— А мне? — резонно спросил учёный. — Включив генераторы пси-энергии на полную мощность, я легко могу превратить в пускающих слюну идиотов всех находящихся на борту, включая себя и вас. А выборочно… Вы способны из своего пистолета одним выстрелом убить всю свору атакующих вас с разных сторон бультерьеров?
Переждал исполненный бессильного бешенства взгляд коммодора.
— Вот и я тоже. У нас нет возможности воздействовать на людей избирательно. За исключением тех, кто уже прошёл предварительную обработку, чьи характеристики внесены в нужные ячейки памяти, и сами они собраны в нужном месте, оснащённом правильно расположенными волноводами и излучателями…
— А сбить с нашего следа русскую эскадру вы можете? Поставить какую-то завесу… Да, дьявол забери, сделать хоть что-нибудь?!
— Завесу мы уже поставили. На всех экранах русских кораблей именно то, о чём вы просите. Радиосвязь по-прежнему не работает, радиолокаторы принимают только то, что мы на них транслируем. Они видят — «Гренвилл» вслед за «Тайгером», «Лайоном» и «Блейком», полным ходом идущий на северо-восток тридцатиузловым ходом, успешно увеличивая отрыв, а не болтается, как, извините…
Честер несколько воспрянул духом. Какая-то польза от этих учёных всё же есть. За час-полтора руль как-нибудь приведут в порядок, и тогда полными ходами — пусть трубки в котлах горят — на юг, на юг. До ближайшего нейтрального порта, и катись оно всё… Жить намного лучше, чем не жить, какими бы словами подобная ерунда не облекалась. «Дульце эт декорум э про патриа море»?[40] Сейчас, ждите…
— Только, сэр, одна маленькая загвоздка. На антенны русских мы сигнал посылаем, а вот как быть с глазами пилотов русских разведчиков? В оптическом диапазоне мы — как на ладони, прошу прощения, сэр. А ещё есть моряки русского парохода, что болтается у горизонта. Они тоже нас видят. То есть на повестке один вопрос: кому поверит русский адмирал — донесениям своих радиометристов или непосредственным наблюдателям?
Вот чему коммодор за свою сравнительно долгую жизнь не научился — так это нормальному русскому мату — командному языку вероятного противника. Отчего выругался совсем не остроумно, пусть и экспрессивно. Состояние его для людей, профессионально занимающихся в том числе и психологией, было вполне очевидно. Таким людям, как Честер, да и всем другим коммодорам и адмиралам, правильнее всего — стоять на мостиках и вести куда-нибудь свои железные коробки, зная лишь пункт назначения. Думать при этом о чём-то отвлечённом — явно непосильный труд. От перенапряжения у них может «выбить предохранители» и тогда…
Френч почти незаметно кивнул доктору Уилки, тот — кому-то ещё. И коммодор с мгновенно остекленевшими глазами сначала пошатнулся, попытался что-то сказать коснеющим языком, потом, медленно подогнув ноги, опустился на палубу отсека, превращённого в лабораторию. Пару секунду посидел в позе Будды и повалился вперёд, ткнувшись лбом в палубу.
Учёные умирать не хотели, ни за «старую добрую Англию», ни за деньги. Куда проще нейтрализовать одного коммодора, накрыв его лучом из параболической антенны. Этот портативный излучатель, с дальностью всего двадцать метров и углом раствора всего в десять градусов был установлен одновременно с монтажом всего оборудования, и на такой, в частности, случай. Любого человека или сколь угодно большую группу, оказавшуюся в пределах расположенных в ключевых точках, чётко очерченных прямо на палубах рабочих помещений и приборных отсеков зон, можно было парализовать, стереть память или заставить делать то, что потребуется специалистам. Сейчас времени программировать объект не было, и его просто отключили.
— Ну и что теперь, мистер Френч? — спросил Уилки, — строго по букве закона мы с вами заслуживаем суда и приличного тюремного срока.
— Сомневаюсь, что в ближайшее время этот факт станет предметом расследования. Назревают куда более масштабные события.
— События меня занимают гораздо меньше. Меньше, чем возможность взлететь на воздух или быть банально расстрелянными. Капитан выразился вполне недвусмысленно — попасть живыми в руки русских нам никто не позволит…
— И что теперь? Вы в состоянии прямо сейчас написать программу, способную заставить капитана отменить все свои планы и инструкции относительно нас?
— Конечно, нет, и вы это знаете, — пожал плечами Уилки. — Зато мы можем немедленно привести его в чувство и очень убедительно попросить сделать то же самое без помощи техники…
— Если вы в состоянии сделать это — так не теряйте времени. Таймер уже, возможно, отсчитывает последние минуты…
— Кстати, о таймере, сэр, — вмешался инженер не слишком высокого статуса, работавший за одним из ближайших столов, — вам не кажется, что не только капитан, кое-кто ещё мог озаботиться сохранением «тайны государственного значения»?
— Чёрт возьми, Френч, — сказал Уилки, больше не считающий нужным употреблять в отношении руководителя, ставшего подельником, вежливые приставки, — а парень прав, тот же проклятый Эванс вполне может нажать какую-нибудь хитрую кнопочку.
— Ну и ваши действия в таком случае?
— Очень просто, — снова ответил инженер. — Я сейчас же могу запустить один генератор, блокирующий, грубо говоря, движение и взаимодействие заряженных частиц в проводниках и диэлектриках. В нашем случае — ни одна управляющая команда ни от какого прибора никуда не дойдёт. От карманного пульта до взрывателя мины — в том числе. Едва ли мистер Эванс, подобно Гаю Фоксу[41], побежит с факелом в пороховой погреб…
— А вы представляете, что в этом случае произойдёт со всей остальной электрикой и электроникой крейсера? — спросил Френч.
— А нам какое дело? Я так понял, речь идёт о спасении собственных задниц в первую очередь…
Эффект от срабатывания программы был действительно впечатляющий. Выглядело это, как если бы разомкнуть все синапсы[42] нервной системы человека. Впрочем, нет, не все, а только те, что связывают головной и спинной мозг с двигательными центрами. Мыслить человек по-прежнему может, а вот произвольно двинуть хоть одним пальцем, хоть веком дрогнуть — увы! То же и крейсер. Зря старался Карташов, грубо и нецивилизованно обесточивая пост живучести. Обычный штатский инженер одним щелчком тумблера превратил современный, напичканный электропотребляющими приборами корабль в подобие флагманского корабля Нельсона или даже древнегреческой триремы. Общим для этих плавсредств было то, что единственными источниками энергии остались мускульная сила да огонь в камбузной печке и на кончике фитиля масляной лампы или сальной свечки. Даже батарейки и аккумуляторы карманных фонариков разрядились в ноль.
Правда, нужной команде Френча аппаратуры этот «блэк-аут» не коснулся, она по-прежнему работала, должным образом экранированная и имеющая автономное питание. Иначе что бы значили эти гражданские люди со своими, ставшими никчёмными приборами на охваченном паникой и смутой судне? А так они могли сохранять суверенитет, ощущая себя высокоучёными монахами хорошо укреплённого монастыря в охваченной феодальными смутами средневековой Европе.
Находившиеся рядом инженеры вмиг оттащили коммодора в свободный от приборных шкафов угол, да там и оставили лежать прямо на линолеуме. Некому было сейчас о нём заботиться, и незачем тоже. Френч с помощником соображали, как действовать дальше, остальные, бросив работу, демонстративно закуривали там, где это раньше категорически запрещалось, и горячо обсуждали случившееся и ближайшие перспективы.
В принципе, неплохим был только что предложенный вариант — парализовать вообще всех людей, находящихся на корабле, кроме учёных, поставить вокруг него мощную гипнотическую завесу, чтобы несколько часов, пока протянут аккумуляторы, русские не могли его увидеть, а тем более — захватить. Самим уничтожить оборудование и документы, спустить на воду мореходный катер и направиться в сторону ближайших островов. Причалить к берегу в небольшом туристском городке, выдать себя за обычных путешественников или, вообще не привлекая ничьего внимания, взять такси до аэропорта — и на этом всё.
Схема до крайности простая, но на практике трудноисполнимая. Прежде всего потому, что ни один из людей Френча понятия не имел о том, как это сделать практически. Как говорил один доморощенный мыслитель: «Легче нести ахинею, чем бревно». Легче разработать программу одновременного перепрограммирования тысяч людей, чем вручную наладить тали и спустить на воду, при неработающих электромоторах шлюпбалок, двадцатитонный катер. Остальное — из той же оперы. Как, например, пройти несколько сотен океанских миль и попасть в крошечные, как мушиный след на глобусе, острова, не умея пользоваться навигационными приборами?
Значит, нужно придумать что-то другое. Например, опять-таки парализовать весь экипаж крейсера, потом десяток наиболее подходящих тел перетащить в одну из лабораторий, вновь вернуть к жизни, наложив при этом на сознание нужную поведенческую программу: «Беспрекословно повиноваться, доставить господ учёных до ближайшего безопасного населённого пункта, после чего всё забыть. Навсегда». Технически возможно, но займёт минимум четыре-пять часов, это не считая времени, нужного, чтобы удалиться за пределы видимости русских кораблей, которые уже будут в рядом с крейсером, пусть и невидимым. А как быть с барражирующими в небе самолётами?
Неизвестно, существуют ли в английском языке поговорки, аналогичные русским про гору и Магомеда, про волка и ловца, на которого ему следует бежать, но сработать она сработала. Распахнулась наружу выходящая на левый борт кормовой надстройки дверь, прямо под крылом мостика, и в просторное помещение салона нельзя сказать, что ворвалась, скорее — проникла, а ещё лучше — перетекла с палубы совершенно бесшумно стройная девушка.
Камуфляжный костюм неизвестной английским учёным расцветки безупречно, как туалет от Харрордса, сидел на её высокой тонкой фигуре. Изяществу фигуры и движений, подходящих арабской танцовщице, не мешало даже огромное для нормального человека количество оружия и боеприпасов, распределённых на ремнях и в многочисленных карманах брюк и куртки. Ещё учёным мужам бросились в глаза прекрасные волосы, большие, будто светящиеся глаза и лицо, своими чертами свидетельствующее о безусловно славянской принадлежности этой дивы.
Остановившись в четырёх шагах от Френча, она немедленно направила свой автомат на ошеломлённых её появлением «специалистов».
— Все поднимают руки и не двигаются с тех мест, где сейчас находятся, — сказала девушка на безупречном английском, но с совершенно не свойственными этому языку мягкими мелодичными интонациями и обертонами. Половина находящихся в «лаборатории» Френча людей не столь уж давно работала несколько месяцев в Москве, близко общались с русскими девушками и дамами, оттого не могли спутать этот, если так можно выразиться, «акцент» ни с каким другим.
Мистер Чарльз Доджсон, более математик, чем писатель Льюис Кэрролл, о подобных ситуациях выразился метко: «Становилось всё страньше и страньше». Вот и мистеру Френчу стало совсем уже странно. Русская эскадра ещё достаточно далеко, в полусотне миль примерно, а откуда тогда «это»? Тяжеловооружённая мисс, судя по всему, не могла скрываться среди подготовленных к «спецобработке» русских волонтёров, никакой грим не помог бы прятаться девушке со столь выраженными формами в тесных кубриках среди сотен мужчин, при отсутствии индивидуальных гальюнов, душевых и умывальников. Разве только… — мелькнула у профессора интересная мысль.
При всеобщей растерянности, не исключившей, впрочем, вполне естественного, инстинктивного, без участия мыслительного аппарата интереса полутора десятков молодых мужчин, вторую неделю обходившихся «без берега», к прелестной, слишком уж отличающейся от дубоватых соотечественниц особе, появление двух её коллег, тоже с автоматами, дополнительного ажиотажа не вызвало. Они как раз выглядели именно теми самыми волонтёрами, кандидатами в зомби и ещё раз на тот свет. От них даже пахло так, как и должно — по́том, не только своим, табачным перегаром, впитавшемся в одежду, многими другими ароматами, свойственными обитателям казарм, тюрем и корабельных кубриков.
И никаких специальных пояснений их появление не требовало — людям, привыкшим мыслить аналитически, всё стало понятно. Русскими проведена вполне успешная контракция, задуманная, как только им стал известен план «Дискрешен»[43]. Откуда известен и как — не суть важно. Важно, что русские морские диверсанты захватили корабль, любезно приглашённые на борт британской разведкой. Тем самым не только выполнили свою задачу, но и дали ответ на так мучившую Френча и его людей проблему.
— О…! А кто это тут у них…? — нецензурно, не стесняясь присутствия Марии, удивился Кузнецов, увидев распростёртое на линолеуме массивное тело командира, явно не подающего признаков жизни.
— Если я правильно понимаю, — ответила Варламова, наизусть знавшая знаки различия всех армий и флотов мира, как «цивилизованных», так и «независимых» республик, империй, султанатов, герцогств и прочих образований, доросших до формирования регулярных вооружённых сил, — перед нами как раз командир данного крейсера. Едва ли на нём служат сразу два коммодора. Да вон и серебряный значок на кителе… И что же мы видим на этой интересной картинке? — спросила она тоном учительницы, преподающей французский язык в детском саду по методике мадемуазель Марго.
Сама же и ответила:
— Мы видим либо приключившийся с господином коммодором совершенно неожиданный инсульт. Либо — банальный бунт на корабле, начинающийся, как водится, с убийства капитана. Только вот состав заговорщиков… кажется… мне… — Мария говорила всё медленнее, язык совершенно не слушался, и в глазах плыло. Ещё секунда, и с ней случится то, что уже произошло с командиром. Инсульт не инсульт, но тотальное поражение речевых и двигательных центров. А вот сознание пока сохранялось. Такая специфика испытанной на Честере программы — новая задача накладывалась на мыслящий, но отключённый от своих эффекторов мозг.
Егор уже лежал на полу, сражённый мгновенным параличом. Карташов отстал на два-три метра, его достало не так тотально, но и он сползал на палубу, выронив ППД и бессильно цепляясь скрюченными пальцами за броневую дверь. Маша это видела и, успев понять, что происходит, словно зависла между стремлениями нажать спусковой крючок или выхватить блок-универсал из нагрудного кармана.
Слишком неожиданно всё случилось. Именно к такому повороту событий никто не был готов. Мистер Уилки оказался сообразительнее всех. Только валькирия появилась и заговорила, он быстрым движением, пока никто не помешал, повернул верньер одного из своих устройств. На его метнувшуюся к пульту руку никто не обратил внимания — все смотрели совсем не туда, куда стоило бы, да и Мария неизвестно с чего разболталась сверх меры. Видимо, на неё так своеобразно подействовало плавно наращивавшее свою напряжённость психополе.
Только Френч и его сотрудники не учли того факта, что Варламова, пусть и была анатомически и физиологически совершенно нормальным человеком, но мозг её и психика функционировали несколько в другом режиме, «на другой волне», не на той, под которую был подстроен оптимум генератора. Да кроме этого, включённый гомеостат хотя и не нейтрализовал внешнее психополе, но значительно повышал общую резистентность организма валькирии. Проще говоря, до последней возможности не позволял ей потерять сознание и контроль над своим телом. Точно так же она держалась бы на ногах и сохраняла сознание даже с простреленным сердцем, пока организм затягивал рану и подключал резервные источники жизненных сил.
Маша совершенно инстинктивно, не зная об ориентации психополя, просто чтобы расширить сектор обстрела и получить большую свободу действий, попыталась отскочить назад, к комингсу двери.
Отскочить — слишком сильно сказано, она качнулась назад и сделала два шага, еле-еле сохраняя равновесие и напоминая сильно пьяного, из последних сил держащегося на ногах человека. Ноги подгибались, и глаза, словно дымом, затягивало серой мутью. Очень трудно стало вдыхать густой и липкий воздух.
Целую секунду учёная братия напряжённо ждала — когда же упадёт, наконец, эта девчонка без чувств, как её напарники, и не успеет ли сначала перекрестить салон длинной автоматной очередью. Ствол она так и не опустила, значит — несколько пуль наверняка кому-то достанутся. Вопрос — кому конкретно.
Девушка, выйдя из фокуса магического эллипса, пришла в себя так же быстро, как и начала впадать в транс. И злость её охватила нешуточная. Всё же совсем обычной девушкой она до сих пор не стала. Когда начали действовать глубинные стереотипы, наносная культура, приобретённая за последний год, ещё удерживалась, но уже еле-еле. Реакция разъярённой пантеры была бы более естественной, чем старательно удерживаемая личина девицы Варламовой, якобы внучки-правнучки знаменитых композиторов, актёров и многих поколений военнослужащих дворян.
Пули короткой, в три патрона, очереди разметали седеющие волосы и оставили глубокую царапину на куполообразном черепе доктора физики и философии, оправдавшего-таки свою полубандитскую внешность. Мария подсознательно зафиксировала его движение к пульту, и теперь, когда возникла необходимость, могла бы с точностью указать, какой именно тумблер включил учёный. Просто в тот момент она ожидала от противника более агрессивных поступков, вот и просмотрела этот, мелкий.