— Увы, — слегка пожав плечами, я в два глотка допила холодный кофе, потеряв всякое желание наслаждаться напитком. Даже если бы он был горячим и свежим, моего настроения это никак не улучшило. Под пристально-насмешливым взглядом гостя убрав посуду со стола в автоматическую мойку, я двинулась к выходу, бросив через плечо: — Следуйте за мной.
До кабинета я шла не оглядываясь, в душе искренне желая навязавшемуся на мою голову мужчине провалиться или где-нибудь потеряться. Правда, доставлять ему удовольствие и демонстрировать, насколько на самом деле мне неприятно подобное общество, я не собиралась.
Но желаниям моим было не суждено сбыться. В кабинет гвардии ротмистр прошёл следом за мной и без приглашения плюхнулся в одно из свободных кресел, с интересом озираясь по сторонам.
— А ничего тут у тебя, уютно. Только это же не твой кабинет? — со смешком уточнил он, озираясь.
— Теперь — мой, — лаконично отозвалась я, активируя компьютер, извлекая из ящика стола контейнер с энцефалографом и небольшую коробочку с клыками, где была собрана вся имеющаяся информация по варам. — К сожалению, у меня нет достаточного количества времени, чтобы читать вам лекции и отвечать на вопросы, поэтому — прошу. У меня был второй энцефалограф, если хотите, я его найду.
— Сиди уж, не дёргайся, мне всё равно мозгописцами пользоваться нельзя, — поморщился он и, придвинувшись ближе, без спроса взял со стола нейроконтакт компьютера. Мне почти нестерпимо захотелось поинтересоваться, не по причине ли отсутствия мозга возникли такие ограничения, но я волевым усилием сдержалась, а мужчина тем временем продолжил. — Загрузи там что-нибудь поинтереснее; отчёты о вскрытиях хотя бы.
Я молча уложила следующий клык в предназначенное для него гнездо и принялась прилаживать на голову энцефалограф, внешним видом очень напоминавший эдакую шапочку, связанную крючком из тонкой разноцветной проволоки. Очень не хотелось погружаться в работу с прибором в присутствии не внушающего доверия постороннего лица, — во время этой работы внешние рецепторы отключаются полностью, и мозг сосредотачивается исключительно на внутренних процессах организма, — но выбора у меня не было. К тому же, я надеялась, что при всей своей наглости Ветров не настолько беспринципен, чтобы как-то пользоваться моей временной недееспособностью.
По странному совпадению информация на данном носителе включала в себя как раз сведения по биологии варов, практически — как и заказывал гость.
Собственно, кредит доверия Одержимый оправдал. Когда сеанс работы с прибором был окончен, и я вернулась в реальность, вновь обретя возможность видеть, слышать и осязать, мужчина вёл себя вполне прилично. Компьютер он забросил, и сейчас с интересом изучал устройство и содержимое кабинета. Впрочем, изучал неожиданно вежливо, в шкафах не копался и ограничивался поверхностным осмотром.
— Странный выбор литературы для дипломата, — со смешком сообщил он.
— Как вы определили, что я уже слышу вас? Вы же стоите спиной? — поинтересовалась я, не спеша менять положение. Правильная моторика и координация движений восстанавливалась предпоследней, дольше наблюдались трудности только с памятью и в принципе мышлением.
— Какая разница, — отмахнулся он. — Так зачем тебе эти книги? На досуге изучаешь военное дело?
— Эти книги принадлежали отцу, он очень их любил, — вяло пояснила я.
— И кто же у нас отец? — с той же насмешкой уточнил ротмистр.
— Как нетрудно догадаться, Чалов Аркадий Андреевич, — так же невозмутимо ответила я, пытаясь хотя бы предварительно утрясти в голове информацию от энцефалографа.
— Генерал-фельдмаршал Чалов? — резко обернулся он, вперив в меня очень пристальный и непонятный взгляд.
— Он самый, — слегка кивнула я, прикрыв глаза. — Я бы не сказала, что это какая-то страшная тайна.
— Я не знал, что у него были дети, — голос ротмистра прозвучал задумчиво и озадаченно.
— У него был один ребёнок, — педантично поправила я. Это была не то чтобы больная тема, но грустная: об отсутствии у меня братьев и сестёр я переживала с самого детства, но мечты так и остались мечтами. — Это что-то меняет?
— Отчего он умер? — проигнорировав мой вопрос, уточнил Одержимый.
— Сердце, — также ровно ответила я. — Вы не могли бы некоторое время помолчать? Мне необходимо собраться с мыслями.
К моему искреннему удивлению мужчина действительно оставил меня в покое. А я вместо того, чтобы сосредоточиться на полученной от энцефалографа информации, задумалась, что говорить гадости — это тоже своего рода талант, и, похоже, Ветров обладает им на грани гениальности. Я готова была поручиться, что именно сейчас он не ставил себе целью спровоцировать меня или вывести из себя, но удивительно точно умудрился зацепить две из трёх самых болезненных для меня тем; третьей была смерть матери.
Нет, на самом деле, если копнуть глубже, тема была одна: одиночество. Наверное, его можно было назвать проклятьем нашей семьи. Оно убило мать; верная женщина способна ждать очень долго, вот только не всякое здоровье способно это самое ожидание выдержать. Анна Чалова была очень доброй и ранимой особой, и она просто не выдержала изматывающей тревоги за жизнь мужа. Одиночество убило отца. Это официальное заключение говорило о сердечном приступе, но я-то знала истинную причину. Полный сил и энергии мужчина, получив отставку и почётную пенсию, сгорел за какой-то год и превратился в чуть живую развалину, не выдержав потери единственного оставшегося в его жизни смысла — службы. Не сумел найти себе другое применение, и умер — от невысказанной обиды и собственной ненужности, и я ничем не могла ему помочь.
Я, наверное, даже работу эту выбрала именно из-за этого проклятого одиночества; пыталась таким образом получить прививку от извечного семейного недуга.
Волевым усилием отогнав мрачные бесплодные мысли, я всё-таки сумела сосредоточиться на насущном. Странно, но Ветров этому процессу не мешал, и никак в мои мысли не вмешивался. Либо, выяснив личность отца, которого в армии очень уважали, проникся заодно уважением и ко мне. Но в этот вариант верилось слабо; Одержимый по первому впечатлению и характеристике совершенно не признавал авторитетов. Второй вариант был правдоподобнее, и всё равно вселял определённый оптимизм: ротмистр всё же умел разграничивать служебные вопросы и всё остальное. То есть, систематически отравлять моё существование он будет, но по крайней мере не будет мешать работать. А, значит, с его присутствием вполне можно было смириться.
Оставалось только надеяться, что своим поведением ротмистр не спровоцирует пару-тройку дуэлей. Это Аристов — дипломат и вообще очень сдержанный мужчина, для которого я в первую очередь ценный самостоятельный специалист, и только потом — женщина. А вот если свидетелем подобного окажется кто-то ещё, всё закончится плачевно.
Но, надо думать, в бою Ветров тоже нечеловечески хорош, раз дожил до своих лет: в дуэлях он должен участвовать очень часто. Если даже он не бывает в более-менее приличном обществе, то в любом случае общается с офицерами, и мало кто из этих господ потерпит такое к себе отношение.
Всё-таки интересно, кому и что он пытается таким поведением доказать? Попросту привык к такой манере общения, и не желает что-то менять? Слишком себялюбив, чтобы кому-то спокойно подчиняться? Заявляет протест против общего несовершенства мира? Мстит за какие-то детские обиды? Или — чем бес не шутит — в самом деле ищет смерти? Как-то всё это… странно для офицера такого опыта и такого ранга. И мелочно.
Впрочем, решать проблемы Ветрова я точно не собиралась. В конце концов, может, у него просто нелады с психикой, и тут поможет только врач-специалист, или даже он уже не поможет: не стоит забывать, что я имею дело с Одержимым. Зато имелся хороший дополнительный стимул решить поставленную задачу в кратчайшие сроки.
Когда я через некоторое время окончательно отошла от последствий использования энцефалографа, в кабинете ничего не изменилось. Ветров сидел в кресле, сквозь тонкий тюль штор почти не мигая глядя в окно. Вид он при этом имел совершенно отсутствующий. Бросив взгляд на циферблат старинных напольных часов, стоявших в углу возле двери, я обнаружила, что время вплотную подобралось к двум часам дня.
С сомнением покосилась на открытый контейнер с клыками. Неизученных осталось четыре, два из которых содержали информацию по языку; можно было обойтись без последних, исключительно техническими средствами, но я больше доверяла собственному разуму. К тому же, знание языка, а не синхронный перевод, на мой взгляд сильно облегчало понимание; разумеется, в том случае, если человеческие органы были способны различить и воспроизвести нужные сигналы. Но с варами последняя проблема не стояла, надо было только немного поработать над артикуляцией. После записи информации некоторое время стоило потратить на её комплексное осознание и систематизацию, окончательно освоиться в языке. Потом хотя бы приблизительно выработать стратегию поведения и… думать. Много думать, с разных сторон разглядывая полученные данные и пытаясь найти ключик к решению. По всему выходило, отведённого на подготовку времени хватало. Надумать что-то путное в отрыве от изучаемого общества я бы вряд ли смогла, но настроиться на нужный лад — вполне.
Потянувшись за следующим клыком, я опять запнулась взглядом о сидящего напротив мужчину, и отчего-то очень отчётливо вспомнила его вчерашнее «ты есть не пробовала?», а вслед за этим — и вечное ворчание Савельева. И решительно потянула с головы энцефалограф, с иронией размышляя о вреде и пользе гвардии ротмистра Ветрова. Вот, казалось бы, сплошная ненужная нервотрёпка, а если бы не он — вряд ли я бы вспомнила о еде.
— Игорь Владимирович, вы будете обедать? — вежливо поинтересовалась я. Мужчина вздрогнул, как будто спал с открытыми глазами, а мои слова его разбудили, и с некоторым трудом сфокусировал взгляд на мне. Пару секунд молчал, будто не понимая, где находится и чего я от него хочу, а потом серьёзное сосредоточенное выражение лица сменила уже знакомая ухмылка.
— Ты что, серьёзно будешь готовить?
— Нет, — коротко ответила я, складывая энцефалограф в предназначенный для него контейнер. Хранить его иначе строго не рекомендовалось: прибор был очень хрупкий, механические воздействия легко могли его покалечить. А работать с неисправным энцефалографом… есть более гуманные способы самоубийства.
— А говорила — умеешь, — с показушным сожалением укорил он, поднимаясь с кресла.
— Уметь и делать регулярно — разные вещи, — спокойно возразила я. — Вы тоже умеете быть вежливым, но пользоваться этим навыком постоянно не желаете.
В ответ на это утверждение Одержимый расхохотался, но возражать и как-то комментировать не стал. Вместо этого, выходя вслед за мной из кабинета, с насмешливым сочувствием проговорил, цокнув языком:
— Ты что, вот так и сидишь целыми днями за компьютером? Занудная работа.
— Документы и разговоры — да, больше в этой работе нет ничего. Про занудство… Смотря с чем сравнивать, — я пожала плечами. — А вы полагали, служба дипломата отличается подвижностью?
— Да я как-то вообще не интересовался, чем вы занимаетесь, — фыркнул он. — То есть, бегать ты не умеешь, и шансов в оставшееся время подтянуть физподготовку нет? — сделал по-своему логичный, но неожиданный вывод мужчина. Я озадаченно кашлянула, едва не запнувшись на ровном месте.
— Не умею, — честно ответила я. — А что, есть такая необходимость?
— Всякое бывает, но ты же всё равно не умеешь, поэтому — какая разница? — поморщившись, отмахнулся он.
Еду мы не готовили. Иногда, правда, на Матвея что-то находило, и его тянуло к кастрюлям, но обычно свою страсть к кулинарии он утолял приготовлением каши для собаки; не то чтобы он готовил совсем ужасно, но, определённо, результат не стоил потраченных усилий. Я же последний раз занималась этим ещё при жизни отца, а с тех пор просто не видела смысла в трате такого количества времени на такие бессмысленные действия, когда гораздо проще было заказать еду из расположенного неподалёку ресторанчика. Уже довольно давно у нас с ними был заключён договор, и раз в несколько дней оттуда присылали набор блюд и согласовывали меню.
Пока мы спускались в кухню, я сделала немаловажное открытие. Если Одержимый намеревался мозолить мне глаза до самой отправки в экспедицию, стоило озаботиться вопросом его пропитания. В конце концов, хоть и незваный гость, а выгонять его не позволяла совесть; тем более, он ведь, как оказалось, не для собственного развлечения это делает, а по объективной необходимости. Проблема была в том, что еду нам доставляли с расчётом на старика и регулярно пропускающую обеды и ужины женщину. А тут… Что представители сильного пола едят значительно больше, я ещё по отцу выучила, а тот был невысокого роста и достаточно худощавого телосложения. Сколько продуктов может понадобиться здоровому энергичному мужчине комплекции Ветрова, я представляла весьма смутно, и всё равно количество получалось пугающее. Еды мне было не жалко, но об этом вопросе следовало позаботиться отдельно.
Практические наблюдения показали, что я серьёзно недооценивала своего гостя. На ум пришла расхожая фраза «проще пристрелить, чем прокормить». Но пришлось идти сложным путём, и сразу из кухни при помощи нейрочипа отправлять в ресторан сообщение с увеличением заказа.
После обеда я вернулась в кабинет, а Одержимый упрямым хвостом проследовал за мной, и утренняя ситуация повторилась в точности. Я работала с энцефалографом, Ветров — как-то ещё убивал время; но когда я очнулась, он точно так же буравил совершенно пустым взглядом сгущающиеся за окном сумерки.
Клыков у меня осталось три. Прикинув, как лучше поступить, решила за сегодня доучить всю информацию, а язык отложить на завтра. Но стоило мне шевельнуться, потянувшись к контейнеру, мужчина резко обернулся ко мне и требовательно сообщил:
— Пошли.
— Что вы имеете в виду? — осторожно уточнила я.
— Собаку выгуливать, — с тем же мрачным видом заявил он.
— Я по-прежнему… — начала я, но Ветров с раздражённой гримасой перебил.
— Заходил твой ординарец, интересовался, пойдёшь ты с собакой сама, или ему вести. Я сказал, что пойдёшь сама.
— Во-первых, он не мой ординарец. А, во-вторых, может, стоило для начала поинтересоваться моим мнением? — хмурясь, уточнила я. — У меня ещё дела, и…
— У тебя есть два варианта, — резко оборвал мои возражения мужчина. С таким видом и таким тоном, что я сразу поверила в наличие у него очень богатого и разностороннего командного опыта. — Вариант первый, предпочтительный. Ты переодеваешься, берёшь собаку и идёшь дышать свежим воздухом. Вариант второй, на который ты откровенно напрашиваешься. Поскольку тратить время на то, чтобы переодеть тебя без твоего согласия мне откровенно жаль, я просто закину тебя как есть на плечо, и на прогулку ты отправишься в таком порядке.
— Вы не посмеете, — пробормотала я. Получилось как-то очень жалко и неуверенно; я точно знала, что этот посмеет что угодно, и переодеть — в том числе.
— Проверим? — он насмешливо вскинул левую бровь. Выражение лица стало настолько мерзко-ехидным, что почти нестерпимо захотелось сделать хоть какую-нибудь гадость.
— Я доложу о вашем поведении…
— Да, это страшное преступление — отрывать тебя от мозгописца и выгонять в парк. Мне, конечно, вынесут выговор с занесением в личное дело, — продолжил издеваться Ветров. — Вот каждый по очереди вынесет, заканчивая Государем Императором. А может даже приговорят к пяти годам расстрела. Ты долго ещё будешь испытывать моё терпение?
Молча сложив энцефалограф в контейнер, я так же молча поднялась с места и размеренным шагом прошла в спальню. Смешно сказать, я даже не сердилась; это был настолько неожиданный поворот событий, что я совершенно растерялась и не представляла, как на него реагировать. Нет, что предпринять-то вопрос не стоял: следовало переодеться и собраться на прогулку. Иных вариантов мне просто не оставили.
Я прекрасно понимала, что бороться бессмысленно. Самая я ничего предпринять не могла, — не стрелять же в него из укрытия из-за такой ерунды, в самом деле! — но и помочь было некому. Кому бы я ни пошла жаловаться, толку бы не было. И Аристов, и Савельев, а вслед за ними — и все прочие, совершенно определённо, встанут на сторону Одержимого. То есть, я не сомневалась, если бы Матвею Сергеевичу хватало сил и наглости, с него бы сталось поступить точно так же, и максимум, что сделает верный друг отца в такой ситуации — ласково пожурит ротмистра за резкость и бестактность. На словах. При молчаливом одобрении.
Самое обидное, я также понимала: по-хорошему, Ветров действительно прав, и то, что он сейчас делает, он делает мне во благо. Свежего воздуха мне, определённо, не хватало, с этим тоже было глупо спорить, да и злоупотреблять работой с энцефалографом не стоило. Но я так привыкла работать на износ, что никак не могла, да и не хотела менять этот график.
Одно было непонятно: зачем это самому Ветрову? Он хамит, язвит, говорит гадости… и вдруг проявляет такую ответственную заботу о моём здоровье. В самом деле посчитал это частью своих обязанностей? Других вариантов я не видела.
Спокойно, без спешки и возни, переменив одежду и собрав волосы, я накинула на плечи шаль и даже приколола аккуратную шляпку — просто потому, что в неё был встроен силовой зонтик. К вечеру похолодало и зарядил дождь, так что погода к прогулкам не располагала.
— Пойдёмте гулять, Ваше Величество, — вежливо обратилась я к Македе, активируя поводок и направляясь к выходу. Собака с готовностью поднялась, оживлённо встряхиваясь и бодро помахивая хвостом, а одновременно с ней почему-то покинул кресло мой гость. — А вы…
— Проконтролирую, — с ухмылкой заявил он, открывая дверь кабинета, и кивнул на дверной проём. — Пошли.
До парка по ярко освещённым улицам мы шли молча. Мелкий частый дождь благодаря работе зонтика окутывал меня искристым коконом, но кожи и одежды не касался. А вот моего спутника непогода совершенно не беспокоила; невозмутимо заложив большие пальцы рук за ремень, он с неприступным видом конвоира шагал рядом. Капли воды стекали по его лицу, но Одержимый даже не морщился.