Тройной номер стриптиза подходит к концу.
Белкин так и не успел вложить своей фаворитке бабла под стринги. Здесь нет его вины. Девочка не соизволила подойти поближе, а лезть кубарем на сцену, чтоб стянуть с девочки трусики, ни одна вменяемая администрация не позволит. Нокаутируют на месте, и пиши кривые больничные письма, сидя в инвалидной коляске.
Бакарди больше не лез в глотку. Это значит, я дошёл до кондиции, но это совсем не значит, что я пьян. Не лезет и всё. Чего нельзя сказать о Секире: он выпивает ещё три порции, зачем-то заказывает шампанское «Crystal» и начинает высматривать себе цыпочку на ночь, что совершенно бесполезно в этом злосчастном клубе старых онанистов и облезлых клерков с дешёвыми содержанками. Приличные цыпочки здесь отсутствуют, а шалав везде хватает. И здесь их не меньше, чем на Красной площади на массовые гулянья. Но шалавы, по молчаливому согласию, достаются Белкину. Секиру они не интересны. Он ещё тот мачо! И халява для него расценивается как поражение, как удар ниже пояса. Это ниже его достоинства, как будто он думает, что склеенная им лохушка за пару коктейлей вперемежку с порядочным виски и возможностью прокатиться по ночному Садовому кольцу на клёвой тачиле чем-то отличается от белкинских проституток?! Разве что мотивацией и осознанностью, но это уже высшая математика. Для Секира она запредельна.
Друзья теребят воротники сорочек: то ли от скопившейся духоты, то ли от предвкушения нового номера, слепо надеясь, что их что-то может ещё удивить. Серьёзно? И этот чёртов клуб умудряется выполнить их желания. Вместо очередного номера с несколькими завшивевшими танцовщицами на сцене появляется целый кордебалет. Клуб словно перевоплощается в кабаре. Поистине «Мулен Руж» в миниатюре. С той же легендарной атмосферой, хотя я там не бывал, и с теми же возгласами.
В клуб подкатывает очередная порция народа. Десять отборных клубничек под развесёлый музон с привкусом начала двадцатого века начинают лихо отплясывать, задирая разрезанные подолы вверх и поднимая длинные, но не всегда стройные ножки. Но позвольте, у кого они были стройными в оригинале? Разве что у Николь Кидман, с большой натяжкой и под грифом грима и спецэффектов. Вуаля! И настроение идёт вверх. Мужчины отставляют недопитый коньяк, убирают ладони с бёдер собеседниц, и всё внимание устремляется на танцовщиц. Кто-то встаёт со стула и пританцовывает в такт. Зрелище грандиозное. Мы словно окунаемся в атмосферу раннего Чикаго, безбашенных гангстеров и первого мюзикла, успевшего уже потерять невинность.
– Вау! Шоугёлз! – искренне радуется Белкин, позабыв о всех куртизанках на свете или наивно думая, что они в полном составе телепортировались на сцену. Бывает.
Моя рука вновь тянется к бокалу, но волею судеб я останавливаю себя. Глупо отвлекаться от зрелища.
Секир хлопает в ладоши. Словно ребёнок на утреннике, он разевает рот до ушей перед белоснежной, в просвечивающем сарафане, снегурочкой в предвкушении новогоднего подарка. Это на него не похоже. Он никогда не открывался со столь неожиданной стороны.
– Супер! Девчонки! У-у-е-е..! – громко присвистывает он в зал, как былинный соловушка.
– Банзай! – подхватывает Белкин.
И если б он был послушником старого монастыря Шаолинь, то наверняка бы изобразил несколько кувырков на столе и показал пару приёмов ушу громоздким причиндалам-охранникам.
– Ластов?! – окликает Секир.
– А?
– Ты тормоз!
– Почему?
– Полный дзен вокруг, а тебя не вставляет!
– А… – меланхолично отвечаю я.
Не знаю, почему, но меня точно не вставляет. Или вставляет, но не до такой степени, чтоб пускать слюни и оглушать пьяными воплями соседей. Или я не привык так яростно выражать эмоции, выплёскивая их в толпу. Не на публику. Не здесь. Не при столпотворении у десятка каблуков муленружного кабаре.
Не медля, Секир встаёт из-за стола и присоединяется к собравшимся любителям ретро. Девочки протягивают ножки и даже разрешают дотронуться до них. К лодыжкам привязаны специальные кружевные узелки, чтоб особо расчувствовавшийся любитель грациозных форм мог всучить туда сотенку-другую. Некоторые так и делают на радость танцовщицам и арт-директору клуба. Вот долгожданный бенефис Белкина. Последний шанс, чтоб расстаться с честно заработанным баблом. Но Белкин не отрывает зад от стула. Я осторожно спрашиваю, что же он медлит. Белкин отвечает, что этот танец не увлекает его, как предыдущий. Теперь я начинаю втирать ему, что он ничего не понимает в стриптизе, и чуть ли не прочитываю ему лекцию об истории кабаре и славных традициях этого фееричного ремесла, упоминая примеры из кинематографа, глянцевых журналов и немного привирая – не без этого. Мои увещевания играют важную роль. Белкин соглашается, берёт свои слова обратно, отрывает зад от стула, скрипя ножками по паркету, и идёт на линию фронта. Танец почти в финале.
Девочки собираются уходить, а Белкин протискивается сквозь толпу, неудачно оттолкнув двух ротозеев, и последним движением вытянутой руки успевает просунуть сквозь узелок пятьсот рублей. Купюра не удерживается и падает на пол. Смекалистая танцовщица успевает виртуозно наклониться, обнажив полные, но обвисшие груди, и приподнимает его кровные, приводя в изумление самого Белкина. Эпатажный танец заканчивается поклоном и победоносным хоровым подъёмом ножек. Невесть откуда опускается кружевной бордовый занавес. Он быстро падает вниз, чуть не накрывая голову Владика. Тот быстро выпутывается из паутины и с сияющим блеском в глазницах возвращается к столику.
Секир давно сидит рядом. Все до сих пор возбуждены и требуют продолжения, но ведущий вечера сообщает, что это апофеоз программы. Из динамиков звучит печальная сонливая мелодия, напоминая собравшимся, что клуб скоро закрывается, значит, пора убирать отсюда свои толстые задницы.
Потной ладонью Белкин протирает не менее мокрый лоб. Секир достаёт из груди платок (откуда – ему самому неизвестно) и прижимает им нос, будто останавливает кровотечение. Похоже, все парни получили порцию удовольствия, и наверняка в зале кто-то реально кончил. Но мне параллельны эти подробности. Я смотрю на серебристые «ролексы» и, к огорчению, понимаю, что идёт четвёртый час ночи или утра. Где грань между ночью и утром, где грань между небом и землёй – мне не ведомо. Подобные философские дискурсы совершенно не волнуют Секира и Белкина. Оба никак не справятся с градом пота. Я подзываю бежавшего мимо официанта, заказываю по тонику, и прошу счёт. Тот понимающе оскаливается и устремляется выполнять заказ.
Секир шмыгает носом и чихает в платок.
– Тьфу! За живое взяли старого жеребца. Намечался разговор о важном, а получилась привычная Калигула. Ничего толком не решили, только в который раз денег просрали, а в семь снова вставать! Хоть внеочередной выходной бери или отпуск. Хрень! Групповуха, мать её! Групповуха!
– Бывает, – с созерцательным видом говорю я, делая вид, что мне абсолютно наплевать на его выжатое, как лимон, душевное состояние. Собственно, так и есть. С чего я должен сочувствовать старому жеребцу, который ещё и льстит себе, и у которого в мобильнике десяток отборных тёлочек. Тьфу! Словно подражая Секиру, сплёвываю внутрь. Это зависть? Возможно. Иногда мне кажется, что я очень завистливый человек. Разве что Белкину завидовать нечего. Все его никчёмные варианты успели разбежаться, кто с клиентами, кто ни с чем, кто по съёмным квартирам.
– Завтра, то есть уже сегодня, встреча с Моховским, – неожиданно вклинивается Белкин.
– По поводу? – оттаскивает от красного носа платок Секир.
– По поводу! Дурень! Намечается корпоратив. Иглесиаса заказали. Кучка взбалмошных нефтетрейдеров. Можно оторвать неплохой куш, и аванс приличный. То ли пять, то ли десять кусков.
– Это принципиально! – оживаю я. – Так пять или десять?
– Сколько точно? – подхватывает Секир.
– Моховской скажет! – разочаровывает Белкин. – Не прогадаем.
– А Иглесиаса какого?
– Чего?
– Младшего или старшего?
– Энрике, конечно! Старшего даром никому не впаришь.
– Ладно-ка! – устало говорю я. – Помнишь прошлое Рождество? Загородный закрытый пансионат «Полёт»? Там наша компания организовала для общины старых дев-феминисток выступление Хулио. И ничего – сработал на ура и много не просил. И старушки довольны. Все в доле. Короче, полный Мери Кристмас!
– Этот пример не катит. С таким же успехом мы могли подкатить двойника – так же бы спел. Договорились бы с Пенкиным, отвалили ему неустойку, так сказать, за маленький подвох. Старым девам всё равно, кого слушать и смотреть. Старые девы и видят плохо, и со слухом у них проблемы. До сих пор я не уверен, что Хулио был настоящий, как не уверен, что феминистки бывают старыми девами.
– Он вживую пел!
– Серьёзно?
– Верняк! – утверждал Секир. – Моя банда ему звук ставила. Предлагали под фанеру, так он ни в какую – это, говорит, «противоречит моей артистической концепции». И гнал нам эту пургу, пока мы его в самолёт не посадили. Принципиальный оказался. Думаю, с Энрике меньше проблем будет. Рекорд-компании говорят, что он посговористей.
– Он вживую пел!
– Серьёзно?
– Верняк! – утверждал Секир. – Моя банда ему звук ставила. Предлагали под фанеру, так он ни в какую – это, говорит, «противоречит моей артистической концепции». И гнал нам эту пургу, пока мы его в самолёт не посадили. Принципиальный оказался. Думаю, с Энрике меньше проблем будет. Рекорд-компании говорят, что он посговористей.
– Ну и славно! – вздохнул Белкин. – Ну их всех в Олимпийский..! Голова кружится. Спать, спать, спать…
– Скажешь тоже! – хмыкнул Секир. – В Олимпийский! Мы специализируемся на корпоративах. Чтоб тот же Хулио отработал хоть в Кремлёвском, он такой райдер предложит – чёрта с два угодишь! А для компании толстосумов спеть за четыреста тысяч – рад стараться. Экономия. Всё по Карлу Марксу. Закон производственных отношений.
Получив очередной урок марксизма-ленинизма в молодой капиталистической державе, мы удаляемся из клуба. Парни остались скупы на чаевые, оставив большую часть гонораров в стрингах стриптизёрш. Пришлось отдуваться за троих. Но что не сделаешь ради компаньонов. И я бы отдал не одну сотку, чтоб ещё раз увидеть, как они радовались, как дети. Забавное зрелище. Забавней не придумаешь. Отёкший мозг осенила идея: а не устроить ли шоу-кабаре гастроли по стране? Не обязательно срывать аншлаги в концертных залах, но охватить лучшие российские клубы, покатать девочек по регионам, объездить Урал, Поволжье, заглянуть в Сибирь и махнуть ножкой во Владивостоке – вполне реальное коммерческое предприятие. Не забыть бы обсудить эту идею с парнями. Только бы не забыть. Утром обычно мало что помнишь, а отличные идеи, как водится, приходят перед сном или на волне помрачения сознания. Нет – это определённо привлекательная идея. Осталось придумать название, шоу-программу и гастрольный тур. С этим проблем не будет. Задействуем нужных людей. Всех возьмём в долю, и, как обещал легендарный персонаж: «Командовать парадом буду я!» – мне авторские за создание нового бренда. Но! Ни слова Моховскому. Он тот еще подонок! Украдёт проект, и будь здоров. Ищи ветра в поле. На этом он собаку съел, да и не одну, так что цыц! Моховскому ни слова! Подберём другого продюсера, почистоплотней. Но где взять на Руси-матушке чистоплотных продюсеров, тем более в нашей испорченной первопрестольной?! Нигде. Разве что в аду. Но мы и так живём в аду и в аду работаем. Жизнь плюс работа равно ад. Лишь иногда и мельком сквозь нас пробегают лучики солнца, как сегодня в клубе. Но это я загнул. Что ж, придётся договариваться. Как всегда.
Дома меня ждёт Лиза – моя сладкая девочка.
Ждёт. Меня. Странно, но она мне даже не позвонила. Немудрено – сам же предупреждал её, что сегодня задержусь. Буду поздно. Хм… Отчёт, словно за плечами десять лет счастливой совместной жизни. Как – то это сухо звучит. По-совковому как-то.
Слишком несовременно.
В небе появлялись первые проблески утра. Звёзды еще напоминали об уходящей ночи, но как таковой тьмы не было и в помине. Привычная картина середины июля.
У парапета клуба лицо обдувает свежий дорожный ветерок. Я вышел первым, а компаньоны задержались, чтоб привести себя в порядок и подрочить в сортире. Рядом толпится смутный народ, раскачиваясь из стороны в сторону. Кто-то успел заказать такси, кто-то пользуется услугами частников. Все выглядят мерзко, устало. От двух господ слева разит перегаром. Они что-то напевают себе под нос и чокаются «Hennessy». Рядом курят их проводницы с очень незадачливым видом. То ли им до предела обрыдли их господа, то ли самим так тошно, что скоро каждой подавай пакетик. Взор останавливается на них, словно вот-вот ожидая увидеть фонтан последних эмоций в виде неукротимой рвоты. Не получается. Заметив нескромный взгляд, девицы демонстративно отворачиваются, сплёвывая себе под ноги, попадая на платье. Ту же возникает пискливая ругань, переходящая в визг и слёзы. Липкая слюна растекается по ткани, как и другие последствия вечера: слева чернеет кривое пятно, а по бокам ползёт жирная полоса размазанного суши. А шмотки-то от кутюр. В следующий раз будут внимательнее.
Девицы бросают сигареты и достают из сумочек салфетки, старательно протирая тугой шёлк, надеясь, что, будто превратившись в мистера Пропера, сведут пятна одним лёгким движением. Увидев старания незадачливых пассий, господа устремляются на подмогу, дружелюбно смеясь над туповатыми подругами и отвешивая каждой по крепкому словцу. Те отвечают взаимностью. Вечеринка удалась. Платья испорчены. Склока заканчивается в невесть откуда подъехавшем лимузине. Большие мальчики пихают девочек в салон и протискиваются рядом. Писк стихает, и лимузин, мигая ослепительным блеском, сворачивает за угол.
Сзади незаметно показались приятели. От их призывающих реплик я обернулся. Приятели стояли не одни. Между ними, обхватив их за талии, обнаружилась невысокая рыжая профурсетка на высоких каблуках. Узкие джинсы с заниженной талией, чёрная крокодиловая сумочка и глубокое декольте однозначно намекали о многом. Она с любопытством оглядывала меня, словно предвкушая разделить остаток ночи на троих.
– Ты с нами? – нехотя спросил Секир, соблюдая приличие.
Я саркастично улыбнулся и помотал головой.
– Как знаешь, – не без удовлетворения заключил Белкин. – Давай мы тебя подбросим? Не бросим же одного.
Пришлось кивнуть утвердительно. Добираться до хаты самому тошно и омерзительно.
Спереди промычала подержанная тачила. Поморщившись, мне так и не удалось определить её марку. На капоте не было никаких опознавательных знаков, или я так устал, что не отличаю «Ладу Калину» от «Лансера».
Следуя молчаливому призыву железного коня, мы поспешили к авто. Белкин влетел в салон первым. Ожидаемо второй проскользнула дамочка и кое-как третьим, скрипя бицепсами и накопившимся под брюхом жирком, уместился Секир. В тесноте, да не в обиде, и с говорящей упругой попкой посередине. Мне посчастливилось сесть спереди.
– Как зовут очаровательную незнакомку? – ухмыльнулся я, не оборачиваясь.
– Мери! – проскрипела дурочка. – А вас?
– Мефистофель, – ответил я, не подумав, чем вызвал конское ржание компаньонов.
На этот раз я негодующе обернулся, и смех тут же стих. Приятели смотрели на меня ничего не различающими зрачками, словно обкурившись анашой в клубном сортире. Круглые широкие зрачки застыли на месте, как у кошки перед прыжком. Но приятели пусть коты, но не кошки, и они не охотятся на мышей, но охотятся на цыпочек, а для этого не обязательно уметь прыгать. Наверняка они поверили, что это и есть моё настоящее имя.
Мери сидела посередине, гладя их бёдра. То же самое проделывали Влад и Секир, только более рьяно и старательно. Над её губами я разглядел тонкую чёрную полоску. Это были усики. Очень заметные усики. Не красиво и не эстетично. Мне никогда не нравились усатые женщины, даже такие, как Мери. И будь я даже Печориным, то никогда не поддался бы искушению. Хотя почти на сто процентов уверен, что лермонтовская княжна носила точно такие усы, как, впрочем, и украденная им Бэла.
– Мефистофель?! Никогда не слышала, – призналась Мери. – Редкое имя. Это как Гвидон или Робеспьер.
– Очень редкое, – согласился я, пристально уставившись в лобовое стекло и отмечая недюжинный интеллект куртизанки.
– Но красивое.
– Очень красивое, – не разочаровывал я Мери.
Дальше инициативу перехватили друзья, принявшись по очереди посыпать Мери дурацкими анекдотами в стиле ню. Девочка смеялась, играла грудью, вальяжно подмигивала и делала вид, что слышит их в первый раз. Затем она попросила угостить её сигареткой. Сразу же двое услужливых кобелей потянули к ней мятые пачки и золотистые зажигалки. Чтоб не обижать любого из них, Мери отказала обоим, мудро достав своё пластмассовое огниво и закурив. Салон заполнил пьянящий дым. Водитель включил кондиционер, который не справлялся, тогда он приспустил окна и вздохнул свободно. Водитель явно был из числа противников курения и состоял в общественном движении против лоббирования табачных компаний. Как назло агитатору антитабачного комитета, Секир тут же закурил и вновь почувствовал себя героем и истинным продолжателем традиций несравненного поручика Ржевского. Он даже забыл, что девочки подобного рода давно не входят в его прайс-лист, но то ли он был слишком пьян, то ли обкурен до полнейшего одурения, то ли просто не понимал, что делает, не разглядев в княжне Мери явной порочности и бирки с надписью «Sale».
Кто был действительно счастлив, так это Влад Белкин. Не на седьмом небе, но где-то неподалёку. Видно, ему давненько не удавалось подцепить столь аппетитную крошку. Метр шестьдесят два плюс каблуки. А выше ни к чему. Так удобней. С моделями иногда приходится туго. Их ноги-ходули хороши на подиумах, а в постели они мешаются, так и норовят всё испортить, и не то чтобы Камасутру с ними пройти затруднительно, даже классика становится неудобной, за исключением пары позиций, если приноровиться. С коротышкой Мери у Белкина не возникнет подобных проблем. Неизвестно, догадывается ли Владик, что Секир неспроста к ним присоединился?! Возможно, догадывается. Впрочем, наверняка ему не впервой делиться добычей.