Я находился совсем близко к высотке, и достаточно поднять голову, чтоб увидеть слабый огонёк на четвёртом этаже. Он привлекал меня, как пчелу цветок, и я заставлял себя двигаться дальше. Зрение полностью привыкло к темноте, а я превратился в задиристого кота, сбежавшего от хозяйки, и лазил по сваям сам по себе, в поисках корма и диких кошечек. Но на стройплощадке не было ни еды, ни кисок – полная пустота. Внезапно послышался треск и скрежет металла. Я остановился, замерев в ожидании. Из подвала вылезла тощая облезлая псина, а за ней вторая и третья. Я не шевелился. Первая псина посмотрела на меня тоскующим взглядом и заскулила. Мне думалось, что бродячие псы не должны броситься на застывшую тень. Вид у них был голодный, но не злой. Я же успел пожалеть, что не захватил с собой докторской колбасы, подобно тому, как в Нью-Йорке хорошим тоном считается держать в надгрудном кармане десять баксов для мзды напавшим на тебя нигерам-наркоманам.
Собаки оправдали ожидание и пробежали мимо, скрывшись в темноте. Я снова вздохнул с облегчением. Расстояние до цели сокращалось, и я уже настиг подъезд. Вход свободен. Рядом громоздилась рабочая униформа, грязные оранжевые жилеты и пластиковые двухлитровые бутылки, видимо, из-под пива. Бетонная лестница поднималась вверх. Тьма правила пространством, а я шёл почти на ощупь, чтоб не разбить голову об дверные косяки и кирпичную кладку.
Достав телефон, я раскрыл дисплей, освещая им путь, как фонариком, и, держась за перила, продвигался наверх. По пути чуть не пнул вёдра с краской, распинал осколки стекла, жестяные каски и стопки помятых газет. На втором этаже пахло мочой, и мимо пробежала неопознанная мелкая тварь, напоминавшая крысу. Вздрогнув и выругавшись, вляпавшись во что-то слизкое, я вцеплялся в перила и бесстрашно поднимался дальше, думая о том, что раздавил ползающую тварь, отчего так противно было под левым ботинком. Подошва прилипала к ступеням и тащило тухлятиной.
Остался один лестничный пролёт. За ним оставалось найти комнату с огоньком. Мне приходилось надеяться, что я правильно выбрал подъезд и не ошибся, иначе придётся спускаться и искать новый – так до бесконечности. А спускаться гораздо опасней: легко поскользнуться, не заметить ступеньку, нырнуть вниз, разбить лоб и остаться здесь навсегда, на съедение крысам и голодным псам, если, конечно, собаки смогут сюда забраться.
На четвёртом этаже остановился и перевёл дух. Я считал каждый пройденный этаж, поэтому заблудиться сложно, а телефон-фонарь служил главным помощником. Стирая со стен побелку и пачкая руки, я двигался по коридору, откуда манил тусклый свет, становившийся всё ярче и ярче, и я почти приблизился. Оставалось завернуть за угол, а там ещё одна тайная комната, в которую мне снова доводилось попасть.
Ускорив шаг, я навернулся на камне и упал вниз, но, выставив руку вперёд, не поранился и не разбил носа. Телефон также не пострадал.
Добрался до освещённой комнаты, не решаясь зайти. Стоял боком, прислонившись к стене, весь грязный, в побелке и пыли. Прислушивался, но за стенкой не доносилось ни звука. Там ждали меня, но я привык к темноте, и меня пугал свет. И я не решался сделать последний шаг, не решался выйти из тьмы, сжился с ней, став невидимкой. Прирос к стенам, пропах краской, вымазавшись в гудроне, отчего изменился до неузнаваемости, будто проработал разнорабочим добрую сотню лет. Превратился в перворазрядного каменщика – только каски не хватало. Но её не помешало бы заиметь, чтоб обезопасить себя и не удариться, и чтобы новая скользкая тварь не прыгнула мне за шкирку.
Промедление смерти подобно. Внутренний голос приказал войти.
Держась за косяк, я протиснулся в комнату, зажмурился и ослеп, но от страха открыл глаза, привыкая к свету, ибо он был неяркий. Под потолком мерцала ртутная лампа, раздражая зрачки. Комната пуста. Ни живых людей, ни призраков, ни Лизы. Около окна стоял деревянный ящик, а на нём пыльная магнитола, от которой уходил чёрный шнур, заканчивающийся в розетке.
Кто здесь слушал музыку и устраивал вечеринки?
Я подошёл к магнитоле и стёр с неё пыль, коей налетело немного – магнитола новая. Неужели это комната отдыха? И сюда заходят развеяться усталые работяги? Подстрекаемый любопытством, я не оставлял магнитофон в покое. Его тень отражалась в прозрачном стекле, и в стекле отражалась и моя тень, если я ещё отбрасывал тени. Руки потянулись к круглым кнопкам. Если кто-то припёр её, значит, магнитола исправна. Проверим.
Нажав клавишу «play», мне послышался тихий шум, то стихающий, то усиливающийся, и я услышал тот же стон… Лизин шёпот… Он принадлежал ей…
И я узнал её голос, но уже более явный, без помех, почти чистый и почти настоящий, не испорченный ничем, кроме звуковой записи диска.
«…Наш очаг… Я люблю огоньки… Найди меня…»
Обман!
Я раскрыл ужасный обман подлой твари!
От сумасшедшего взрыва ненависти я схватил магнитолу, вырвал шнур вместе с розеткой и швырнул её в окно. Стекло разбилось по центру, прозияв кривой овальной дырой, и груда металла полетела вниз, скрывшись за карнизом. Обманщица должна была видеть это и радоваться, смеяться, надрываясь полным животом желчи, что так ловко издевалась надо мной. Лютая месть ей удалась, доведя меня до безумия! Она не уйдёт от возмездия. Ответная кара придёт неминуемо, быстрее, чем она ожидает.
– Чё шумишь?
Я застыл, вытянув руки, и перекрыл дыхание, ожидая схватку со зверем.
– Чё шумишь, говорю?!
– Обман, – произнёс я тембром оборотня. – Подлая тварь поплатится!
– Чё шумишь? Зачем стекло разбил?
– Убей меня, – процедил я, сдаваясь на откуп судьбе.
– Прыгать собрался? Не та высота. Заберись на крышу.
Мысль о самоубийстве отрезвила, и я обернулся. Передо мной возвышалась широкоплечая фигура. Ни оборотень, ни чёрт, но человек, отдалённо всё-таки напоминающий чёрта.
На нём висел типичный рабочий костюм. Каска отсутствовала, обнажая грязную курчавую шевелюру и морщинистый лоб, узкие глазные щели, вымазанный нос и обветренные губы, а на левой щеке сверкали два ярких шрама. Грязная загорелая шея в заросших ссадинах, а пахло от него гарью, перегаром и потом. Рядом стоял гастарбайтер – то ли киргиз, то ли турок, то ли таджик, но точно откуда-то с ближнего зарубежья.
Акцент человека без каски выдавал в нём приезжего, и если бы не характерная внешность хозяина стройки, я бы вычислил его по голосу.
– Зачем окно разбил? – повторил гастарбайтер, не двигаясь с места. Он не то чтобы был не рад меня видеть, но глазел на меня с любопытством, изучал как инопланетянина, прилетевшего из далёкой галактики Сириус и высаженного с космического корабля на крышу его новостройки.
– Ты сторож? – спросил я, отходя от шока, но всё ещё решительно думая, как расправиться с обманувшей меня поэтессой.
– Нет.
– А кто?
– А тебе не всё равно?
– Всё равно.
– Кто за стекло ответит?
– Я заплачу. С собой денег нет. В машине оставил.
– В какой машине?
– Рядом.
– Ты сюда приехал стёкла бить?
– Вроде того.
Нелепый разговор успокаивал. Всё же наткнуться на человека в царстве тьмы – это хорошая неожиданность. Никогда раньше не общался с гастарбайтерами и никогда раньше не оказывался на стройке, тем более ночью, посреди пустой комнаты с мерцающей ртутной лампой.
Человек отряхнулся и подошёл к окну, а я в опаске отошёл на метр подальше. Он взглянул вниз и помотал головой.
– Ай-яй-яй. Недавно стёкла вставили, хулиган!
– Что здесь делала магнитола?
– Какой магнитола?
– На ящике стояла, – уверял я, – её швырнул вниз.
– Ящик был, а магнитолы не был. Ты в своём уме, начальник?
– Я тебе не начальник. Прекрати делать из меня идиота!
– А?
– Тьфу!
– Говори медленней, я недопонимаю, – фыркнул строитель и отошёл от разбитого окна. Вид у него был страшный, напоминая узкоглазую гориллу. Но где бы мне довелось наткнуться на симпатичного киргиза или таджика?!
– Ты чем-то расстроен. Пойдём вниз. Рашид угостит тебя. Ты расстроен.
– Рашид? Ну, пойдём.
Мне всё равно: согласен квасить хоть с последним бомжом. После полного унижения всё стало безразличным. В тот миг я умер, когда нажал прощальную кнопку. Изощрённые фокусы приводили меня в экстаз. Я жил ими, верил, а они превратились в блеф. Меня разыграли, как мальчишку, как последнего недоноска из глухого села, а я поддался и верил. Подлая тварь всё расскажет. Ей суждено сегодня умереть. Пусть ждёт в машине, если уже не рискнула сбежать до моего возвращения.
Сбежать? Никуда не денется! Кругом беспроглядная тьма, а по городу бродят шатуны-гастарбайтеры: голодные, злые, страшные, без касок, с узкоглазыми расщелинами и острыми клыками. Безжалостные нелегалы. Тварь, верно, закрылась на все замки и притаилась как мышка, но ловушка рядом, и я зажму её хвостик в беспощадной мышеловке возмездия.
Рашид увлекал меня вниз, резво скача по ступеням, прихрамывая на правую ногу, а я еле-еле поспевал за его прытью. Что делать – это его родные пенаты, а я здесь случайный гость. С ним не так страшно, но стены вызывали прежние жуткие чувства. Что он тут делает? Охраняет окна? Так он не сторож и сам в том признался. Работает? Сейчас ночь. Я наслышан о зверстве наших прорабов, но почему один? Где его бригада? В одиночку на стройках не работают. Видимо, его собратья перебрались на другой объект или отсиживаются в соседнем здании. Почему он остался? Косит от служебных обязанностей? Решил устроить себе внеплановый выходной, так почему бродит по этажам? Это я разбудил его? Вопросы сыпались градом сами собой. Спросить прямо я не решался, и вопросы копились и забывались, а отказываться от приглашения Рашида опасно. Строитель запросто мог огреть меня арматурой и залить в бетон, и тогда мне не выбраться за спецзону.
Рашид увлекал меня вниз, резво скача по ступеням, прихрамывая на правую ногу, а я еле-еле поспевал за его прытью. Что делать – это его родные пенаты, а я здесь случайный гость. С ним не так страшно, но стены вызывали прежние жуткие чувства. Что он тут делает? Охраняет окна? Так он не сторож и сам в том признался. Работает? Сейчас ночь. Я наслышан о зверстве наших прорабов, но почему один? Где его бригада? В одиночку на стройках не работают. Видимо, его собратья перебрались на другой объект или отсиживаются в соседнем здании. Почему он остался? Косит от служебных обязанностей? Решил устроить себе внеплановый выходной, так почему бродит по этажам? Это я разбудил его? Вопросы сыпались градом сами собой. Спросить прямо я не решался, и вопросы копились и забывались, а отказываться от приглашения Рашида опасно. Строитель запросто мог огреть меня арматурой и залить в бетон, и тогда мне не выбраться за спецзону.
Спуском до первого этажа мы не ограничились. Рашид уводил в подвал, а я притормозил, не решаясь идти. Тогда Рашид зловеще посмеялся, что-то побормотал на родном наречии и уставился на меня до тех пор, пока я не испугался его морщинистой рожи и не двинул за ним вниз. В тот момент я понял, что заблудился и напрочь забыл дорогу назад. Одному мне не выбраться из извилистых катакомб. Когда опасливо шагал по подвалу, освещаемому зажигалкой строителя, я понял, что один Рашид способен вывести меня на поверхность.
Посетители к Рашиду наведывались редко. Видимо, ему одиноко, и он затащил меня в свою берлогу скоротать пару часиков. Мы проникли в тесный отсек, и Рашид зажёг светильник на батарейках, с грехом пополам освещавший подземное убежище. Я же способен был разглядеть его неказистую фигуру и грубые черты лица.
Он указал, чтоб я присел на скамейку. На ощупь она была деревянная, сырая, покрытая трухлявым мохом и опилками.
– Это мой дом, – важно сказал он, наклоняясь к ящику.
– Понял, – ответил я, съёжившись как простуженный ёжик. Все мои волоски встали дыбом от мерзости этой дыры. – Ты сам-то откуда?
– Бишкек.
– А…
Догадки оправдались. Откуда же ему ещё быть?!
Рашид достал из ящика старый ободранный пакет, в котором хранилось что-то съедобное. Так решил я, когда Рашид разрезал этот предмет на куски и уложил на сковородку, а на другом ящике стояла электрическая плитка, естественно, работавшая не на солнечных батареях. Видимо, электричество сюда проведено, если Рашид не качал киловатты с надземного щита, подвергая опасности весь микрорайон и провоцируя перегрузку кабеля и короткое замыкание.
Шандарахнуть могло в любой момент, но Рашиду заведомо неизвестны законы физики. Он живёт в каменном веке, слепо пользуясь достижениями прогресса. Не заботясь о технике безопасности и совершенно не понимая законов Ома, как древний туземец, прообраз предков-кочевников, он водил хороводы, когда молния разжигала костёр, поддерживал пламя, прославлял бога огня и, как обезьяны на полинезийских островах, зачарованный смотрел на пламя, не двигаясь с места. Пламя действительно зачаровывало, а Рашида зачаровывала горелка – он так же упорно смотрел на неё и долго не решался зажечь, делая вид, что ему это предстоит впервые.
Рашид не спросил совета, но и я, к своему стыду, не помог бы, потому что никогда не пользовался горелками, фонарями, ящиками и подвальными казематами. Я совершенно из другого мира, и как мне довелось попасть сюда – одному дьяволу известно. В свою очередь, Адель не могла ожидать, что мне предстоит надолго тут задержаться. Пусть помучается, пусть трепещет в догадках. Проверить меня она не рискнёт. Ей остаётся ждать и бояться, прикидывая в уме разные, самые отчаянные варианты моего положения. Любопытно, она бы расстроилась, если б я по совету Рашида сбросился с крыши? Он бы проводил меня в последний путь и осветил мой прыжок своим фонарём и ещё посветил Адель, а она увидела бы настоящий светоч и прониклась священной благодатью. Истинный знак судьбы, уверилась бы она, не догадываясь, что под божественным светочем скрывается грязный фонарь подземного обитателя.
Мне пришлось открыть новый вид. Был человек пещерный, а стал человек подвальный. Никаких костных останков и следов – живой и довольно распространённый вид. Вся Москва кишит Рашидами и Ровшанами в подземных убежищах, а на поверхность они поднимаются ночью. И все об этом догадываются, как знают о крысах, но не понимают масштабов бедствия. Второе татарское нашествие процветает, но уже не татаро-монголами, а киргизо-таджиками. Если их вооружить и всучить немного мозгов, они составят миллионное войско и возьмут столицу империи.
Но что грезить? Они давно уже своё взяли. И наш стольный град покорён ими. Москвичи платят дань, выраженную в стоимости квадратного метра, а Рашиды и Ровшаны сидят по подвалам и охраняют свои несметные богатства – такова новейшая история и суровая реальность дня. И мне суждено сидеть рядом с ханом Рашидом, потчевать его яства и угощаться его выпивкой – это его мир, по-своему потусторонний и непременно адский, как и вся моя жизнь.
Конфорка горела голубым сиянием, когда Рашид достал два стакана, на дне которых плавала жилистая масса. Он выпрыснул её в стенку и всучил мне один стакан. Рукавом я вытер его, дунул и успокоился, не так боясь подхватить какую-нибудь заразу. Я предположил, что у Рашида есть вши или даже блохи, или он носитель тифа, холеры, чумы и прочей смертельной гадости. Неизвестно насчёт последних недугов, но вшей я уже подхватил, отчего навязчиво чесалась спина и затылок.
С потолка капала холодная вода, причём старательно на меня. Сырость и плесень выглядывали из каждых щелей. Зимой здесь не разживёшься. Отопления я не разглядел, но кривые некрашеные трубы уходили в проём. В подвале прохладно и вполне сносно, когда на улице пекло, но осенью здесь наступит холодрыга, однозначно. Я намеревался предложить Рашиду переехать и занять более пристойную квартирку, например, на четвёртом этаже, где я разгадал жестокий обман Адель, тщетно зализывая задницу уязвлённого самолюбия. Это она плюнула мне в душу, осквернив в памяти любовь. Для неё нет ничего святого. Бесчеловечное создание… Подлая тварь, как я всегда называл её. Для неё не существует любви, а есть только нетленные мёртвые рифмы и четверостишия.
Стакан требовал наполнения. Рашид достал открытую бутылку водки с порванной этикеткой и без акцизных знаков. Саданул мне полстакана, а оставшуюся часть вылил себе – последние остатки. Рашид экономил на спиртном. По моим сведениям, киргизы пьют мало и к алкоголизму не склонны, и если начинают лопать по-страшному, то когда наша братия их к тому приучит. Русский строитель – пьяный строитель, потому так часто у нас падают краны, задавливая хмельных мужичков как мух, рушатся аквапарки, разваливаются элитные коттеджи, а канализация считает своим долгом разрядиться фонтаном и затопить все нижние этажи каждый сезон, не реже. И какой наш строитель не пьёт на работе, а сколько он вливает в себя после – киргизам не снилось. Киргиз бережёт себя. Молдаванин – и тот априори спившийся, ведь такой же славянин, как-никак. А таджик или киргиз – другое дело, топить себя в бочке с вином не станет. Не по его масти и не по его вере.
Следуя вековым традициям, Рашид не злоупотреблял, а употреблял по праздникам. Нынче самый торжественный момент – посланник богемы и гламура пожаловал в гости и уже полностью уничтожил пиджак от Roberto Cavаlli и разорвал о прутья брюки от того же маэстро, а рубашка Brioni пропахла зловонием, которым пахло здесь всё. В жилище Рашида нос воротило от мочи и засохшего кала. Отхожее место не выделялось в отдельное помещение.
– Пьём? – резво спросил он.
– Пьём! – резво ответил я и привстал со скамьи.
Но Рашид махнул мне рукой, дескать, это лишнее. Условности ни к чему, он меня и так уважает и принимает со всеми почестями, свойственными восточному человеку. И его я уважаю и не отказываюсь. Мне бы надеть ханский наряд и постелить ковры, но это уже прошлое. Настоящий герой своего времени и кудесник каменного мастерства, Рашид потчевал меня в своём урбанистическом карцере.
– Ты местный? – спросил он, оставив глоток пойла на донышке.
Как все поняли, пойло представляло собой тёплую сорокаградусную водку. Свою, доморощенную, жгучую. Этикетка напоминала привычную «Столичную» – дешёвая водка, какую я никогда не пробовал, но дельная. Не самогон, не бормотуха, не самоделка и не метиловая отрава, уверял я себя, но хотелось закусить. От сковороды пахло подгоревшим мясом. Я бы не удивился, если Рашид приподнёс бы мне плов, но он завернул руки в тряпку и стащил горячую сковороду, поставив её на пару затесавшихся кирпичей.
– Я тоже, – важно сказал он, обнажив полубеззубую пасть.
Клыки у него имелись, иначе он перешёл бы на каши. Зубов двадцать осталось. Все жёлтые и гнилые. Рашид явно не догадывался о существовании щётки и зубной пасты.