Я воображаю кольцо. Произнесенные девушкой слова прощения сняли с моей души изрядную тяжесть, и на этот раз кольцо движется вдоль моего тела легко и быстро, унося меня туда, где я не хочу оказаться, но куда должен вернуться даже против собственной воли.
AD EXTIRPANDA[4]
Я поднимаю глаза от письма и вижу перед собой супружескую чету в изысканных одеяниях. На мужчине белоснежная льняная рубаха и бархатный камзол с шитыми золотом рукавами. На женщине меховая накидка, лиф ее шерстяного платья украшен жемчугами, высокий ворот покрывает изящная вышивка. Глаза полны тревоги. Оба супруга обращаются к моему наставнику.
– Мы столько лет были друзьями, – говорит женщина с вымученной улыбкой, словно пытаясь убедить нас в том, что ничего не изменилось и все происходящее – простое недоразумение. – Вы крестили ее, вы наставляли ее на путь истинный.
Повернувшись ко мне, она продолжает:
– Ты знаешь ее как никто другой. Вы вместе играли, вместе росли и не расстались бы по сей день, если бы ты не принял сан.
Лицо инквизитора остается непроницаемым.
Просители безмолвно умоляют меня о помощи. Когда-то мне довелось жить в их доме и преломлять их хлеб. Они взяли меня к себе, когда мои родители умерли от чумы. Теперь я лишь согласно киваю. Я действительно знаю их дочь как никто другой, хоть и старше ее на пять лет. И дело не только в том, что мы вместе росли, – она единственная женщина, с которой я хотел бы встретить старость, если бы не вступил в орден доминиканцев.
– Мы ничего не можем сказать о ее друзьях, – вступает в беседу отец, с такой же принужденной улыбкой обращаясь к инквизитору. – Я понятия не имею, что они натворили. Я понимаю, что наша Церковь должна неустанно бороться с ересью, как некогда боролась с маврами. Эти женщины наверняка виновны, ибо церковь не может ошибаться, но мы-то с вами знаем, что моя дочь здесь ни при чем.
Магистры ордена прибыли в город накануне с ежегодным визитом. Местные жители собрались на главной площади. Никто не сгонял их насильно, но остаться дома означало навести на себя подозрения. Один из монахов прочел перед столпившимися у собора простолюдинами и вельможами грамоту, в которой излагалась причина визита: святые отцы прибыли разоблачить еретиков и совершить земное и небесное правосудие. Тому, кто прямо сейчас добровольно признается в грехе, смягчат наказание. Глаза людей полны ужаса, но никто из них не двигается с места.
Тогда толпе предложили сообщить о подозрительных деяниях. Вперед вышел крестьянин и перечислил имена восьми девиц. Все знали, что доносчик бьет своих дочерей, но каждое воскресенье он ходил на мессу, а стало быть, в глазах церкви был чист, словно агнец.
* * *
Инквизитор поворачивается ко мне и кивает, и я протягиваю ему письмо. Он кладет его на стопку книг.
Супруги ждут. Несмотря на холод, лоб отца блестит от испарины.
– В нашей семье все богобоязненны. Мы не просим за всех обвиняемых; мы лишь хотим, чтобы нам вернули нашу дочь. Клянусь всем святым, мы отправим ее в монастырь, как только ей исполнится шестнадцать. И душа ее и тело будут посвящены Всемогущему Господу.
– Тот человек выдвинул обвинения на глазах у всего города, – наконец говорит инквизитор. – Он рискует сделаться изгоем, если его слова окажутся ложью. Это очень смелый шаг. Обычно разоблачители скрывают свои имена.
Обрадованный тем, что инквизитор наконец удостоил его ответом, отец решает, что еще не все потеряно.
– Вы знаете, мы с тем человеком давние враги. Он был моим работником, и я прогнал его за непочтительные взгляды, которые он бросал на мою дочь. Вера тут ни при чем, он просто хочет отомстить.
Он мог бы еще добавить, что это справедливо и по отношению к остальным семи девушкам. Ходят слухи, что этот человек спит с собственными дочерьми. Что он негодяй и развратник, который получает удовлетворение от сексуальных контактов только с молодыми девушками.
Инквизитор берет верхний том из лежащей перед ним стопки.
– Я был бы рад поверить вам, я даже готов вам поверить, но вынужден следовать раз и навсегда установленной процедуре. Если ваша дочь невиновна, ей нечего бояться. С ней не сделают ничего сверх того, что описано в этой книге. Прежде и вправду имели место некоторые эксцессы, но с тех пор мы стали действовать куда более осторожно и организованно. Никто больше не умирает от нашей руки.
Книга называется «Directorium Inquisitorum»[5]. Отец девушки берет ее, но не решается раскрыть. Он крепко прижимает ее к себе, словно боясь показать, что у него дрожат руки.
– Это наш кодекс, – поясняет инквизитор. – Основы христианской веры. Примеры еретических измышлений. И способы отличить одно от другого.
Женщина прижимает ладонь к губам, словно желая подавить стон и сдерживая слезы. Она уже понимает, что мольбы бесполезны.
– Не одному мне известно, что ваша дочь, будучи еще совсем ребенком, беседовала с «невидимыми друзьями». В городе говорят, что она и ее подруги, укрывшись в лесной чаще, садились вокруг перевернутого кубка, касались его руками и пытались заставить двигаться посредством силы мысли. Четверо из них признались, что призывали души умерших, желая узнать будущее и получить демоническую силу, чтобы сообщаться с тем, что они называют «силами природы». Господь – наша единственная сила и единственная власть.
– Но это же просто детские шалости!
Инквизитор встает, подходит к моему столу, берет еще одну книгу и начинает неторопливо перелистывать. Несмотря на дружбу, которая связывает его с родителями девушки – из-за чего он и согласился их принять, – он хочет, чтобы дело было решено к воскресенью. Что до меня, то в его присутствии я вообще не смею подать голос. Все, что мне остается, – это сочувственные взгляды.
Впрочем, родители жадно следят за каждым жестом инквизитора и едва ли помнят о моем существовании.
– Прошу вас, – шепчет женщина, не в силах и дальше скрывать отчаяние, – пощадите нашу дочь. Если ее подруги в чем-то признались, то лишь потому, что их...
Супруг сжимает ее руку, но инквизитор сам завершает фразу:
– Пытали? Послушайте, мы знакомы много лет, нам не раз случалось вести богословские беседы. Вы не можете не знать, что Господь пребывает в каждой из этих девиц, и Он не допустит, чтобы они испытали муки или оклеветали сами себя. Разве вы не понимаете, что незначительная боль способствует очищению их душ от скверны? Его святейшество папа Иннокентий Четвертый более двухсот лет назад узаконил пытку своей буллой «Ad Extirpanda». Мучения обвиняемых не доставляют нам удовольствия, мы применяем пытку, испытывая их веру. Святой Дух защитит тех, кому не в чем каяться.
Богатое одеяние пришедших ярко контрастирует с аскетической, почти убогой обстановкой холодной, тускло освещенной комнаты. Луч солнца пробивается сквозь щель в каменной стене, и драгоценные камни в кольцах и ожерелье дамы играют разноцветными бликами.
– Святая Инквизиция не впервые посещает ваш город, – продолжает инквизитор. – Прежде вам не приходило в голову жаловаться и обвинять нас в несправедливости. Напротив, вы поощряли нашу деятельность, утверждая, что она способствует искоренению зла. Вы приветствовали наши усилия по избавлению города от ереси. Мы были для вас не кровожадными тиранами, но защитниками истины, которая не всегда столь очевидна, как хотелось бы.
– Но...
– Но тогда речь шла о других людях, которых вы без содрогания отправили бы на пытку и на костер. Однажды, – он указал на мужчину, – вы донесли на собственных соседей. Вы заявили, что мать семейства наслала порчу на ваш скот. Вина ведьмы была доказана, ее вместе с домочадцами приговорили к смерти, а я...
Инквизитор делает паузу, подбирая точные слова.
– А я помог вам купить их землю за бесценок. Ваше благочестие было щедро вознаграждено.
Он поворачивается ко мне:
– Принеси мне «Malleus Maleficarum»[6].
Я направляюсь к полкам за его столом. Инквизитор неплохой человек, и он убежден в своей правоте. Он не ищет выгоды или мести, но защищает веру. И хотя он никогда не откровенничал со мной, я часто замечал, как он напряженно смотрит вдаль, будто хочет спросить у Бога, почему на его плечи возложена столь тяжкая ноша.
Я протягиваю ему толстый фолиант в кожаном переплете с тисненным названием.
– В этой книге собраны все факты детального расследования вселенского заговора новых язычников, тех, кто верит в силы природы и духов потустороннего мира, в нелепые представления о существовании прошлых жизней, в колдунов и астрологов, в так называемых ученых, отвергающих таинства веры. Дьявол ничего не может сделать один, ему нужны ведьмы и ученые, чтобы соблазнять и растлевать. Пока мужчины сражаются в бесчисленных войнах за веру и отечество, женщины пытаются установить свою власть, а ничтожества, мнящие себя мудрецами, пытаются подменить Библию колдовством и еретической наукой. Предотвратить это – наша святая обязанность. Не я привел сюда этих девиц. Мое дело доподлинно установить, действительно ли они невиновны или их необходимо спасти.
Инквизитор встает и велит мне следовать за ним.
– Я должен идти. Если ваша дочь невиновна, она будет дома еще до рассвета.
Женщина бросается к его ногам.
– Ради бога! Вы баюкали ее, когда она была младенцем!
Ее муж прибегает к последнему аргументу:
– Я прямо сейчас отпишу церкви все свои земли и состояние, дайте мне перо и бумагу. Только верните мою дочь, я хочу выйти отсюда вместе с ней.
Инквизитор отталкивает женщину, и она остается распростертой на полу, спрятав лицо в ладонях и содрогаясь от рыданий.
– Орден доминиканцев для того и создан, чтобы не допускать подобных вещей. Прежних инквизиторов ничего не стоило подкупить, но мы, доминиканцы, живем подаянием и будем жить так и впредь. Деньгами нас не соблазнить; напротив, своим мерзким предложением вы лишь усугубляете положение вашей дочери.
Отец хватает меня за плечи:
– Ты был нам как сын! Когда твои родители умерли, мы взяли тебя в свою семью, защитили от дяди, который над тобой издевался!
– Не убивайтесь так! – шепчу я ему на ухо, боясь, как бы не услышал инквизитор. – Не надо!
Мы оба знаем, что он взял меня к себе лишь для того, чтобы я трудился на него, словно раб. И жестоко бил и бранил за малейшую провинность.
Я резко высвобождаюсь из его объятий и бросаюсь к дверям. Инквизитор в последний раз обращается к просителям:
– Вы еще будете благодарить меня за спасение вашей дочери от вечного проклятия.
* * *
– Раздеть ее.
Инквизитор сидит за огромным столом один, в окружении пустых стульев.
Двое стражников собираются выполнить приказ, но девушка вскидывает руку.
– Не надо, я сама! Пожалуйста, не трогайте меня!
Она медленно снимает расшитую золотом бархатную юбку, такую же элегантную, как у матери. Двадцать мужчин, присутствующих в зале, делают вид, будто им совершенно все равно, но я отлично представляю, какие мысли их одолевают: мерзкие, похотливые, порочные.
– Теперь рубаху.
Девушка снимает рубаху, которая еще вчера, несомненно, была белоснежной, но теперь грязна и измята. Ее движения нарочито медленны и старательны, и я догадываюсь, о чем она думает: «Он спасет меня. Он сумеет все это остановить». Я молчу, а про себя вопрошаю Господа, верно ли мы поступаем. Я вновь и вновь творю Иисусову молитву, прошу Господа вразумить и инквизитора, и девушку. Я догадываюсь, что инквизитор видит причину происходящего не только в чужой ревности и злобе, но и в ее удивительной красоте. Она – живое воплощение Люцифера, самого прекрасного и порочного из небесных ангелов.
Все здесь знают ее влиятельного отца, знают, что он сделает с теми, кто посмеет обидеть его дочь. Она смотрит на меня, и я не отвожу глаз. Остальные прячутся в тени, будто опасаясь, что она выйдет из переделки живой и невредимой и сможет со всеми поквитаться. Трусы! И эти люди призваны служить высокой цели, избавить мир от зла! Что же они прячутся от беззащитной юной девушки?
– Остальное тоже.
Продолжая пристально смотреть на меня, девушка развязывает ленты голубой нижней сорочки и позволяет ей соскользнуть на пол. Взгляд ее полон мольбы и страха, и я едва заметно киваю, призывая ее не бояться, обещая, что все будет хорошо.
– Ищи метку Сатаны, – приказывает мне инквизитор.
Я беру свечу и подхожу к девушке. Соски маленьких грудей отвердели, то ли от холода, то ли оттого, что она стоит голая перед всеми этими людьми; тело покрылось мурашками. Узкие окна с толстыми стеклами пропускают совсем мало света, но его достаточно, чтобы видеть ослепительную белизну ее кожи. Долго искать не приходится. На лобке – который столько раз в минуты томления я мысленно целовал, – слева, наполовину скрытая под курчавыми волосами, проступает сатанинская метка. Мне делается жутко. Получается, инквизитор прав, ведь такая отметина – неопровержимое доказательство ее сношений с дьяволом. Меня охватывают отвращение, тоска и ярость.
Надо удостовериться. Я опускаюсь на колени перед обнаженной девушкой и внимательно рассматриваю метку: родинку в форме полумесяца.
– Она у меня с рождения.
Так же, как и ее родители, она полагает, что сумеет убедить всех в своей невиновности. Я не перестаю молиться с тех пор, как переступил порог этого зала, и прошу Господа дать мне сил. Будет больно, но через полчаса все кончится. Пускай метка – неопровержимое доказательство вины, но я любил эту девушку до того, как решил посвятить себя служению Богу, осознав, что дочь идальго никогда не отдадут за простолюдина.
И эта любовь еще очень сильна. Я не хочу видеть ее мучений.
– Я никогда не призывала дьявола. Ты знаешь меня и моих подруг. Скажи ему, – указывает она на инквизитора, – что я ни в чем не виновата.
Инквизитор обращается к обвиняемой неожиданно мягко, словно проявляя божескую милость:
– Я тоже знаю тебя и твою семью. Однако дьявол выбирает жертву, невзирая на происхождение. Он ищет тех, кто способен обольщать словом или обманчивой красотой. Иисус заповедал, что зло исходит из человеческих уст. Если в тебе есть зло, его можно изгнать с помощью криков и признаний, на что мы и уповаем. Если же ты свободна от зла, тебе не составит труда выдержать любую боль.
– Здесь так холодно, нельзя ли...
– Не надо говорить, пока тебя не спросят, – мягко, но решительно прерывает ее инквизитор. – Достаточно кивнуть или покачать головой. Твои подруги рассказали тебе о том, что здесь происходит?
Девушка кивает.
– Господа, займите свои места.
Теперь этим трусам придется явить свои лица. Судья, писцы и вельможи подходят к своим местам за большим столом, за которым инквизитор сидел до этого в полном одиночестве. Стражники, я и девушка стоим теперь перед ними.
Как бы я хотел, чтобы этого сброда здесь не было! Останься мы в зале втроем, все решилось бы иначе. Доносчики редко называют свои имена, потому что боятся гнева соседей; не будь это обвинение сделано прилюдно, ему, вполне возможно, вовсе не дали бы хода. Но так распорядилась судьба, а Церкви понадобился громкий процесс. Чтобы пресечь разговоры об имевшей место неоправданной жестокости при допросах, было решено сделать все этапы следствия гласными и тщательно их документировать. Так что и в далеком будущем все смогут удостовериться: церковные власти действовали достойно, защищая веру. Приговор выносит светская власть; инквизиторы лишь решают, виновен ли подсудимый.
– Не бойся. Я только что говорил с твоими родителями и обещал им сделать все, что от меня зависит, чтобы доказать твою непричастность к богомерзким ритуалам. Доказать, что ты не вызывала духов мертвых, не пыталась узнать будущее или перенестись в прошлое, не поклонялась природе, что слуги сатаны не касались твоего тела, несмотря на оставленную на нем метку.
– Но ты ведь знаешь...
Все присутствующие, лица которых теперь хорошо видны узнице, обращают взоры к инквизитору, ожидая суровой отповеди за подобную дерзость. Но тот лишь подносит палец к губам, вновь призывая ее уважать суд.
Мои молитвы услышаны. Я просил Господа наполнить сердце инквизитора милосердием и терпением и чтобы он не отправлял ее на колесо. Никто еще не смог выдержать пытки на колесе, применяемой лишь в тех случаях, когда вина преступника не вызывает сомнений. Пока ни одну из четырех девушек, представших перед судом, не подвергли этому испытанию, во время которого жертву привязывают к раме колеса, утыканного гвоздями и с раскаленными угольями. Когда колесо поворачивают, человеческая плоть превращается в обожженное, изодранное месиво.
– Принесите ложе.
Да, мои молитвы услышаны. Один из стражников бросается выполнять приказ.
Девушка пытается бежать, хоть и понимает, что это невозможно. Она мечется по комнате, бросается на каменные стены, бьется в запертую дверь. Несмотря на холод, на теле ее сверкают бисеринки пота. Она не вопит, как другие, и лишь пытается вырваться. Наконец стражники хватают ее и тащат на место, беззастенчиво касаясь маленьких грудей и поросшего курчавым волосом лона.
В комнату вносят деревянное ложе, сработанное в Голландии по заказу святой инквизиции и рекомендованное к применению уже в нескольких странах. Ложе устанавливают прямо перед столом и укладывают на него молчаливо сопротивляющуюся девушку. Ей раздвигают ноги и зажимают специальным креплением лодыжки, а руки закидывают за голову и привязывают к рычагу.
– Позвольте мне повернуть рычаг, – вырывается у меня.
Инквизитора моя просьба не удивляет. Обычно это делают солдаты, но эти варвары могут порвать ей мышцы, и потом, мне уже доверяли рычаг, когда пытали других девушек.
– Хорошо.
Я подхожу к ложу и берусь за деревянную рукоять. Зрители за столом невольно подаются вперед. Распятая на ложе нагая девушка чиста, как ангел, и прекрасна, словно дьявольское наваждение. Сатана искушает меня. Нынче же вечером я изгоню его из своего тела кнутом, но сейчас я должен быть здесь, чтобы защитить ее, закрыть собой от скользких взглядов и похотливых ухмылок.