Сына Светка родила почти пятикилограммового. С ним тоже все носились так же, как со Светкой. Когда все в палате в обед наелись борща и покормленные дети орали как резаные, не спавшие всю ночь медсестры из «злой» смены устроили разнос. Светка тогда за всех вступилась.
– Хавальник закрой, – сказала она медсестре.
Медсестра рот закрыла.
Светка почему-то симпатизировала Ольге. Подкармливала ее фруктами, занимала очередь в процедурный.
К Ольге только один раз приехали Наташа с Петей. Привезли апельсины и колбасу, которые передать не разрешили. Так что вроде как и не приезжали.
Светку выписывали всем роддомом. Она, уже одетая и накрашенная чужой тушью и помадой, принесла и поставила на тумбочку Ольге вазу с белыми тюльпанами. Ольга заплакала. Эти тюльпаны были первыми цветами в ее жизни. Она плакала потому, что эти цветы подарил не мужчина, а Светка, к которой Ольга относилась с внутренним презрением. Светка, которую в отличие от Ольги любили.
Ольгу встречали из роддома Наташа с Петей. Они привезли ползунки и распашонку – Ольга смотрела, как медсестра одевает дочку. Резкими движениями запихивая маленькую ручку в рукав распашонки.
– А чё ленты коричневые? – спросила медсестра, перетягивая одеяльце и накручивая банты.
– Наташ, а почему ленты коричневые? – спросила Ольга, когда они сели в такси.
– Розовых не было, – ответила Наташа. – Были или черные, или коричневые, или белые. Да какая разница?
Вета росла недоцелованной девочкой.
Грудь, как и предсказывала Зоя Петровна, Вета так и не взяла.
Мать посмотрела, как Ольга пытается впихнуть дочке грудь, и посоветовала:
– Пусть полежит голодная. Захочет жрать – возьмет.
Ольга выдержала пять часов несмолкающего крика. Подходила, предлагала дочке грудь, но та чмокала губами и отворачивала головку, содрогаясь всем тельцем. Ольга, плача, сцедила молоко в бутылочку. Из бутылочки Вета поела и успокоилась. Ольга сцеживалась месяц. Потом Петя привез упаковку смеси «Малыш», и это было счастье. От «Малыша» у Веты начался диатез. Щечки и ручки были в красной мокнущей коросте. Ольга купала Вету в череде и ромашке. Ничего не помогало. Поэтому Вету не целовала даже мать. Чмокала в шейку. И то, если это видела бабушка, всегда говорила Ольге: «Что ты с ней лижешься?» Потом Петя достал какое-то лекарство – он все-таки чувствовал себя виноватым перед Ольгой, – и стало полегче. Но привычка не зацеловывать дочку осталась.
А потом Вета и сама уворачивалась, если мать лезла с поцелуями. Вытирала щеку рукавом платьица, если Ольге удавалось чмокнуть ее в щечку. Ольга обижалась. Привычка не целоваться закрепилась.
Когда Вета уже училась в школе, она все-таки спросила:
– Мам, а почему мы к бабушке не ездим в гости и к тете Наташе с дядей Петей?
– Потому что, когда они были нам нужны, они не помогли. А теперь не нужны, – ответила мать.
Ольга поругалась с сестрой как раз в тот день, когда получила свидетельство о рождении дочери. Наташе она позвонила сама:
– Скажи Пете, чтобы он повлиял на Ивана. Он ведь может.
– Я же тебе уже говорила, что он не хочет вмешиваться, – устало ответила Наташа.
– Но он должен.
– Ничего он тебе не должен.
– Скажи лучше, что он не хочет.
– А может, и не хочет. Если тебе деньги нужны, так и скажи.
– Мне муж нужен, а ребенку – отец, а не твои подачки с барского плеча.
– Ольга, хватит скандалить. Ну что я-то могу сделать?
– Ты не хочешь ничего делать. Только о себе думаешь.
– Зачем ты так?
Ольга бросила трубку. Разговор слышала мать. Она стояла, прислонившись к дверному косяку.
– Что ты к Наташке пристала? Сама делов наворотила, а теперь хочешь, чтобы кто-то другой разгребал твое говно? – сказала мать.
– Ты всегда ее защищала. Я у тебя вечно плохая. А Наташенька хорошая. Все ей. Мужа – пожалуйста, квартиру – на, деньги – да бери. А мне? Почему у меня ничего нет? Или я у тебя тоже говном была? Сама же залетела не пойми от кого, а потом и папу женила на себе, забеременев. Если бы не мы, он бы тебя сразу же бросил.
После этого мать предложила разменять их квартиру. Чтобы у Ольги с дочкой была своя жилплощадь. Единственное условие, которое поставила мать, – найти ей квартирку в этом же районе, в центре.
Так Ольга оказалась в Митине. Новая музыкальная школа, в которую пошла работать Ольга, была почти под боком.
Ольга, Ольга Михайловна, решила, что у нее теперь будет своя, другая, жизнь.
Наташа приехала, как всегда, неожиданно. Ольга давно не видела сестру – с Нового года, который по традиции отмечали у матери. Этот праздничный семейный сбор никому не был нужен – приезжали ради приличия. Мать дарила ненужные вещи или передаривала то, что осталось с прошлого Нового года, – носовые платки, полотенца. К Ольге так через год вернулся крем для лица, который она подарила матери.
Такую Наташу она вообще никогда не видела. Натуральную. Настоящую. Непохожую на их мать. Наташа бросила в коридоре привезенный пакет – с вещами и подарками для Веты.
– Чай есть? – спросила она.
– Есть, – ответила Ольга. – Что-то случилось?
– Случилось. Приехала тебя порадовать.
– И чем же?
Петя, как и обещал Наташе, действовал по плану. Медленно, но верно делал карьеру. Собственно, и квартиру матери они так легко разменяли, потому что Наташа согласилась. Ей ничего не надо. Они с Петей к тому времени жили в трехкомнатной. Петя ушел из НИИ и занялся «реальным бизнесом». Организовал свою фирму. Что-то связанное со стройматериалами. Работал круглосуточно. Зарабатывал много.
– У нас не может быть детей, – сказала Наташа.
– А ты что, разве хочешь ребенка? – удивилась Ольга. Она считала, что ребенок – последнее, что нужно сестре в этой жизни.
– Представь себе, я что – не женщина? – огрызнулась Наташа.
– А почему? С тобой что-то?
– Нет, у Пети.
– Почему ты так решила?
– Потому что со мной все в порядке. Я обследовалась. Значит, с ним что-то не так.
– А он тоже проверялся?
– Нет, ты что, он даже слышать об этом не хочет.
– Брось его, выйди замуж за другого – тебе это легко удастся. И ребенка родишь.
– Нет. Пусть сначала заплатит.
– За что?
– За все.
– Зачем ты за него замуж выходила, если не любила?
– Да я бы за любого вышла, лишь бы на вас с матерью не смотреть.
– Тебя мама любила. Это я была лишней. Даже отцу была не нужна. Он только о своей личной жизни и думал.
– Да если бы не ты, он был бы счастлив.
– При чем тут я? Он маму не смог бросить. А я никогда про его свидания не рассказывала.
– Ой, можно подумать. Да ты так за него цеплялась, так смотрела, что любой бы остался. Лучше б ты все рассказала. Может, всем было бы легче и отец был бы еще жив.
– Не смей так говорить. Тебе было наплевать.
– Ему и нужно было, чтобы нам было наплевать. А не твои игры в молчанку. Как будто по тебе было не видно. Мать сразу замечала – ты ходила с таким видом, как будто знаешь страшную тайну. И отец, который хотел побыстрее напиться, чтобы уже ни на что не реагировать.
– Это вы с матерью ему жизнь сломали, а я хотела как лучше.
– Ну да, ты всегда хочешь как лучше… Тоже мне, мать Тереза. Ты хоть раз той женщине позвонила? Узнала, как там поживает наш сводный братик?
– Ты знала, что у папы есть сын? – Ольга опешила. Она считала, что никто, кроме нее, этого не знает.
– Тоже мне, секрет. Ты тогда в лагерь уехала пионервожатой работать. А она, эта женщина, к нам приходила.
– И что хотела?
– Не знаю, но мать сказала, что денег. Или части квартиры – ну, типа сын – тоже наследник. Но я думаю, что она не за деньгами приходила.
– А за чем?
– Я слышала, что она просила фотографии отца или что-нибудь из его вещей. Что угодно. На память. Чтобы сыну показать, когда он вырастет.
– А мать?
– А что мать? Орала, что та ничего не получит.
– А та женщина?
– Плакала и извинялась.
– А ты?
– А что я могла сделать? Нас с этим мальчиком – Степа его звали? – выгнали на лестничную клетку. Мы с ним на ступеньках сидели и в слова играли, типа «арбуз», на «з» – «заяц».
– А почему ты мне ничего не сказала?
– Потому что мать тогда в истерике билась. Сказала, что, если узнает, что мы с любовницей отца общаемся, лишит нас всего – и квартиры, и дачи. Мать ведь заставила отца все на нее переписать. Не на нас, как он хотел, а на нее. Он и согласился, лишь бы не связываться. Мне-то наплевать, а как ты бы была?
– Ты, оказывается, обо мне заботилась?
– Можешь думать что хочешь.
Сестры помолчали.
– А почему ты решила, что я должна быть рада, что у тебя детей не будет? – спросила через затянувшуюся паузу Ольга.
– Ты же всегда считала, что мне стоит только захотеть, и все на голову валится. Вот видишь, не все, – ответила Наташа.
– Ты, конечно, извини меня, но Бог не дурак. Знает, кому дать, а у кого взять. Была бы у вас с Петей любовь, были бы и дети.
– Можешь думать что хочешь.
Сестры помолчали.
– А почему ты решила, что я должна быть рада, что у тебя детей не будет? – спросила через затянувшуюся паузу Ольга.
– Ты же всегда считала, что мне стоит только захотеть, и все на голову валится. Вот видишь, не все, – ответила Наташа.
– Ты, конечно, извини меня, но Бог не дурак. Знает, кому дать, а у кого взять. Была бы у вас с Петей любовь, были бы и дети.
– Можно подумать, у тебя с Иваном великая любовь случилась. Пьяный перепих. С первым, кто позарился. И то после допинга.
– Зато у меня есть Вета, а у тебя никого никогда не будет. И пьяный перепих не поможет.
Наташа грохнула чашку и ушла, не попрощавшись. Даже к Вете в комнату не заглянула.
Сестры разошлись по жизни еще дальше друг от друга.
Наташа завела себе собаку – породистую суку Грету. Маленькую, смешную и слюнявую. На радостях позвонила Ольге. Рассказывала, что Грета стоила пятьсот долларов, что она маленькая, смешная и слюнявая. Наташа доложила, что купила Грете маленький диванчик с подлокотниками и мисочку с рисунком – косточкой. Ольга слушала, не перебивая, и, перед тем как положить трубку, сказала:
– Теперь ты хорошо замужняя, бездетная собачница.
– На суку ей не жалко, а на родную племянницу жалко, – говорила Ольга, кромсая капусту для щей. Вета крутилась рядом. – Господи, да я бы на эти деньги… Хоть бы кровать тебе новую купила…
Вета не понимала, почему злится мать. Ну и что, что она спит на музыкальной энциклопедии, приставленной под колченогую тахту, а Грета на собачьем диванчике с подлокотниками?
Через год Грета попала под машину, и Наташа выложила за операцию еще пятьсот долларов. Но операция прошла не очень успешно – Грета подволакивала искалеченную лапу и требовала особого ухода. Наташа ее усыпила, чтобы не мучилась, о чем и сообщила Ольге по телефону.
– Чтобы кто не мучился – ты или собака? – спросила Ольга.
Наташа бросила трубку. Ольга заплакала.
– Мама, тебе Грету жалко? – спросила Вета у матери.
– Да, дочка, – ответила она, оплакивая пятьсот долларов. Сестра бы никогда не дала ей такую сумму, а все равно жалко. Выбросила псу под хвост в буквальном смысле.
– Но она же не умерла, а уснула. – Вета погладила по руке мать. – Поспит и проснется.
Мать, сколько себя помнила Вета, всегда экономила, всегда считала деньги, которые все равно утекали сквозь пальцы. А тетя Наташа денег не считала, и они у нее всегда были. Вета злилась на мать, когда та заводила денежные счеты с сестрой. Потому что мать выдавала желаемое за действительное. Врала. Наташа помогала. Сначала помногу – на что-нибудь нужное и крупногабаритное. Потом меньше. А потом перестала. Вета знала почему и удивлялась, что этого не понимает окончательно обозлившаяся мать.
Ольга сама не помнила, на что потратилась и, главное, зачем. Она вечно попадала в истории. Новые занавески оказывались длиннее, чем надо, и лежали в верхнем ящике шкафа – подшить Ольге в голову не приходило. Вырванную, оторванную, отскандаленную в длинной очереди осетрину горячего копчения можно было только выбросить – Ольге доставался просроченный, пахнущий тиной кусок.
Когда они только переехали в новую квартиру, часть денег, подаренных Наташей на покупку холодильника, Ольга потратила на индийское постельное белье, которое купила у спекулянтки в подземном переходе. Потом звонила Наташе и рыдала в трубку: «Она мне его показывала. Домой пришла, а в пакете кусок тряпки». Оставшихся денег хватало только на прокат. Грузчики, которым Ольга пожалела накинуть по рублю, бросили холодильник у подъезда и, выругавшись, ушли. Пока Ольга бегала в соседний дом, в ЖЭК, обещая местному слесарю и водопроводчику уже трешку за подъем на четвертый этаж, холодильник исчез.
– Сперли, – сказал водопроводчик.
– Точно, спиздили, – согласился слесарь.
Слесарь смачно харкнул. Ольга посмотрела на плевок, застывший на асфальте, и заплакала от чувства отвращения к этому несправедливому миру.
Потом она бегала вокруг дома и искала холодильник. Спрашивала у бабушек на скамеечке: не видели ли? Бабушки не видели.
Мало того что Ольга осталась без холодильника, так ей еще нужно было выплачивать штраф в прокате. Ольга спорила, объясняла, что она не виновата, а виноваты их грузчики, но ничего не добилась.
Ольга позвонила Наташе и рассказала про холодильник.
– Ладно, не рыдай, штраф я оплачу, – сказала Наташа.
– У тебя одни деньги в голове. Я тебе про другое говорю, про то, какая у меня жизнь! – закричала в трубку Ольга.
Маленькая Вета очень хотела помочь матери. В садик и из садика она всегда шла, внимательно глядя под ноги. Однажды по дороге домой она нашла пять копеек. А по дороге в сад аж целых двадцать. Она всегда собирала мелочь, которая вываливалась из кошелька матери. Иногда мать позволяла ей забрать сдачу мелочью в магазине. Вета складывала копеечки в специальную коробку из-под леденцов. Считать она научилась, складывая копейки.
– Мама, не плачь, у меня шесть рублей есть, – сказала Вета матери. Это была ее тайна. Самая тайная из тайн. – Хочешь – возьми.
Вета сбегала в комнату и принесла коробочку. У Ольги моментально высохли слезы.
– Откуда у тебя деньги? – строго спросила она.
– Скопила. – Вета уже пожалела, что раскрыла матери тайну.
– Откуда так много, я тебя спрашиваю? – Мать потрясла коробочкой.
Деньги высыпались на пол. Краем глаза Вета заметила, что одна монетка закатилась под тумбочку в коридоре. Так, что не достанешь. Вета заплакала. Ей было жаль монетки.
– Если плачешь, значит, виновата, – продолжала размышлять мать. – Откуда у тебя деньги?
Вета понимала, что матери ничего не докажешь. Поэтому она сказала первое, что пришло в голову:
– Тетя Наташа дала.
Мать опять кинулась к телефону. Вета догадалась – звонить тете Наташе.
– Ты почему ей такие деньги даешь? Я ее мать, и я решаю, сколько денег у нее будет и в каком возрасте. А что с ней потом будет? А я тебе расскажу, что будет: она на панель отправится жопой крутить ради полтинника.
Что отвечала тетя Наташа, Вета не слышала. Но еще тогда решила больше матери ничего не говорить. Никогда. Тем более про деньги.
Тетя Наташа приехала на следующий день и забрала Вету из детского сада.
– Веточка, а откуда у тебя деньги? – спросила тетя Наташа.
– Я скопила. Собирала мелочь. Потому что маме всегда не хватает. А она рассыпала мою коробочку, и одна монетка закатилась под тумбочку. И как ее теперь достать? И все остальные деньги она забрала. У меня ровно шесть рублей было.
– А что ты хотела на них купить?
Об этом Вета никогда не задумывалась. Ей было важно просто иметь. Наташа это поняла.
– Ты боишься, что завтра у вас не будет денег?
– Да, – кивнула Вета. – А на шесть рублей можно и хлеба купить, и колбасы, и даже шоколадку.
– Вот держи. – Тетя Наташа протягивала ей деньги. Бумажные. Три рубля одной бумажкой и три по рублю. – Здесь ровно шесть рублей. Потратишь их, когда сочтешь нужным. Только маме не говори.
– Не скажу, обещаю. Тетя Наташа, ты самая лучшая. – Вета обняла тетку за талию.
После диагноза «бездетность» Наташа решила выплеснуть любовь на племянницу. Маленькая Вета не знала, радоваться или пугаться переменам, произошедшим с теткой. На тетю Наташу и раньше иногда «накатывало», как говорила Ольга, – Наташа брала Вету в «Детский мир» или в зоопарк. Это случалось редко, а вспоминалось долго.
Иногда Вета думала, что любит тетю Наташу больше, чем маму. И страдала от этого. Но все говорило в пользу тети Наташи. Тетя Наташа – красивая, а мама нет. Тетя Наташа – веселая, мама – строгая, тетя Наташа умеет жонглировать тремя апельсинами, мама – не умеет. Если мама пила из бутылки сок, который нельзя пить детям, то становилась злой. А тетя Наташа, выпив странного, плохо пахнущего сока, играла с Ветой в прятки и догонялки. Особенно Вете нравилось играть с теткой в жмурки: «Где стоишь?» – «На мосту». – «Что продаешь?» – «Квас. Ищи кошек, да не нас». Тетя Наташа никогда не могла ее поймать, смешно натыкаясь на мебель.
Вета любила мать. То есть она не знала, что такое «любит – не любит». Знала, что когда видит, разговаривает с мамой, то как будто оказывается на качелях. И качается стоя. Страшно – потому что можно упасть, не удержав мокрыми ладонями неудобную широкую железную палку. Здорово – потому что можно присесть, оттянувшись на руках, взлететь так, что в животе начинает ныть, и ухнуть вниз. Вета держалась на качелях не руками, а локтями, сцепив на груди ладони замком. Так надежнее. Мать ей тоже хотелось удержать так же. Такой же хваткой. Ей нужны были тактильные ощущения. Больше всего на свете ей хотелось заснуть и проснуться, прижавшись к теплому боку матери.
Но Ольга считала это непедагогичным и противоестественным. Ребенок должен спать в «своей» кровати, на «своем» постельном белье. Она была за дисциплину и порядок. Сказано: «Спокойной ночи» – значит, спать. Если что-то сделано хорошо – аппликация, рисунок, можно сказать «хорошо», но не больше. Бурные изъявления восторга по поводу рисунка кривого детского кораблика или самостоятельно написанного первого слова «мама» Ольга считала излишними.