Даша достает из сумочки десятку, и вот они уже в прохладном зале, за отдельным столиком. Два бокала, два прибора, две белейшие салфетки и посреди стола — цветок гвоздики. Один. На двоих. Для объединения и интима: «Наш общий цветок».
Даша тайком поглядывает в настенное зеркало, и ее лицо делается натянутым.
— Даш, не смотрись.
— Почему?
— Ты каменеешь от этих зеркал. Без них ты красивей.
— Разве это возможно?
Даша очень хорошо смеется, белозубо, ярко. Но ей не терпится побеседовать серьезно.
— Виктор, а почему ты не хочешь сделать… ну… как говорит Алик?
Виктор молчит. Ему тогда еще показалось, что на Дашу произвел впечатление разговор об отце. Ему это не очень приятно. Пусть бы ей нравился он сам.
— Поглядим, Даша, — говорит он. И опять слышит это
Хм! А Лида непременно заинтересовалась бы, почему он вспомнил тогда про музыкальную девочку. Хорошо, что он не влюбился в Лиду.
— Дашка, ты — чудо!
Она уже отпила из бокала немного рислинга, и теперь вдруг ей делается грустно.
— Я, Витька, может, и чудо, а твой Женя-художник любит Лиду. А не меня.
— Ну и что?
— Досадно! — И вдруг вся загорается сердитым огнем: — Я не терплю, понимаешь? Не терплю, когда нравится кто-то другой, а не я.
— Избалованная. Я тебя не возьму в жены.
— Возьмешь. Положить салату?
В смуглых Дашиных руках все оживает — и бокал, и простая ложка.
Виктор любуется ею. А ей, видно, необходимо нравиться еще больше и задеть немного. И она говорит:
— А Миша посвятил мне стихи.
— Прочти.
— Не помню. Я покажу тебе. Он подарил.
Виктора вдруг поражает догадка:
— Вы что, встречались без меня?
— Ну да! Лида с Женей зашли за мной, а потом мы позвонили Мише. Погуляли по улицам.
— Хорошие стихи?
— Прекрасные.
Настроение у Виктора круто и вдруг портится. То было отличное, а теперь — как ножом отрезало.
— У него книжка выходит, — добивает Даша. — На днях получает гонорар и зовет всех пропивать. И тебя.
— Благодарю, не ожидал.
Виктор расплачивается с официантом, дает ему изрядно на чай и медленно шествует за Дашей между столиками. В настенном зеркале отражается его высокий, довольно складный двойник… И у двойника молодое, слишком молодое и несколько обескураженное лицо. Надо что-то придумать, Витька. Ты же не идиот! Где голова? Не теряй головы, будь другом.
***
На столе в маминой комнате лежит тоненькая брошюрка в зеленоватой, будто выцветшей обложке. Это и есть папина работа.
Виктор просто не может заставить себя взяться за эту книжицу, так она разочаровала его своими размерами и блеклыми тонами. И на это положена жизнь! Мама получила какие-то деньги, кажется — небольшие. Виктор надеялся, что она даст ему на велосипед. Не дала. И ничего не купила. Что ж, можно понять. Хотя…
Теперь, когда устоялось лето, женщины (мама с Аськой) каждое воскресенье выезжают в ближний лес. Новый район. Две остановки на автобусе — и лес. Виктор, а иногда и Николай Николаич сопровождают их. Несут гамак, раскладное кресло, подстилку и еду в рюкзаке. Скучноватые гулянки. Но женщинам надо помогать. Вот был бы велосипед!
— Мам, если я поступлю в институт, ты мне… того… сувенирчик, а?
— Ну еще бы! Заказывай.
— Велосипед.
— Почему не автомобиль?
— Я думал — ты вправду.
— Ты потерял чувство юмора, сын.
— Потому что не тренируюсь.
— Ну и зря.
Виктор и сам знает, что потерял. Он заскучал как-то. Его стало раздражать многое из того, что прежде веселило.
Это, как он полагает, с того вечера, когда Даша бежала с ним по незнакомым улицам, а потом оказалось, что они незнакомы только ему, Виктору.
Не умножай числа растяп, наше время не для них.
Не шокируй сограждан: ничего не носи нараспашку, особенно душу…
У Виктора много всяких малых негативных заповедей.
Не возлюби ближнего своего больше, чем себя, ибо тогда он сядет тебе на шею.
Ни во что не уходи с головой — потонешь.
Последнее было критическим осмыслением опыта семьи: отец ушел в работу — и вот его нет (а эти два фактора связаны, тут уж сомнений никаких); мать ушла в обожание (обожествление!) отца — и вот ее тоже почти нет. Плетется, тяжело ступая по согретой, хвоистой земле. И видно, что не живет, не радуется.
А сегодня такое утро!
— Мам, совсем забыл сказать: я позвал ребят сюда, в лес. Здесь, говорят, есть озеро, мы сбегаем искупаемся, а потом — в кино.
Мама только поводит плечом. Это имеет несколько значений:
1) она-то надеялась, что сын позанимается;
2) может, она вовсе не хочет проводить выходной в обществе его друзей;
3) впрочем — безразлично. Как знаешь!
Они останавливаются всегда в одном и том же месте — на поляне.
Здесь Николай Николаич в свое время вколотил в сосну здоровенный гвоздь для гамакового уха. А в другое ухо продевается веревка и перекидывается через толстый сук дуба. На оставшемся конце веревки можно раскачиваться, будто это гигантские шаги. Что Виктор и делает, демонстрируя отяжелевшему профессору свою ловкость, смелость, а заодно и молодость.
Этот почти безгласный Ниф-Ниф вовсе, кажется, и не собирается жениться на Аське, что бесит Виктора. Причем бесит не столько из-за комнаты (чулан поднадоел), сколько вообще. Из чувства справедливости. Молодая тетушка хороша собой и так прекрасно фарширует кабачки.
— Николай Николаич, — говорит он, — вы любите фаршированные кабачки?
— А? — точно просыпается этот великий ученый. А ведь шел, как человек, и даже волок на спине отвратительное, тяжелое раскладное кресло.
— Ну, Николай Николаич, это когда берут зеленый такой кабачок, срезают кожу…
— Да, да, очень люблю. А почему, собственно, вас это… заинтересовало?
— Так. Хотел знать ваш вкус.
— Я не всегда понимаю вас, Виктор.
Он последнее время стал сдержанным и даже несколько величественным. Правда, он сейчас много работает. Может, потому?
Только они разложились, женщины переобулись и собрались побродить по лесу, а Ниф-Ниф завалился в гамак, как в кустах завозилось, зашумело, засмеялось прекрасным Дашиным смехом. Пришли. Тихое ура! Чтоб никто (даже сам!) этого «ура» не слышал. «Не возлюби ближнего своего»…
Даша гладко зачесала волосы (цыганка? таитянка?). А за ней, как пришитый, Миша Романов. Тихий и зависимый: никакого твердого стояния на ногах. В свежей голубой рубашке. Хм! Благостный. А он, пожалуй, был бы ничего, если б следил за собой. Нет, не то чтобы одевался (Виктор вовсе не ханжа), а просто немного думал бы, как он выглядит со стороны. Походка, посадка головы. И потом, не так выкладывался при чтении. А то — лицо потное, на лбу жилы, шея вытянута… Нет, не может он понравиться Даше.
Возле Лиды, как всегда теперь, Алик и Женя Масальский. Тоже почему-то видно, что они имеют отношение к ней, а не к Даше. Бедная Даша!
Они все выбежали с криком из-за кустов, но, наскочив на удивленный взгляд немолодой женщины, смешались.
— Это моя мама, — ласково говорит Виктор. — А это мои друзья. — И, подсмеиваясь над собой: — Здесь все мое. Мой лес, моя поляна, моя тетя, да, да, такая красивая, по имени Ася. И… — он не решается, — наш общий друг Николай Николаевич, уже профессор.
(А профессор задремал в гамаке. О господи, старость не радость!)
Виктор говорит и пристрастно наблюдает, как знакомятся. Алик сует руку маме, успевает сказать со всей своей нелепой искренностью:
— Очень рад. Я читал работу вашего мужа. Это гениально. Поверьте мне.
И вот уж у мамы никакого колючего взгляда, а веселый, открытый, заинтересованный:
— Вы — врач?
— Будущий. Сдал документы в медицинский. Вместе с Виктором.
Маме, разумеется, сразу понравился этот Алик. И Лида, представленная им:
— Лида скоро будет врачом. И вот увидите, отличным!
Лида без улыбки наклоняет голову:
— Я тоже читала. Алик приносил. Я не так, как он, разбираюсь, но то, что я поняла, мне кажется очень важным. А еще какие-нибудь работы есть?
Мама хочет ответить (да, есть, осталось много набросков, вероятно, надо собрать их. Виктор знает — это теперь ее конек), но тут подлетает Даша, сияет, тянет узкую смуглую руку:
— А я — Даша.
И не нравится маме. Так, во всяком случае, кажется Виктору.
— Ну что, к озеру? — говорит он.
— К озеру, к озеру!
Миша Романов так и не успел представиться. Да он и не хотел. Это точно. Что ему Виктор и тем более его родня?.. Он здесь ради Даши. Только.
— Пойдемте с нами, — зовет Алик маму. — И вы, Ася. Пошли (Ник-Ника не зовут, поскольку он спит).
И вдруг мама и Ася соглашаются. Мама хочет знать, где это озеро, а то живут рядом и… А что до Аськи — небось от обиды. Уснул. В ее обществе.
Кресло подставляют к гамаку со спящим (он — как рыбка в сети. Отличный улов!). Рюкзак с едой и подстилкой взваливает на спину Женя (он и тут знает, как поступить), и вот они идут все вместе. Мама говорит с Лидой, смеется. Алик топчется рядом. Женя приглашает обеих сестер (а ведь они похожи — мама и Аська. Вот открытие!) поглядеть его картины. Какое-то сегодня хорошее утро. Может, поэтому такое единение? И только бедный Ниф-Ниф там, в своих сетях, в своих тенетах… Проснется — никого. Уйдет. Уйдет рыбка!
— Сейчас догоню! — говорит Виктор, ощущая особый, радостный прилив сил. Он возвращается на поляну (улов на месте), свободным концом веревки шнурует и сближает края гамака (только сонное мычание в ответ) и, скрепив это все двойным узлом, со спокойным сердцем (теперь не уйдешь!) нагоняет остальных.
— Аська, дело в шляпе!
Она занята разговором с Женей и на Виктора не обращает внимания.
Что такое купание в жаркий день, знает всякий. Это прекрасное и прохладное дело, это — радость. Даже если берега засижены людьми. Виктор плавает отлично, сложен — дай бог! Очень хороша Даша, и опять же — нарядна в своем многоцветном купальнике. Весь пляж глядит на нее. Ее зазывают играть в волейбол, какая-то смуглая компания подгоняет ради нее лодку к берегу. Но Даша только смеется победно. Зачем они ей, когда у нее здесь друзья. И еще — Виктор. Он это чувствует. И даже немного смущен этим. Он глядит на Лиду. И Лида не хуже — как странно! — гибкая, ладная. Они с Виктором плывут рядом (Даша отстала), перебираются на другую сторону озера. Там — песок, редкие сосны и почти нет людей.
— Витька, ты хороший человек? — неожиданно спрашивает Лида, закапывая ноги в песок. (Они отдыхают, обсыхают на солнышке перед новым заплывом.)
— Есть сомнения?
— Нет… не знаю. Не пойму. Ты забавный, красивый…
— Благодарю.
— Думаю, что очень способный, а вот основа, стержень… Есть они?
— Лида, дай осознать. Я не задумывался так серьезно о себе любимом.
— Ну, осознай.
— Тотчас же?
Лида молча пожимает плечами — мне, мол, безразлично, перебьюсь. Или еще одно значение: если для тебя это тяжелая задача, прости великодушно.
Ни с Аликом, ни с Женей, ни с Мишей она так не обращается. Виктору хочется равенства:
— Я, Лидочка, не совсем понимаю, что ты вкладываешь в слово «стержень».
— Ну, если попроще, то я прикидываю так: чем станет человек в тяжелую для него и для меня минуту. В опасную. Куда рванется — ко мне или от меня?
— Навязший в зубах вопрос: «Можно ли с ним пойти в разведку»?
— Хм, знаешь, Витька, любую истину можно заключить в банальные слова, вроде бы убить ее. Но зачем? Послушай, вот о чем я говорю: существуют ли для нас с тобой уважаемые истины и какие именно?!
— А для Даши?!
— С Дашей я дружу со школы, понятно? Это почти родство.
— Ты будто оправдываешься.
— Ну, допустим. Да. Меня там не все устраивает.
— И я тебя «там» не устраиваю?
— Я об этом не думала.
— А я полагал, что весь наш этакий… ну… полуголый разговор затеян ради спасения Даши. А что до истин — то я люблю маму.
У Виктора отработана гримаса простачка. Кто поймет буквально — хорошо. А для тех, кто поумнее, есть в этой масочке призыв посмеяться вместе!
Лида — из «поумнее». Она тряхнула головой:
— Ты, Витька, очень обаятельно придуриваешься. Поплыли?
Лида плавает прекрасно. Белые, не золотистые, а какие-то зеленоватые, как подсохшая трава, волосы не покрыты и блестят. Хорошо, хорошо, просто отлично, что он, Виктор, не влюбился в Лиду: душу бы из него вытрясла!
С озера возвращаются медленно. День, собственно, прошел. Запасы съедены. В кино опоздали. Солнышко ушло вниз, уже не за деревья, а за кусты.
— Сняли небось наш гамак, — говорит практичная Ася.
— Если только вместе с профессором, — отзывается Виктор.
— Он, наверное, ушел. Ну и пусть.
— Не ушел!
Миша Романов идет рядом с Дашей. Он читает стихи, которые не вошли в книжку.
Даша слушает очень серьезно, так что Виктору, дабы обратить на себя внимание, остается только раскрыть перочинный ножик, попридержать его за острый конец, а потом ловко кинуть в сосну. Оп! Вонзился, задрожал. Пошли дальше. Оп! Опять вонзился!
Миша обернулся к нему, поглядел внимательно, а дочитав, спросил:
— Виктор, а ты сам не пишешь?
— Я тут прочел в «Литературке», — вздохнул Виктор, — что одного поэта перевели в драматурги. Потому что каждое его стихотворение было подлинной трагедией для слушателей. Прочитал и раздумал.
Романов не обиделся. В сиянии своей выходящей книги, уравновесившись ею, он только пожал плечами: твое, мол, дело. И Виктор сам понял; дерзит, как маленький. Романов же, закрепляя свою победу, спросил:
— Ты, говорят, в медики хочешь податься? Я бы на твоем месте — на журналистский в МГУ.
Виктор строго ответил:
— Потом не устроишься. А у меня — видишь? — семья.
— Ты-то не устроишься? Да ты на первом курсе сможешь подрабатывать. Репортажи, интервью…
— «Разрешите вас проинтервьюировать», да?
Пока Миша давал взрослые и дельные советы (Даша взвешивала молча), а он, Виктор, болтал всякий вздор (и снова Даша взвешивала), он вдруг будто прозрел: боже мой! Как это он дал втянуть себя в этот нудный серьезный тон, он, мастер юмора и абсурда?! И он натянул вожжи, сворачивая в родную колею, и сразу повело, само повело:
— Хорошо тебе — третий курс, книжка, слава, деньги. — Голос у Виктора сам собой зазвучал подкупающе-искренне.
— Не в этом дело, — презрительно хмыкнул Миша (Виктор и так знал, что не в этом).
— Легко говорить, когда есть. А человек вот имеет мечту: велосипед. И не может. С моторчиком. И не в силах.
Миша не ответил. Молча шли трое, не нагоняя остальных: красавица Даша, удачливый поэт Романов и Виктор — обладатель неосуществимой мечты. Не выдержала Даша:
— Миш, одолжи Витьке! Прямо сердце надрывается, как он несчастлив.
Романов замялся, потом, оценив, видимо, ситуацию, сказал что-то вроде «подумаю».
— Нет, Миша, спасибо, но это невозможно. Я быстро отдать не смог бы…
— Не имеет значения, — внятней проговорил поэт. (А Даша снова взвешивает. О господи, глазищи так и переходят с одного на другого!)
— Миша, ведь мы не были друзьями. Мне просто очень нравится то, что ты пишешь. Я не могу принять такую жертву.
— Жертву? Поверьте, ребята (это Виктор и Даша — ребята!), мне не бывает жалко денег. Мне жаль только времени, если оно идет как пустая порода. Витька, черт с тобой, бери эти деньги (и поймал на лету восхищенную Дашину улыбку) и вернешь, когда сможешь, ясно?
— Ну, спасибо. Я дам тебе покататься. — И Виктор театрально поднял руку: — Клянусь, что не позволю себе купить какое-нибудь барахло!
Виктор тряхнул головой: он снова почувствовал себя более сильным. Почему? Да, верно, потому, что Романов был искренним, а он прикидывался, играл свой маленький спектакль, не тратя душевных сил.
Он огляделся: где-то рядом была поляна. Нужно было не опоздать к тому моменту, когда нога профессора Ниф-Нифа коснется земли.
Виктор подбежал к поляне первым и остановился за кустом.
В поредевшем и похолодавшем воздухе гамак раскачивался, как колыбелька. В ней метался и сдавленно стонал довольно плотный младенец. Когда послышались приближающиеся голоса, младенец затих. Притворился спящим.
— Боже, он еще спит! — удивилась простодушная Ася.
— Ну и сон!
— Вот это нервы!
Все, смеясь, подошли ближе.
— Смотрите, смотрите: его хотели похитить! Связали веревками!
— Тише, остряки!
— Хорошо, что человек спал, — прочувствованно сказал Виктор и карманным ножиком обрезал узел.
У профессора было красное лицо, углы губ опустились. Он раскрыл глаза и в упор, ненавидяще глянул на Виктора. Потом неуклюже вылез из гамака и вдруг резко повернулся, пошел по тропе, скрылся за елками и березами. Только сучки еще некоторое время трещали. Было ясно, что возвращаться он не намерен.
— Чего он? — пожал плечами Виктор.
Он был чуть-чуть обескуражен и даже смущен: пожалуй, впервой они с Ниф-Нифом отлично поняли друг друга. Да и обаяние счастливого дня рассеялось. Возвращались деловито, без шуток, будто веселый источник вдруг исчерпался.
…Вечером профессор не позвонил. На другой день — тоже. Ася плакала.
— Дурочка, — утешал Виктор. — Должна радоваться, что тебе не достался такой муж. Ну, ушли купаться без него — дело какое! Ишь разобиделся! Никакого Ч. Ю. Никакого!
— Замолчи! — рыдала Аська.
Через неделю она сама позвонила Николаю Николаичу и после разговора с ним собралась уезжать. Виктор, чтобы не попадаться Асе на глаза, в эти дни редко бывал дома: сидел в читальне, готовился к экзаменам.
И день экзамена наступил.
***
Виктор вошел в аудиторию и вдруг понял, что волнуется. Аудитория была белая, чересчур светлая, наводившая на мысль о больнице или, еще того хуже, об операционной. За одним столом сидели две пожилые женщины, за другим — три довольно плотных ученых мужа. Тут Виктор прервал осмотр, потому что один из них был на кого-то похож. На секунду обмер: Ниф-Ниф! Потом одумался: нет, тот ведь физик. Вообще Виктор все последнее время обмирал. То ему, когда сдавал документы, показалось, что секретарша подозрительно долго разглядывала справку о состоянии здоровья — почему, мол, из поликлиники другого района? То перед отходом, просматривая учебник химии, вдруг увидел, что забыл повторить целый раздел. Будто не существует везения, удачи, вообще судьбы. Непременно, что ли, должно достаться это?