Артем Юрьевич поднял «дипломат» и на весу раскрыл его.
Женя на ощупь стала доставать из холщового мешка десятитысячедолларовые пачки. Бросала их в полуоткрытый банкирский кейс. Редкие по случаю мороза прохожие остро поглядывали на эту сцену, но безмолвно проходили мимо. Думали, верно: скрытой камерой снимают… Какие-нибудь «Приколы нашего городка»…
– …Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать… – шепотом отсчитывала Женя пачки.
Происходящее на мгновенье показалось ей сном. Мелкий-мелкий снежок посыпал над Тверской.
Банкир закрыл «дипломат».
– Имейте в виду, – сказал он, – что ваша итоговая сумма на десять тысяч меньше.
– Почему?
– Я же обещал инкассаторам награду – за нестандартный способ передачи «нала». А сколько, вы думаете, стоит это шоу на Тверской? Вы, кстати, не хотите ли купить у меня полиэтиленовый пакет?..
– Зачем? – не поняла Женя.
– А что, вы так и собираетесь таскаться по Тверской с холщовой сумкой? Все сразу решат, что вы только что взяли банк. Что, в общем-то, соответствует действительности… – Банкир, получив от Жени три сотни тысяч долларов, сразу стал словоохотливым.
– Давайте ваш мешок, – пробормотала она.
Артем Юрьевич вытащил сквозь щель в «дипломате» большой черный полиэтиленовый пакет.
– С вас еще десять штук «зеленых», – сказал он. – За тару.
– Что?!
– Шутка, шутка… Пакет – за счет заведения. Подарок вам – как выгодному клиенту. Побольше бы таких…
Женя сунула холщовый инкассаторский мешок в полиэтиленовый пакет.
– Хотите еще, плюс ко всему, бесплатный совет? – спросил банкир и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Будьте осторожны. Вы, деточка, ввязались во взрослую игру. Удачи!
Артем Юрьевич повернулся и, не оглядываясь, потопал к своему «Мерседесу».
Женя секунду посмотрела ему вслед, пробормотала: «Спасибо вам…»
Повернулась и пошла в противоположную сторону, к Белорусскому вокзалу.
Она взглянула на часы: 16.10.
Вчера вечером она ради любопытства изучила возможные способы отхода. Поэтому помнила, что через четырнадцать минут с Белорусского отправляется электричка до Можайска.
Заграничный паспорт, вместе со всеми необходимыми визами, лежал у нее с собой в сумочке.
В Можайске она выйдет. Закупит зубную щетку, чемодан, пижаму и прочие вещи.
А ближе к ночи сядет на поезд Москва – Берлин… Или Москва – Прага, или Москва – Варшава…
Пакет с деньгами приятно тяжелил руку.
«Сколько там, бишь, у меня осталось? – прикинула она. – Около девятисот тысяч долларов…»
Женя не удержалась, остановилась на пересечении Тверской с Грузинским валом.
Прижала пакет к стене дома, раскрыла сперва полиэтиленовый мешок, затем – холщовый. Заглянула внутрь. В приятной полутьме пакета лежали запеленутые пачечки долларов.
Женя засунула внутрь руку и погладила одну из пачек по тугому шершавому боку.
Глава 18
Прошло десять днейВ Европу давно пришла весна.
Вена радовалась теплой погоде. Повсюду: на площадях, в подземных переходах, в ресторанах – играли беззаботные вальсы Штрауса.
Из гостиничного окна Женя видела тихую улочку: магазинчик, парикмахерская, фотосалон… Все маленькое, карманное: в магазине – единственный продавец, в парикмахерской – один парикмахер… Жене сладко спалось на широкой и мягкой гостиничной кровати, а интерьер ее номера, выдержанный в строгих шоколадных тонах, успокаивал исхлестанные нервы.
Этим утром Женя проснулась поздно. Отельный завтрак давно закончился. Ну и плевать: в Вене полно кондитерских, кафешек и баров, где кормят гораздо вкуснее, нежели в ее трехзвездочном отеле.
Она спустилась по лестнице вниз; положила ключ от номера на конторку; молодой лысый портье изобразил полупоклон: «Мерси, мадам». – «Это вам мерси», – сказала Женя отчего-то по-русски.
В гостинице «Папажено» она жила уже четвертые сутки.
Ей следовало подумать, что делать дальше. Что делать с собою. И вообще – задуматься, как дальше жить.
Но думать не хотелось. По всей Вене играла музыка. Австрийцы явно предпочитали Штрауса другому своему земляку, Моцарту, и от беспечных мелодий «короля вальсов» на душе делалось легко и бесшабашно. В кофейнях подавали изумительного вкуса пирожные, по чистым мостовым расхаживали праздные жилистые старухи в бриллиантах и костюмах от «Шанель»…
Женя ежедневно спала до двенадцати. Отчего-то нигде ей столь сладко не спалось, как в Вене. По утрам она забивалась в кафе, долго завтракала и лениво листала газеты. Потом заказывала себе чего-нибудь выпить.
Ежедневно – если просуммировать все ее «дринки» – она выпивала бутылку вина. Безумное напряжение последнего московского месяца постепенно начинало уходить. Сжатая пружина, что, оказывается, давила ее изнутри все последние недели, потихоньку начинала отпускать. Она, эта саднящая пружинка, словно расплавлялась – от европейского солнца, всеобщей любезности, сладости пирожных, запаха кофе, вкуса ликеров… Женя притворялась – в первую очередь перед самой собой, – что она – просто богатая туристка. Она ходила в оперу – теперь у нее имелись деньги, чтобы покупать билеты в партер. Каталась по венским улочкам в коляске, запряженной парой холеных гнедых. Кучер ждал ее, пока она посещала музеи, дворец Хофбургов или собор Святого Стефана.
«Потом… Я все решу потом…»
Женя гнала от себя мысли, что же ей делать дальше: где скрываться, чем заниматься… На что ей употребить далее свою двадцатипятилетнюю жизнь…
Вот и сейчас она, стараясь ни о чем не думать, вошла в свое любимое кафе «Моцарт».
Бармен узнал ее. «Это плохо, – лениво, краешком сознания подумала Женя. – Мне нельзя заводить знакомых. Мне теперь надо всю жизнь бежать… Бежать от «Глобуса» с компанией… От Боброва с его конторой… Нигде нельзя задерживаться… Нельзя заводить друзей… Ну, может, только в старости, годам к тридцати пяти…»
– Мадам Мария? – весело сказал бармен по-английски. – Что будете пить? Кушать?
Женя представилась этому бармену как Мария, словачка, туристка – чтобы оправдать свой славянский акцент и внешность.
– «Эспрессо», – ответила Женя. – Рогалики с маслом. Затем омлет. И, после омлета, еще один «эспрессо». И все сегодняшние газеты… Словом, все как всегда.
– Слушаю, пани. Просимо, – ответил бармен – как он думал, по-словацки.
Женя заняла место – по привычке у окна. И лицом к двери: чтобы видеть всех входящих в бар. И наблюдать – через зеркальные витрины – всех проходящих по улице. Она уже разведала: у бара есть запасной выход, из подсобки в параллельный переулок. «Интересно, имеются ли здесь, в Вене, у Мишиной конторы свои люди? Резиденты? Или как это называется? – спросила она себя. Мысли текли лениво-лениво и где-то в глубине сознания, словно бы речь шла не о ее собственной судьбе, а об ином, постороннем человеке. – Конечно же, есть… – ответила она себе. – И не один…»
Но мысли о том, что кто-то из России ее может поймать, уже потеряли для Жени свою остроту. Когда она смотрела на чистую, сытую улицу и вдыхала запахи «эспрессо» и омлета, подобная перспектива казалась ей совершенно нереальной.
– Проcимо, – сказал бармен и поставил перед Женей здоровенную тарелку с омлетом, пару рогаликов на другой тарелке, блюдце с маслом и чашку черного кофе.
– Данке шен, – кивнула Женя, улыбнулась. Бармен ей нравился. – Мучас грациас. Сенкс э лот. Большое спасибо. Аригато.[32]
– Не стоит благодарности, – ответил бармен по-немецки. – Сейчас принесу газеты.
Через три минуты (Женя уже осушила первую на сегодня чашку «эспрессо») бармен притащил «Интернешнл геральд трибюн», «Таймс», «Фигаро». (Женя читала по-английски и по-французски – но не по-немецки.)
– И еще, – расплылся в улыбке бармен, – у меня для вас сюрприз. Ваша, словацкая «Народна Оброда». И – русские газеты. Вы ведь читаете по-русски?
Бармен положил ей на стол «Известия» и «Комсомольскую правду».
У Жени вдруг заныло под ложечкой. Стало муторно. «Неужели он догадался? – промелькнула мысль. – О чем-то – догадался?»
– Да, эти газеты тоже оставьте, – сказала она, стараясь ничем себя не выдать. – Я читаю по-русски. Чуть-чуть. Языки похожие. Я учила русский язык в школе.
«Зачем я рассказываю ему? Почему оправдываюсь?» Тот страх, что был обычен для ее последних дней в Москве, вдруг вернулся: накатил изнутри, обдал жаром. Она глянула на бармена. Тот радушно улыбался.
– О, русский – очень трудный язык, – сказал он. – Я вам не завидую. – И отошел.
В баре не было ни одного человека: время завтрака давно прошло, час ленча еще не наступил.
«Ерунда. Ни о чем он не догадался. Газеты на русском ничего не значат. Он просто хочет услужить клиентке. И я ему нравлюсь».
Хотя с момента ее бегства из Москвы прошло уже десять дней, газеты – ни русские, ни тем более иностранные – даже словом не обмолвились ни об агентстве «Глобус», ни о крупном компьютерном ограблении при участии босса «Инстолбанка». Молчал об этом и телевизор. (В номере Жени ловились два русских канала – ОРТ и НТВ.)
«Почему они не стали ни о чем сообщать? – ломала голову Женя. – Ведь Миша говорил, что они, его контора, собираются предать все делишки «Глобуса» гласности… Чтоб другим неповадно было… Впрочем, кто такой Миша?.. Всего лишь капитан госбезопасности. Над ним – еще десяток начальников, один другого выше. Целая пирамида… Вот оно, его начальство, – взяло и перерешило по-другому… А может, им, для огласки и для полноценного следствия, как раз не хватает меня – живого свидетеля? И они, «кагэбэшники», сейчас ищут – именно меня? Ищут по всему миру?»
Опять противно засосало под ложечкой. «Не думай об этом! – прикрикнула на саму себя Женя. – Может, чтоб забыться, заказать вина или рома?.. Прямо сейчас, с утра?.. Нет, нельзя. Так и спиться недолго… Ну и что? Кого это сейчас волнует – сопьюсь я, не сопьюсь? Кого на свете я вообще волную? Уже много лет, после смерти мамы, я не волную ровным счетом никого».
После недолгой борьбы с собой Женя все-таки решила отказаться от спиртного и принялась за омлет.
Поджаристый омлет с сыром показался безвкусным, словно сделанным из пенопласта. «Будто реквизит… А ведь я так люблю омлет… Что-то у меня со вкусом… И что-то к тому же происходит с нервами… Нет, пора двигать из Вены… Куда-нибудь подальше… Сегодня же надо рассчитаться за гостиницу, взять машину напрокат – и вперед, в Париж… А потом в Испанию… А затем – сесть на пароход и уплыть в Южную Америку… Там, в Аргентине, говорят, Борман тридцать лет скрывался… И никакое ФСБ вместе с ЦРУ его не нашло… А я – что? Разве я – Борман?.. Совсем не похожа на военную преступницу… Я, по большому счету, и не преступница вовсе… Подумаешь: вор у вора дубинку украл… Да таких преступников, как я, в России – дюжина на каждую сотню населения… А из числа тех русских, у кого есть деньги, чтобы попивать кофий в Вене, – три дюжины…»
Подбадривая себя, Женя через силу все-таки доела омлет. Глазом в это время косила в «Известия». Читала – и ни слова не понимала.
– А-а, вот и она! – вдруг раздался сзади знакомый голос.
Пугающе знакомый. Звучащий по-русски.
– Штирлиц, – глумливо продолжил голос, – читал газету «Известия», и его мучительно рвало на Родину!
Женя резко обернулась.
Рядом с ее столиком стоял Миша Бобров.
Миша был в майке и дорогом пиджаке. Из кармана пиджака свисали темные очки.
– Позволишь присесть? – по-прежнему весело спросил он.
Женя лишилась дара речи. Она даже не кивнула.
О тарелку звякнули ее вилка и нож.
Не дождавшись приглашения, Миша взял стул и уселся рядом с ней.
– Дабл скотч, визаут соуда, визаут рокс![33] – полуобернувшись, крикнул он бармену на дурном английском.
– Может, выпьешь чего-нибудь со мной? – дурашливо спросил он Женю. – За встречу? За нашу встречу?
– По утрам не пью, – собрав остатки самообладания, выдохнула она.
Язык плохо слушался ее. «Как же быстро они меня нашли, – мелькнула полная отчаяния мысль. – Как быстро!..»
Бармен с непроницаемым лицом принес и поставил перед Мишей бокал с виски.
– Прикажете подавать ваш кофе, мадам? – спросил у Жени.
– Да-да, – рассеянно пробормотала она.
– Вот ты где оказалась, – по-прежнему весело проговорил Михаил. – В Вене. Я почему-то так и подумал. Вена – прекрасный город для юных девушек. – Он сделал добрый глоток виски. – А ты к тому же сентиментальна, матушка… Достаточно прочитать твой психологический портрет, чтобы понять: да она и не может скрываться нигде, кроме как в Вене…
Пока Бобров разглагольствовал, Женя сидела, окаменев.
– Чего ты хочешь, Миша? – наконец выдавила она. Язык плохо слушался ее.
– Прекрасно. Великолепный город. Чудесный выбор, – продолжал, словно бы не замечая ее реплики, Миша. – Что может быть изысканней весенней Вены!.. Спасибо тебе за приятную командировку… Правда, было трудновато убедить начальство послать меня именно сюда… Исходя из одного твоего психологического портрета – вряд ли, милая моя, мне это даже и удалось бы… Но зачем же ты, Женечка, две недели назад в туристической компании «Элиза» попросила не только шенгенскую визу, но еще и польскую, чешскую, словацкую? И потом: ты что, вправду думаешь – если в субботу польские погранцы на железной дороге тебе ставят штамп в паспорт на белорусско-польской границе, и в тот же день ты пересекаешь границу польско-чешскую… А в воскресенье – чешско-австрийскую… А после этого ни один пограничный компьютер по всей Европе о тебе никакими сведениями не располагает… Ты что, вправду думаешь, что если ты въехала в Австрию, а потом ее не покинула – трудно догадаться, что ты – находишься в Австрии?
Миша одним глотком прикончил виски.
– Эть, хорошо! – выдохнул он. – Сейчас бы огурчика… Не скучаешь по родным маринованным огурчикам? А, Марченко? По родному «Бородинскому» хлебу? По милым березкам?
– Хватит ерничать, – устало произнесла Женя. Ей вдруг все на свете – в том числе собственная судьба – стало глубоко безразлично. Яркий венский день померк, «эспрессо» на столе превратился в бурду с отвратительным запахом.
– Хочешь арестовать, – глухо сказала она Боброву, – давай арестовывай. Только предупреждаю: я буду кричать и кусаться. Меня так просто не возьмешь.
– И я предупреждаю, – опять дурашливо произнес, понизив голос, Бобров (он наклонился к ней и обдал нестерпимым запахом незнакомого одеколона и дыханием, омытым виски). – Бармен – наш человек… Только – тс-с… – Он поднес палец к губам. – А больше здесь, в кабаке, никого нет. Так что – пожалуйста, кричи, Марченко.
Женя отстранилась от Боброва, обернулась на стойку. Бармена не было видно. Она глянула в окно. По улице прошла беззаботная, молодая, дорого одетая парочка. Проехал автомобиль… Затем девушка на мотороллере… Пронесся залихватский мотоциклист непонятного пола – весь в коже… Снова машина – сияющая ярче весеннего солнца… Автомобили были дочисто вымыты – и мостовые тоже.
Жене нестерпимо стало жалко вдруг лишиться всего этого. Лишиться – навсегда. И что взамен? Жлобская Москва? Убогий К.? Или – что скорее всего и хуже всего – СИЗО, а затем зона? – Миш, – жалобно произнесла Женя. – А, Мишенька… А давай я с тобой деньгами поделюсь? А?.. А ты меня отпустишь? А, Миш?
– Вы что это мне предлагаете, Марченко? – вдруг официальным голосом произнес Бобров. – Взятку при исполнении служебных обязанностей?! Вы что это мне, Марченко, предать Родину предлагаете? Тридцать иудиных сребреников вы мне предлагаете? Тарелку чечевичной похлебки? А, Марченко?!
– Ладно тебе, Мишенька… Отпусти меня… Пожалуйста… – жалобно проговорила Женя.
Миша остро глянул на нее и строго сказал:
– Ты чего-то не понимаешь, Марченко. На тебе висит хищение в особо крупных размерах… Плюс – подозрение в убийстве Бритвина… Плюс – двойное убийство в К. То самое убийство, которое я благодаря особому к тебе отношению – и нашим с тобой особым отношениям – замял. Ты что же, думаешь, что после этого ты вот так, спокойненько, можешь скрыться на просторах буржуазного Запада? Ты что, не понимаешь, что любая страна, к которой мы обратимся с требованием о твоей экстрадиции, прекраснейшим образом выдаст тебя России? Ты что, вправду думаешь, что Интерпол не впечатлит рассказ о твоих приключениях – сначала в К., затем в Москве?
– Миш, но ведь многое же и от тебя зависит, – жалобно сказала она. – Разве я мало для тебя и для твоей организации сделала? Почему бы тебе не отпустить меня – с миром?
– С миром, говоришь? – усмехнулся Миша. – С миром – в мир? Виз пис – инту зэ ворлд?..[34] Ты хочешь сказать, что я нарушу присягу и оставлю тебя здесь – наслаждаться Веной?!
– Миша… – вздохнула она. – Тебе что – будет легче, если ты меня посадишь?
Он впервые замялся. На сотую долю секунды. Но Женя почувствовала его смущение и горячо продолжила:
– Значит, после всего, что я для тебя сделала, ты хочешь меня – вместо благодарности! – уничтожить?
– Такие решения принимаю не я, – твердо заявил он.
– Но ты ведь тоже что-то значишь! – наступала Женя.
– Ну, допустим, отпущу я тебя… – неуверенно сказал он. – Ну, может быть, сумею уговорить свое начальство, что ты нам не нужна… И что? Мне-то от этого что за радость?
– Я же говорю тебе: деньги.
– Ах, де-еньги… – насмешливо протянул Бобров. – Ну и где же, интересно мне знать, вы, Марченко, храните украденные вами финансы? – официальным тоном продолжил Бобров. – В каком банке? Сберегательном?
– Не твое собачье дело, – вдруг обозлилась Женя. – Дашь мне уйти – получишь половину. Нет – арестовывай, поехали в Москву.
– Пое-ха-ли в Москву… По-еха-ли в Мос-кву… – задумчиво, по складам, передразнил ее Миша, а потом вдруг сказал: – Ладно, допустим, ты меня уговорила. И – что?
Женя снова – как у нее не раз бывало с Бобровым – не успевала уследить за всеми поворотами и зигзагами «гэбэшной» мысли. Она только недоуменно уставилась на сидящего рядом Мишу.