Где я сейчас?
Тебе лучше знать, а я в раздумьях.
Всё, о чем я мечтала, сбылось. Помню наши невинные романтические свидания, как ты кружил меня в ритме сальсы и танго, помню твои спелые губы и горячий глинтвейн. Многое ты не знал обо мне, как не знал, что я любила собирать фиалки на раскосых полях и любила общаться с мёртвыми на воскресных кладбищах, а ещё я любила наблюдать за горящей свечёй в темноте заброшенных зданий, где сижу лишь я и груда усталых лампад – так приходит откровение, и с небес спускаются ангелы. Ты найдёшь меня… Следуй ходу печальных мыслей. Помню, ты любил называть меня змейкой. Я смеялась над тобой, но змея любила меня… Ты не разгадал многого. Что было на моем теле? Загадки остались, но не осталась лишь я. Где суждено нам увидеться? Решать не тебе. Я буду в волнах твоего света, в снах и за шторами. Я буду падать на тебя каплями дождя… И тебе не расстаться со мной, пока не обретёшь вновь. Будешь искать? Выбор за тобой, Герман! Я не в силах тебя заставить, но поиск будет долгий и, возможно, даже вечный. Благодарный поиск. Как тебе повезёт…
Я – не верная жена и не монашка, а сущий демон. И делила постель со многими счастливчиками. Я пережила много мужчин и с тобой, и до тебя, и после. И ночами я пропадала не в офисах и не на праздниках у подруг. Я отдавалась первым встречным в автомобилях, в тёмных подъездах и в интерьерах прокуренных клубов, на набережных с видом на Кремль и в тесных кабинках туалетов… Я отдавалась везде и кому хотела, и меня невозможно осудить, тем более, невозможно остановить. Такова моя демоническая сущность, Герман! Я хочу покаяться за обман. Я почти никогда не говорила тебе правды. Наше знакомство казалось тебе судьбоносным знамением – это правда. Знамением оно показалось и для меня, но я не устраивала беззаботные туры, а я работала амстердамской шлюхой и отдавалась каждому даром. Ни за кольца, ни за бриллианты, ни за шелест всесильных бумажек – я отдавалась по велению плоти, как настоящая её раба. Я всегда была шлюхой, Герман! Не дешёвой проституткой, но истинной искусительницей греха. Моя юность прошла в объятиях взрослых мужчин, и я будто родилась без девственных плев. Я появилась на свет, чтобы любить и делать мужчин счастливыми… Я есть второе пришествие Марии Магдалины, и тебе подтвердят это мои многочисленные любовники. Жаль, что ты их никогда не услышишь. Та поразительная встреча изменила нас. С первого взгляда ты мне очень понравился – твой кураж, твоя стать, распутство и в то же время неподдельная скромность и порядочность, но одновременно пылкий напор и секс – ты котлован чувственных откровений. Я же была девицей перекати-поле и всё во мне будто наоборот… Я поклялась сделать тебя счастливым. Когда-то я даже поклялась бороться с собой и изменить мир, изменяя себя – всё бесполезно. Невозможно, Герман! Себя не переделаешь, и я держалась стойко, но мало. Ты был моим спасением, одиноким айсбергом в пучине Ледовитого океана. А я была одиноким пингвином, вскарабкалась на твои заснеженные хребты, но долго сидеть на льдине не получилось. И я нырнула в похотливую пучину, откуда дождь превращался в снег, ныряла снова и снова, купаясь в океане порока и страсти. Такова моя демоническая сущность. Снег и дождь… Дождь и снег… Две ипостаси одной сущности, а моя сущность – первозданно дьявольская. И я даже изменила себе. Ты повёлся с плохой девочкой и постепенно сам стал плохишом. Ты попал в потустороннюю реальность, и сам стал потусторонним – безмерно инфернальным человеком, Герман! Отныне ты сам инфернал и инферналом останешься, как абсолютно инфернальной была я, и с этим ничего уже не поделать. Не пытайся покончить с собой – так ты меня точно не отыщешь. Мы на разных уровнях бытия. Неприкаянные души грешниц обитают в особом пространстве, куда вход другим духам воспрещён. Это как большой монастырь, но без окон и без дверей. И там не монашки, а последние бляди и распутницы. Но попасть туда невозможно. Я летаю рядом, я храню тебя, я к тебе привязалась. С тобой я не чувствовала себя одинокой. Ты единственный человек, с кем я прожила почти год. Целый год счастья. Ты единственная моя земная любовь в полном смысле этого слова. Но я не принадлежала тебе. И я не принадлежала себе. Как сходит весенний снег с апрельских полей, так с твоей жизни сошла и я, растаяв в бесконечности. Ты запомни меня такой светлой и бесконечной, как сама наша жизнь. И я останусь с тобою.
Хочешь, я назначу тебе свидание?
Выполни мои условия.
Ты должен похоронить меня. Не сомневаюсь, ты не бросишь меня на растерзание бездушным людишкам, а организуешь всё правильно, как подобает. Пригласи наших друзей. Пригласи любимую поэтессу. Она была мне единственной преданной подругой. Знаю твою нелюбовь к ней и понимаю, но ради меня ты простишь ей былые обиды. Поищи моих родственников. Где они? Мои мама и папа? Поищи, и увидишь, что я почти сирота. Тебе не найти их.
Я хочу лежать на Переделкинском кладбище – очень милое местечко, и название обнадёживает. Подальше от безнадёжного города, от склоки и ненависти. Покоиться за городом престижно. Там тепло и уютно, и моему молодому усопшему телу будет очень комфортно. Это воля покойника. Тело… Моё бренное тело… Оно доставило тебе много счастья, так что позаботься о нём и не отворачивайся, когда посмотришь в мои пустые закатанные глазки. В них ты увидишь себя, потому что я и есть ты, Герман. Поставь мне красивый надгробный камень и табличку с дарственной надписью. Может, ты даже высечешь мои черты? Как хочешь, решай сам, я не неволю и далека от любой меркантильности, но там действительно очень мило… Иногда поют соловьи… И мало прохожих… Тишина и покой… Что ещё нужно любому покойнику? Только там, Герман. Только там. Подальше от суетных улиц и тесных оград – это главная посмертная просьба…
На девятый день, ближе к закату, ты обязательно придёшь на мою могилку и принесёшь десять хризантем – чудодейственные траурные цветочки. Розы ни к чему. Только хризантемы. Не спрашивай, почему так поздно! Ты не мальчик, и не должен бояться. Я хочу, чтобы мы были одни. Люди спугнут меня, а я очень ранима, ведь ты понимаешь, о чём я, Герман? Понимаешь… Ты придёшь обязательно, я знаю… И я постараюсь открыться тебе. Случится чудо, и мы снова станем чуточку ближе?! Не пугайся, я не восстану из мёртвых. И не утащу тебя с собою в могилу.
Чтоб воскреснуть, для начала нужно умереть, а я жива. И помни: я приду к тебе в снах и грёзах. Ты услышишь мой голос, я приду к тебе разделять с тобою постель, и мы снова будем вместе…
Верь мне, как верил всегда.
До и после…
Я не обижу…
В ранние годы я любила собирать упавшие пожелтевшие листья и любила моменты осени. Скоро осень – одухотворённая пора, а значит, что-то новое свершится, Герман. Я предвкушала ее приход, золотистые будни, хмурые дожди. Грязь по колено и кожаные плащи. И пусть мне не дано писать стихи, но муза приходила и ко мне, и осенью я начинала жизнь заново. Скорая осень не будет исключением, и что-нибудь обязательно начнётся и в моей другой жизни. И в твоей. Скоро осень… Любимое время года, а на кладбище много листьев, и их некому собирать… Там уже начинается осень. Наша осень на двоих. Время собирать листья… Будет, чем заняться тоскливыми вечерами. Ты придёшь на девятый день и уйдёшь навсегда. Не хочу тебя больше видеть там. Ты увидишь знамение и поймёшь, что я услышала тебя, Герман. Не люблю посетителей, они отвлекают от сна. Будить усопших – грех, но ещё грешнее наведываться к ним, если они возражают. Так на свет появляются злобные призраки, ищущие себе покоя от посещений назойливых посетителей. Ты же мой посетитель и мой родственник, Герман. Мы прожили целую жизнь, но бродить по могилам в поисках укрытий я не хочу. Ты выполнишь мою волю. Волю усопшей…
Верю тебе и жду…
Согласись, ты всегда считал меня странной, сумасбродной и немного с приветом. Скажу тебе честно: я всегда была не в себе, и кто-то другой всегда был во мне. Я не переносила внутренней пустоты. Необузданная матка требовала запретного наслаждения. Мои странности сложно переплюнуть, и ты принял меня такой, и я тебя не разочаровала. В мире много странного, каждый миг странен и каждый час… Я – всего лишь порождение своего времени. И в целом мире я не одна. Где-то есть моё продолжение, вторая сущность, и ты обязательно об этом узнаешь. Но не сейчас… Ещё рано… Момент пока не настал. Ты не серчай, дорогой, и прости глупую, никчёмную дурочку. Иногда мне грезилось, что я не достойна тебя, издеваюсь, вечно придумываю чумовые загадки, а ты только и делал, что разгадывал вечный кубик-рубик и выводил ребусы на чистую воду зазря. Главная и последняя загадка оставалась неразгаданной, и ты ничего не мог поделать.
Загадка ушла, а ты остался. Но всё ещё можешь приблизиться к ней. Выбор за тобой. Выбор будет правильный.
Загадка ушла, а ты остался. Но всё ещё можешь приблизиться к ней. Выбор за тобой. Выбор будет правильный.
По обе стороны бытия твоя несравненная сладкая девочка Лиза…
Р.S.: Люблю и жду… Мой милый сладенький мальчик…
Сердце колотилось тысячами ударов и лишь чудом не вырывалось из груди.
Мало чего разобрав, читаю письмо повторно. Но скрытый смысл вновь уходит, прячась за буквы. Я стараюсь читать между строк, стараюсь вчитываться в каждую реплику, с трудом разбирая смысл. Эмоции захлёстывают, а сердце клокочет. Я покрылся испариной и подо мной целая лужа пота.
С третьей попытки многое начинает проясняться. И многое расставлялось по местам. В письме она открывалась и в том, в чём я был не уверен, и в том, в чём я её подозревал, но боялся себе признаться. Всё лежало на поверхности беспощадным печатным словом – шестнадцатый шрифт Times New Roman.
И многое становилось ясным, но одновременно возникали тысячи вопросов.
Лиза жила двойной жизнью. Как слепец, я не желал этого замечать. Лиза не давала повода, не давала даже намёка, но я просто старательно отводил взор и считал себя образцовым героем, мужем, любовником, семьянином, но Лиза обводила меня искусно, проделывая ювелирные ходы на моей территории. Она знала, что скоро умрёт?! Она знала точное время и место? И она знала, что я стану последним свидетелем её триумфа! Без сомнения, для неё это был триумф, и Лиза не собиралась прощаться, а продолжала жить. Письмо об этом недвусмысленно намекало. Хорошо, если в моих снах и думах, но если в реальности? Как она всё просчитала заранее?
Бог ей судья. Пусть она изменяла мне с первым встречным, и пусть я ей изменял или нет – неважно. Мёртвых не судят! Но Лиза жива! Я был уверен, и она подтверждала мои догадки. Случилось не простое самоубийство – ритуал, и я принял в нём непосредственное участие. Он имеет высший смысл, о котором Лиза не говорит, но оставляет мне пищу для размышлений, посылая скрытые сигналы, которые мне предстоит распознать.
Это чёртово кладбище! Лиза продумала всё заранее. Похоронить её – дело чести, и положить букет хризантем на могилу – тем более. Чёртово кладбище в Переделкино. Странный выбор, как и вся её жизнь… Выполнить завещание – обязательно. Придти на кладбище – обязательно вдвойне. Я бы и так пришёл, можно не просить, я бы ходил каждый день, но любимая против – это больно. Но её воля священна, и я выполню всё…
Будь что будет…
Отрываюсь от письма и возвращаюсь к нему опять. Прочитываю его, заучивая текст, как стихотворение. Помню почти каждое слово, начинаю интерпретировать её предложения. Повторяю интонации, смысл – всё, что хотела сообщить Лиза. Понимаю главное – она снова придумала мудрёный ребус и пытается заключить пари. Но что за пари? Ведь я предан ей безвозмездно, и она не резвилась бы в пустяшные игры. Я единственный, кто её понимал, хоть немного, хоть самую малость, и она ценит это и общается со мной после смерти.
Смерть ли? Нет! Это исключено.
Будет пари… Будет скорая встреча. Как тогда, на безымянном острове… И я снова принимаю её условия, заключая сделку со смертью…
Продаю душу дьяволу! Но что продавать? Когда сам успел обрести дьявольское обличие…
Глава шестая ПРОЩАНИЕ
Утром я обзвонил городские морги.
В одном из них сообщили, что ночью под утро привезли труп молодой женщины со следами насильственной смерти. Труп не опознан, и требуется помощь любых лиц, знавших покойную. В данный момент труп находится на экспертизе. Причина смерти понятна, но пока забрать тело нельзя, а опознать требуется как можно скорее. Поблагодарив за ценную информацию, я повесил трубку. Хочешь, не хочешь, а предстоит выполнить волю усопшей.
К обеду я примчался в дежурившую на тот момент анатомку. Пахло падалью, сыростью и дерьмом. У входа стоял грузовик. Двое рабочих загружали в него тяжёлый гроб. Рядом стояли тётки в тёмных платках и чуть слышно ревели, причитая. Их успокаивал усатый увалень в кожаном пиджаке.
Я прошёл внутрь и представился. Внутри так же отвратительно, как и снаружи. Возможно, это и есть пресловутый трупный запах, когда в одном месте перемешиваются сотни покойников.
– Вы к кому? – спросил меня случайный санитар, расслаблявшийся без работы.
– Вы хотите сказать, за кем?
– Ха! – ловко сплюнул он под ноги.
На полу и в углах нахламлено и наплёвано, так что для санитара это было в порядке вещей.
– Я для опознания.
– Кого ищите?
– Молодую женщину. Рано утром её доставили. Самоубийство.
– Привозили похожую. Айда за мной?
Одетый в байковую фуфайку и задрипанное дырявое трико, санитар спустился по лестнице, увлекая меня за собой. Он распахнул ветхую лакированную дверь, похожую на затычку, и пропустил меня вперёд. Неожиданно я оказался в самом эпицентре событий. Это и есть секционный зал, где весь пол усыпан неподвижными телами.
От неожиданности приступил комок к горлу, и чуть не вырвало.
– Стрёмно? – спросил санитар.
– С непривычки.
– Ты ж не баба, не скиснешь!
Я постарался не скиснуть.
– Выбирай, где твоя подопечная?
На полу валялись голые обезображенные старики, изнасилованные бабы, синие дети с искажёнными ликами. В углу я заметил труп висельника. Каждый труп был по-своему ужасен, и я с трудом удерживал взгляд, выбирая свой, как на базаре в поисках спелой черешни. На труп Лизы я так и не наткнулся.
– Нету?
– Не нахожу.
– Значит, она на столе.
– Где?
– Сюда.
Санитар провёл меня в другой зал, в котором проводились вскрытия. Здесь моё воображение дало сбой. Такого ужаса я не представлял себе ни в одном кошмаре. На столах лежали выпоторошенные тела. Внутренности лежали рядом, пахли свежестью и наливались соком. Черепная коробка у многих тел был вскрыта, некоторые лежали без мозгов, а у другого полностью отпилен череп. Рядом с трупами шумели открытые краны, из которых под сильным напором текла ледяная вода. Весь секционный стол залит кровью. В зале трудились медицинские эксперты и не обращали на меня ровным счётом никакого внимания, пока один из них, с позволения сказать, доктор, не окликнул моего поводыря.
– Серёга? Это кто?
– Пришёл на опознание.
– На хрена сюда привёл?
– А чо?
– Опознание после вскрытия. Труп зашит и ждёт очереди. Дубина ты, Серёга!
– Я почём знал!
– Дебил, бля..!
Я повернулся к санитару. Он выглядел убого: тощий, небритый, молодой, но уже седой. Под фуфайкой выглядывало голое волосатое тело, а штаны держались тугой резинкой. Трико провоняло насквозь, как и сам Серёга, а на босых ногах блестели рваные шлёпанцы. Для здешнего антуража он смотрелся довольно стильно, так сказать, полностью в теме. Взгляд у него был зловещий, и рот всё время не закрывался, выпячивая нижнюю обглоданную губу.
На собственном опыте убедившись, что он дебил, я сказал:
– Здесь тоже не нахожу.
Мне немыслимо представить, что среди груды мяса и растерзанных кишок я встречу любимую Лизу, такую же выпотрошенную и растерзанную, как те бедолаги на секционных столах. Но санитар меня обнадёжил, сказав, что моя девочка прохлаждается в другом специальном зале для опознания, а сюда мы зашли зря, только время теряем.
Он отвёл меня в сторону, а я вспомнил, что очень кстати оделся неброско и точно «без галстука». Старые поношенные джинсы и футболка с надписью «Х-Files» неплохо контрастировали с внутренней отделкой помещения. И это не считая людского фона. Но от запаха я не скрылся и весь пропах табаком и плесенью. Что ж, ради любимой готов и это терпеть.
Всё ради былой любви…
Покинув скопище эбонитовых туш, я ещё раз ощутил приступ неукротимого подташнивания. Пахло здесь не слаще гнилой мясобойни, как я прозвал секционную залу, но в ином помещении трупы были в целости и сохранности, уже выпотрошенные и зашитые. Некоторые даже были накрыты затхлыми простынями. В кино подобные заведения выглядят куда более респектабельно, а в жизни всё наоборот, даже морги.
Внезапно меня привлекла каталка у стены. Я поспешил поближе, чтоб рассмотреть.
Труп был накрыт серой простынёй, но из-под ткани виднелся её подбородок. Без сомнения, я узнал любимую Лизу.
– Опознал? – удивился санитар. – Быстро ты.
– Поднимите простынь.
– Сам поднимай, – огрызнулся он и закурил вонючий бычок.
Чуть касаясь ногтями ткани, я небрежно отодвинул забрало и чуть не упал.
На каталке лежала Лиза, а взгляд её был устремлён в пол.
– Труп № 58. Типичная странгуляционная борозда. Видите?
Я обернулся, но вместо санитара наткнулся на человека в белом, но просаленном и давно прокисшем халате. Передо мной стоял судебно – медицинский эксперт. Высокий громила с кудрявыми волосами и задранными рукавами. Настоящий мясник, на поясе у него висел клеёнчатый фартук, а от рук пахло хлоркой.
– Я опознал её. Это Лиза Миндаль. У меня есть все её документы.