— Я сегодня говорила с Калмой, — небрежно сказала Лоухи, словно речь шла о соседке из дружественного клана.
Сколько лет жизни стоил ей этот разговор, никто узнать не должен.
Царские дети вытаращили глаза, почтительно помалкивая. Лоухи жестом пригласила их подойти поближе.
— Помнишь проклятие Филина, Рауни? Брат твоего деда был прав. Герой придет, чтобы отобрать у нас сампо.
Помолчала и добавила тихо:
— Он придет из карьяльского рода Калева. Рауни нахмурился. Лоухи не делилась с ним своими многолетними страхами и предусмотрительно не подпускала наследника к сампо. Но он понимал — вопрос важный.
— Ты хочешь сказать, он там родится?
— Это возможно, сын. Но я боюсь, он уже родился. Скорее всего, вскоре после того, как мы добыли сампо.
Рауни быстро подсчитал.
— Так он уже вырос! По человечьим меркам он уже взрослый!
— Ну, не настолько. Такой же птенец-подлеток, как и ты. Надо его найти.
Лоухи принялась ходить туда-сюда по пещере. Дети следили за ней глазами.
— Что такое этот род Калева? — спросил Рауни. — Могущественный клан, вроде нашего?
— Ах, я уже все узнала. Благодаря моим шпионам у нас столько сведений о карьяла, что в них можно утонуть. Есть у них многочисленные сильные племена, но это не про тех, кого мы ищем. Род Калева — одно-единственное поселение недалеко от озера Кемми, в шести дневных перелетах на юг отсюда. Они всего лишь лесные жители, рыбаки и охотники. К северу от них больше деревень нет, сплошь глухие леса, потом тундра и земли саами.
– Наши земли, — уточнил Рауни.
Обдумав слова матери, он пренебрежительно сказал:
— Всего лишь мелкое человечье племя. Почему бы не уничтожить их всех, для надежности?
Лоухи с досадой поморщилась.
— Хватит, уже пытались. Даже не думай!
— Но почему?
— Я не сказала вам самого главного. На горе, недалеко от селения Калева, живет один человечий колдун, — с отвращением произнесла Лоухи. — Его зовут Вяйнемейнен. Я давно его знаю, и он меня, к сожалению, тоже. От этого чародея надо держаться как можно дальше, потому что он единственный, кто может нам всё испортить. Если он что-то разнюхает, то может взять того, кого мы ищем, под свою защиту. Или попросить защиты у карьяльских богов, которые ненавидят Похъёлу, и тогда мы точно никого не найдем.
— Но, мама, — подала голос Ильма, все это время внимательно слушавшая мать и брата. — Как мы узнаем, кто именно из этого рода — будущий похититель сампо?
— Резонный вопрос, — кивнула Лоухи. — И ты, если уж пробралась сюда без приглашения, им и займешься. Попробуй найти его сама. Если вор родился вскоре после нашего похода, я назову тебе его точный возраст.
— Но, мама, у меня не получится! Я же только начинаю учиться смотреть сквозь воду…
— Ничего, тебе полезно упражняться. Так и быть, можешь взять мою гадательную чашу. А когда найдешь нужного человека, покажи его нам с Рауни. Потом Рауни отправится в южные земли — и убьет его.
Брат и сестра взглянули на мать с одинаковым изумлением.
— Но разве туны могут пересекать Борозду Укко?!
— Мир изменился, — ответила Лоухи с кривой улыбкой. — Что-то мы с Филином там нарушили, что-то надломили, когда добывали сампо. Все больше брешей в невидимой границе. Хийси и раньше тайком пробирались из Похъёлы на юг, теперь же хлынули ордами. Думаю, незамеченным проскользнет и один тун.
— О-о-о! — Глаза Рауни загорелись. — Значит, сампо уничтожает границы, установленные богами?! Мать, а ведь это хорошо!
— Нет! — каркнула Лоухи. — Знаю, о чем ты думаешь. Оставь эти мечты, сын. Мы пока не готовы к войне. Пусть тунам нет равных в колдовстве, но нас слишком мало, чтобы подчинить себе южные земли, и я не уверена, что остальные четырнадцать кланов нас поддержат. Тут надо действовать хитрее, исподтишка. Ты отправишься в земли карьяла один, Рауни. Полетишь до границы саамских земель, дальше пойдешь пешком, в людском облике. Летать будешь в крайнем случае, только по ночам. В тех краях живет один человек… он принадлежит мне, хоть и сам об этом не знает. Я научу тебя, что ему наплести. Иди прямо к нему, будет тебе и убежище, и помощь. Найдешь будущего похитителя сампо — убей. Но только наверняка. И чтобы это выглядело случайностью, а еще лучше — естественной смертью. А что до войны… мы к этому еще когда-нибудь вернемся.
«Когда-нибудь!.. Можно подумать, старуха, у тебя впереди вечность!» — подумал Рауни, вслух же спросил:
— А если я ошибусь и убью не того? Или Ильма напутает с чашей?
Лоухи захихикала:
— Если ты пару раз ошибешься, большого вреда не будет.
— А мне можно полететь на юг с братом? — спросила Ильма. И тут же сама себе грустно ответила: — Ну конечно, так я и знала…
Глава 4 ПОТОМКИ КАЛЕВА
От охотничьей стоянки на озере Олений Мох до горы, где обитал Вяйнемейнен, было два полных дня пути — без ночевки никак не обойтись. Но Ильмо и Калли, хорошенько все обдумав, нашли лазейку. Где укрыться от злого колдовства, как не в обиталище богов? Поэтому Ильмо уклонился с прямой дороги и на закате следующего дня вышел к лесному святилищу Ильматар, Небесной Жены.
Собственно, святилища как такового и не было. Ни островерхой резной хоромины, как у южных карьяла, ни расписных идолов за высоким тыном, как у веньясловен. На покатом холме росла огромная, раскидистая священная береза, зеленым шатром возвышаясь над лесом. Лес вокруг холма не рубили, он расступился сам, склонившись перед мягкой мощью любимого дерева верховной богини. Ствол у корня было не обхватить и пятерым, но нежная кора белела так же, как пару сотен лет назад, и тонкие ветви стелились по земле, словно льняные девичьи косы. Женщины и девушки окрестных селений, справляя свои женские обряды во славу Ильматар, вплетали в эти косы яркие разноцветные ленты и нитки. Верховой ветер трепал необъятную крону, сбрасывая на землю первые желтые листочки.
Под этой березой Ильмо и расположился на ночь. Он был уверен, что уж здесь-то его точно никто не потревожит. Мужчинам запрещалось участвовать в обрядах женских богинь, но Небесная Жена никому не отказывала в помощи. Особенно тому, кто и назван был в ее честь — Ильмаринен,[12] «птица небесная».
Ильмо с детства привык ночевать в лесу под деревьями, и холод его не пугал. Он лежал на траве, закинув руки за голову, и постепенно погружался в сон, как будто уплывая на волнах приглушенных запахов и звуков. Кислый запах сохнущих листьев, сырого мха и грибов, привычный комариный звон, терпкий аромат поздних цветов… Над головой, в обрамлении шелестящих веток — звезды, словно холодные искры инея. Ночное небо, как окно в грядущую зиму.
Лес всегда был для Ильмо уютнее и роднее, чем отчий дом. Конечно, Тапиолу и раньше нельзя было назвать безопасным пристанищем. Здесь умирали и убивали — но никогда не убивали из ненависти, только по необходимости. Что же творится с ней теперь? Казалось, светлую Тапиолу кто-то сглазил, как ту болотную ель, в которой поселился зубастый хийси. На миг в сознании Ильмо промелькнуло видение боя с оборотнихой и подменышем. Коварство, подлость, жестокий расчет — на такое способны лишь хийси. И люди…
Ильмо закрыл глаза. В святилище Ильматар не было места для нечисти, даже в мыслях… даже в снах. Насилие и ненависть остались за кругом тишины.
Около полуночи к березе вышел старый лось, которого охотник спугнул накануне. Он обнюхал спящего, фыркнул и ушел в чащу. Позднее, когда на холме стало светло от звезд, из густой травы вылез ворса[13] в кафтанчике из опавших листьев, с грязной бородой, похожей на пучок корней. Он повертелся возле человека, разглядывая его во все свои мышиные глаза; особенно долго и алчно таращился на серебряную пряжку пояса с вытравленной руной «урожай», приносящей удачу. Уже и лапку протянул — но получил сухим сучком по макушке, пискнул и спрятался обратно в траву. А под утро, когда лес затих и успокоился в молочных сетях тумана, раскинутых в розовой заводи неба, из светлого марева выплыла на поляну призрачная фигура, похожая на скрытое в облаке весеннее солнце. Когда же край солнца заблестел над лесом, она исчезла вместе с туманом.
Ильмо проспал ночь без сновидений. Проснулся он на заре от ощущения чьего-то взгляда. Резко приподнявшись на локте, он увидел, что в пяти шагах от него стоит девочка лет десяти, нарядная и румяная, в расшитой жемчугом повязке на льняных волосах. Лицо девочки показалось ему знакомым. Серебряные лягушачьи лапки в ушах и на шее указывали на принадлежность к роду Калева. Вид у нее был торжественный, в руках — большое розовое яблоко. Должно быть, девочка пришла в святилище в такую рань, чтобы принести первенца от яблони в жертву богине.
Впрочем, имени ее он вспомнить не смог: «Кажется, сестренка одной из подружек Айникки…»
Впрочем, имени ее он вспомнить не смог: «Кажется, сестренка одной из подружек Айникки…»
— Эй, Ильмаринен, — неожиданно произнесла девочка. — Не ходил бы ты в Калева!
— Почему? — опешил он.
— А там нынче поселился страх.
— Какой еще страх? — опешил Ильмо.
— Они и сами не знают, какой. Смотри, как бы ненароком тебе им не оказаться. Чтобы не решили, увидев тебя, — ага, вот и он!
Охотник нахмурился. Может, девчонка решила над ним подшутить? Нет, глядела серьезно и, кажется, в самом деле за него тревожилась.
— Ничего не понимаю, — искренне сказал он. Девочка вздохнула, как взрослая.
— Дети Калева боятся всего, что приходит из Тапиолы, — раздельно произнесла она.
Ильмо пожал плечами. Но странные речи ребенка пробудили в нем смутную тревогу:
— Да что там случилось-то?
— Пока ничего. Право же, послушайся меня, Ильмаринен. Обойди деревню стороной и иди прямо к Вяйнемейнену. Всем будет так лучше. Вяйно тебе и руку вылечит…
Ильмо покачал головой. Он давно проголодался и очень рассчитывал перехватить чего-нибудь у дяди. А до горы, где живет Вяйно, еще день пути. Если все хорошо, доберешься только к вечеру. Что за нелепые разговоры о каком-то «страхе из Тапиолы»?
— На, возьми, — девочка, словно прочитав его мысли, протянула ему яблоко. — Им и пообедаешь. Оно сладкое…
— Одним яблоком мне не наесться, — возразил Ильмо и поднялся на ноги. Он принял решение и не собирался его менять из-за туманных предостережений какой-то девчонки. — Спасибо, маленькая. Ты ведь его в святилище несла, вот и неси, не то Ильматар разгневается. Что там, в Калева — кто-то на меня сердит?
— Все, — сурово ответила девочка. — Кроме Айникки.
— Ну, тогда я спокоен.
Девочка снова вздохнула, но спорить не стала, только отступила в сторону, давая Ильмо дорогу.
— Почему ты меня не слушаешь? — обиженно проговорила она. — Я ведь хочу тебе добра!
Ильмо потрепал ее по макушке.
— Пусть Ильматар будет к тебе благосклонна, маленькая.
— И к тебе, Ильмаринен.
Охотник сбежал с холма. Ветер прощально подтолкнул его в спину. Ильмо обернулся. Священная береза в вышине качала кроной, как будто говоря ему: «Еще свидимся!» Румяная же девочка исчезла, словно ее и не было.
От святилища к селению Калева вела широкая хоженая тропа. Береза давно осталась позади, лес поредел, замелькали среди стволов желтые пятна кулиг.[14] Поля блестели от утренней росы. И вот уже вдали показалась река, а за ней, на высоком берегу, заборы, избы, выгоны и огороды рода Калева.
Ильмо, хоть родился и вырос в Калева, всегда чувствовал там себя отчасти чужим и к людям возвращаться не любил. В лесу, одному или с молчуном Калли, ему было спокойно и уютно. А теперь, разглядывая издалека острые коньки крыш, Ильмо словно бы издалека ощутил тот страх, о котором говорила девочка в святилище. Как будто над деревней нависла незримая паутина из трусливых и недобрых помыслов, зависти, лжи и мелкой злобы. Впрочем, может, ему только так чудилось — после чистоты и покоя Тапиолы.
Ильмо миновал опушку леса — и неожиданно увидел перед собой частокол. Определенно, жители Калева времени не теряли. Последний раз, когда он навещал родичей — а это случилось более месяца назад, — ничего подобного здесь не было. Все и так знали: вот лес, а вот земли рода Калева, так было и будет во веки веков. Раньше селение окружала хлипкая ограда из жердей, только чтобы глупая скотина не уходила в лес. А теперь деревня ощетинилась в сторону Тапиолы заточенными кольями. С другой стороны ее охраняла надежная преграда — река.
Ильмо уже не удивился, когда вместо старой рогатки, что вечно стояла сдвинутой к обочине, обнаружил настоящие ворота — навесные, двустворчатые, в человеческий рост высотой. У обочин были вкопаны колья, увенчанные черепами жертвенных коров и коз. Эти колья торчали здесь и раньше. В положенные дни животных отводили в лес и оставляли там на корм диким зверям, а потом забирали кости и вешали черепа, в напоминание Тапио. Но теперь к ним добавились две высокие жердины, на которых кто-то повесил новые черепа — человеческие.
Ильмо в первый миг даже струхнул. Пригляделся — и перевел дух: черепа были очень старые. «Это, наверно, те головы, что принесли с войны», — сообразил он. Пятнадцать лет назад роду Калева повезло — в междоусобице он участвовал на стороне Унтамо, а не его несчастного брата. Противникам досталась смерть, победители вернулись с богатой добычей. Некоторые, как староста Антеро, привезли из дальних краев жен. А иные — должно быть, не самые умные — приволокли вываренные черепа врагов, чтобы по воинскому обычаю украсить ими свои ворота. Но черепа в деревне не прижились. Прошло немного времени, вояки успокоились, и старейшины потребовали убрать пакость с глаз подальше. Похоже, пакость понадобилась снова. Обе мертвые головы были ярко раскрашены — не иначе как постаралась ведунья Локка. Узор был разный. На правом красный — для битвы, на левом синий, с белым Глазом Укко на лбу — против хийси. На череп воина кто-то нахлобучил ржавый шлем.
Ильмо подошел к воротам и поклонился мертвым сторожам.
— Я иду из Тапиолы, я чист! — произнес он ритуальные слова.
Проходя мимо черепов, глядевших на него пустыми глазницами, Ильмо неожиданно показался сам себе каким-то чудовищем, выбравшимся из леса в человеческие земли. Впрочем, через ворота он перелез без особого труда. Если там и были наложены чары, на него они не подействовали.
Селение Калева раскинулось на излучине лесной речки Яннего, или Звонкой. Далеко в верховьях Яннего звенела и грохотала на порогах, но деревню огибала широкой лентой медленной черной воды. Хлипкие пристани тянулись из камышей, как вывешенные на просушку деревянные половики, и у каждой покачивалось по две-три лодки-долбленки. Вдоль берега под навесами сушились сети. Наверху, на крутом берегу, за частоколами и огородами, просторно стояли большие темные избы. Раскидистые священные рябины, хранители очага, клонились к земле, усыпанные кровавыми гроздьями. Когда-то лучшие из этих изб принадлежали колдунам-охотникам, которыми славился род Калева. Но с тех пор, как сгинул последний из них, уже четверть века прошло.
На самом высоком месте, над обрывом, высился небольшой курган — жилище предка-покровителя рода Калева. На кургане торчал деревянный столб, украшенный вязью охранных рун, главной из которых была мощная руна «земля предков». Верхушку столба венчала грубо вырезанная голова самого первопредка Калева: борода веником из-под берестяной личины. В основании столба лежал камень, похожий то ли на перепелиное яйцо, то ли на раздувшуюся лягушку. На камне пестрели неопрятные следы подношений. Старики утверждали, что камень этот родила земля, и это есть образ первоматери рода, супруги предка Калева.
О том, как возник на свете род Калева, одного мнения не существовало. Из поколения в поколение передавали в роду легенду о том, как давным-давно, во Времена Сновидений, верховный бог Укко в образе лягушки упал с пня, и на него наступил медведь. Покинув бренные останки, Укко долго думал, на что бы их употребить, в конце концов придумал — и смастерил из них человека. Так на свет появился первопредок Калева, а от него пошли все северные карьяла.
Еще рассказывали иначе. Однажды Укко облачился в лягушачью кожу (зачем, то было ведомо только ему одному), да и свалился с пня прямо под ноги медведю (пути богов неисповедимы). В это время мимо проходил райден по имени Калева. Он как раз думал, не обзавестись ли ему семьей, но вот беда — других людей на свете тогда еще не появилось. Увидев медведя, отважный охотник застрелил его. В тот же миг Укко принял свой истинный облик и сказал, что исполнит любое желание спасителя. Калева пожелал жену. Укко задумчиво посмотрел на останки лягушки… Так на свете появились северные карьяла.
Вообще, преданий и баек о Калева и временах творения среди карьяла ходило неисчислимое множество. Умалчивалось в них только об одном — почему Калева носит берестяную личину.
В самой древней части селения, за высоким полусгнившим частоколом с резными воротами стояла большая изба. Когда-то ею владел отец Ильмо. Он же превратил свое жилище в крепость, закляв избу от хийси. Стены дома, сложенные из кондовых[15] сосновых стволов, стали от времени бархатисто-черными, как сажа. По воротам и наличникам летели табуны огненных коней, на воротах были вырезаны знаки луны и солнца. И повсюду, от крыльца до конька, где едва заметно, стертый временем, а где ярко и жутко, смотрел белый глаз с черным зрачком — Глаз Укко, оберегающий от зла.
Отец Ильмо умер более пятнадцати лет назад от ран, полученных на войне. После его смерти дом перешел к Куйво, его младшему брату, дяде Ильмо. Куйво, никогда не имевший склонности к ратным подвигам, вел хозяйство спустя рукава, так же относясь и к воспитанию осиротевшего племянника. Ильмо, вместо того чтобы набираться около дяди рыболовецкой премудрости, сначала пытался набиться в ученики к Вяйнемейнену, а потом и вовсе перебрался в Тапиолу. Старинный зачарованный дом понемногу пришел в упадок. Шестикрылые птицы и огненные кони бледнели и выцветали под снегом и дождем и постепенно покидали стены дома, переселяясь, должно быть, в более подходящие места.