Ивановна, здравствуйте, – встрепенулась Маринка-большая, – это наша Томочка.
Маринка подпихнула девочку к Вете. Девочка зажалась и смотрела исподлобья.