Разлил на троих.
Выпили.
Зажевали хлебом с салом.
Хорошо пошла!
Это была настоящая водка. Чистейшая и крепчайшая. Градусов эдак под пятьдесят.
Давно такой не пил.
– Раньше это, что мы сейчас едим, называлось «тормозок», – вздыхает Никита. – Когда шахтеры уходили в забой, женщины давали им с собой еду. Заворачивали в чистую тряпицу от угольной пыли…
Мы помолчали.
В голосе Никиты тяжело звенела безысходная, глухая тоска.
И я его прекрасно понимаю.
Просто сам очень хорошо помню времена, когда перед поездкой в университет мама каждый раз совала мне в рюкзачок с учебниками и конспектами сверток с заботливо подготовленными бутербродами.
А иногда и с домашними котлетами из свинины и говядины с хлебом и чесноком…
…Я протянул ему сигарету и только сейчас заметил, насколько груба и мозолиста его ладонь.
Даже пальцы плохо гнулись.
Всю пачку измял, пока сигарету вытащил.
– Ты не обижайся, Егор. Тебя ведь Егором кличут?
Я кивнул.
Мы еще немного помолчали:
– Знаешь, я ведь тоже родился здесь. Как и Максимка.
– ?
– Ну, тот, который…
Я понял:
– Кстати, как он?
– Хреново. Лежит. Бредит. У него там – полная яичница. Специально постарался?
Я опять кивнул.
– Значит, правда, – вздыхает. – Ты мог его убить, мог просто выключить. Решил – покалечить. Мне Матвей потом рассказал, что вы вытворяли под Назранью. Зачем?
– Так было надо.
Он потянулся за второй сигаретой, кивнул в сторону Красотули:
– Любишь ее, выходит?
Ну, здрасьте…
Я и ей-то еще об этом не сказал.
– Выходит, люблю…
– Все равно зря, – он взял флягу, разлил. – Давайте выпьем, что ли. Помянем душу грешную…
Я накрыл стакан рукой:
– Он не должен умереть.
– Должен. И помрет.
– Почему?
– Потому. Его уже исключили из стачкома.
– За что?
– Был не прав. Обычай нарушил. Над гостем глумился. Кайло опозорил. Да мало ли. Так Земля показала…
Не дожидаясь нас с Машей, Никита хлопнул не чокаясь.
Закусил.
Мы медлили.
Было странно пить за упокой души еще живого человека.
– И что теперь?
Никита пожал плечами:
– Кто ж его знает. Вылечим. Потом уйдет. Для нас он все равно что мертвый.
– Странные вы люди.
– Какие есть.
Мы выпили.
Помолчали.
– Ты только за этим пришел?
– Нет.
– Зачем?
– Завтра на стачком пойдете. Ты и этот… полковник. Просьба к вам есть.
– Какая?
Молчит.
Думает.
– Дай-ка еще сигаретку. Вкусные они у тебя. У нас таких нет…
– Так какая просьба?
– Просьба-то? Просьба такая, что уходить мы отсюда хотим. Но не все…
Вот это дела, думаю…
– Куда и зачем?
– Ну, зачем – понятно, – опять вздыхает. – Скучно тут. И народу много, а порода – бедная. Пока сверху металлолом таскаем, так ведь закончится когда-нибудь. А вот куда…
Теперь уже оба молчим.
Я, кажется, начинаю потихоньку догадываться.
– Давай-ка еще выпьем.
– Давай…
Ну, отчего бы и вправду не выпить?
К тому же водочка и впрямь – высший сорт.
Разлили.
Чокнулись.
– Хотим к Князю проситься, – решается, наконец. – Под его руку. Пусть в горы свои пустит. Они ему… вам все одно без надобности. А там, говорят, пещеры есть. И руда богатая. Торговать будем, плавить…
Так.
Ну, вот и все встало на свои места.
Вот что вам, ребята, от меня надо.
Давно, видно, задумывали.
А тут – такая удача.
В моем лице, так сказать…
…Только есть два «но», думаю, парни.
Первое – станет ли меня слушать папаша.
И второе: ты ведь, брат, что-то не договариваешь?!
Последний вопрос я повторил вслух.
Никита смешался:
– Ну… Есть немного. Старики не все «за». Говорят, что мы, молодые, воду мутим. Хорошо еще, что нас сам председатель поддерживает. А так – могли бы и в штольне завалить, делов-то…
– Председатель – это тот дед, что с тобой на трибуне стоял? – интересуюсь. – Ну, такой импозантный. С белой бородищей ниже пояса.
– Он.
– Умный дедуля…
Никита только фыркает.
Потом смотрит на меня, как на ненормального.
– Да ты что! Какой он тебе дедуля! В завал попал, трое суток откапывался. Вот и поседел…
Ну и что, думаю.
Мне бы его заботы…
– Лет-то ему сколько? – спрашиваю.
– Лет-то? – чешет массивный затылок. – Да столько же, сколько и мне. Шестьдесят скоро будет…
Не понял…
– ?!
– Что фыркаешь-то?
– Да тебе на вид – лет тридцать!
– Мы, кто в шахте родился, долго живем. Воздух сухой, чистый. Температура опять же постоянная…
– Так вы еще в спокойные времена под землю ушли?!
– В спокойные, – прикуривает забитую моим абхазским табачком короткую «шахтерскую» трубочку. – Скажешь тоже, в «спокойные». Это у вас в Москве они были спокойные. А у нас – забастовка на забастовке. Зарплат нет, того нет, сего нет. Потом шахты закрывать стали. Ну, тут мужики и ушли вниз. Бастовать, значит. Чтобы шахты не закрывали. Кормиться, опять же, надо. Мастерские открыли – у предков руки-то золотые были…
…Ничего себе!
Так этой «подземной цивилизации» уже сколько лет будет?!
Больше шестидесяти?
Неудивительно, что они наверх только в очках вылезают…
– И что ты от меня хочешь?
– Ну, это, – мнется. – Скажешь завтра на стачкоме, что согласен нас к отцу взять. Послами. А там уж – как Князь скажет, так и будет…
Н-да.
Ежели я папашу правильно помню, он всегда был человеком ой каким разумным…
Ну, по крайней мере, не дураком.
А от таких союзников не отказываются.
Да и просят-то они немного.
Точнее, много они просят, конечно.
Но вот только сам «предмет прошения», кроме них самих, и на хер, похоже, никому в этом мире не нужен.
И моему папаше, насколько я понимаю, – тем более.
Так что – пустит, можно даже и не сомневаться.
Если он сам, разумеется, в пещере не живет.
Но это вряд ли…
– Хорошо. Согласен.
Никита вздохнул с облегчением.
– Ну, так давай тогда выпьем, что ли. Повод хороший. А у меня там, – кивнул в сторону стоящей у двери сумки-«тормозка», – еще, пожалуй, пара фляжек найдется…
…Как ни странно, голова с утра не болела.
Правда, не могу с уверенностью сказать, что было именно утро. Стрелки на цифре двенадцать на моих наручных часах могли означать и полдень, и полночь.
Как они здесь живут?
Пришел Матвей и пригласил нас с Машей побродить немного по шахтам, осмотреться.
Мы согласились.
…Что было особенно удивительно для «наземных», тем более городских жителей, – тут, под землей, все работали.
Праздных не было.
Вообще.
Не было скучающего молодняка с изможденными лицами жертв Золотого треугольника.
Не было хихикающих вслед незнакомцам девиц.
Не было даже коротающих свои последние годы стариков.
Кто-то наводил порядок, влажными тряпками собирая с галерей рудничную пыль (Матвей объяснил, что это абсолютно необходимо, иначе пыль въестся в легкие, а это верная смерть для всех подземников), кто-то корпел в мастерских, что-то вытачивая.
Кто-то сидел над чертежами.
Женщины все поголовно что-то шили.
Был даже свой плавильный заводик и небольшая, работающая на добываемом здесь же угле электростанция.
Все это слегка напоминало муравейник.
Огромный подземный муравейник.
Но мы с Машей здесь были абсолютно чужими.
Во всей этой механике чувствовалось что-то уже явно не вполне человеческое.
А ведь живут.
И неплохо живут, надо отдать им должное.
…Зал стачкома являл собой нечто совершенно сюрреалистическое.
Гигантское помещение, залитое нервным светом закрепленных в стенах факелов (галереи, ведущие к залу, освещались вполне цивилизованным электричеством).
Колеблющиеся в переливающихся оттенках первобытного пламени алые полотнища, должные символизировать то ли подземный огонь, то ли стяги давно забытой Империи.
Три крытых такой же кумачовой материей длинных стола, расставленных буквой «П» с трибуной посредине.
И три золотых трона с высокими узорными спинками, стоящих напротив них на возвышении.
Перед возвышением в ряд стояли семь таких же узорных металлических кресел.
Судя по всему, из серебра и не таких массивных, как золотые.
Нас с Керном привели первыми и усадили во главе стола слуги, как я потом догадался – рабы из числа пленных.
Они же драили подземные галереи влажными тряпками.
В самом деле – зачем самим-то напрягаться?
И другие дела найдутся.
В стачкомах, например, заседать.
Если уж не полезнее, так наверняка приятнее.
Потом в зал молча зашли шахтеры: все как один в черных робах и металлических шлемах-касках с электрическими фонариками.
Без касок были только мы и еще трое довольно необычных персонажей в робах ослепительно-белого цвета. Вместо шлемов их головы охватывали стальные обручи с вплавленными гигантскими рубинами.
В руках они держали тяжелые резные деревянные посохи с массивным металлическим навершием.
Таким, если что, и убить можно, прикидываю.
Запросто…
Когда они вошли, а вошли они последними, чуть позже остальных, – зал встал.
Мы тоже.
В чужой монастырь со своим уставом…
Трое прошествовали на возвышение и важно уселись в свои кресла-троны.
Вот так-то.
А говорили – демократия.
На трибуну не спеша поднялся Никита:
– Уважаемый товарищ председатель, уважаемые сопредседатели…
Я протер глаза.
Такой травы, думаю, я еще не курил…
Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?
Протер еще раз.
Шахтеры вместе с их долбаным стачкомом никуда не делись.
Может, ущипнуть себя за задницу?
Побольней.
Боюсь, не поможет…
– На повестке дня сегодняшнего заседания объединенного стачкома Южного угольного разреза…
Сюр.
Чистый сюр.
Ладно, послушаем…
– …Таким образом, в связи с вышеизложенным, инициативная группа полагает проступок члена президиума бесчестьем, что наглядно подтверждается Священным судом Матери-Земли…
Мне очень хотелось курить.
Но чувствовал, что нельзя.
– …Данный вопрос не требует голосования. В связи с вышеизложенным, согласно Законам, Правде и Справедливости, президиум стачкома считается утратившим полномочия. Уважаемый товарищ председатель, уважаемые товарищи сопредседатели, уважаемые члены стачкома! Прошу подтвердить правоту вышесказанного прямым открытым голосованием.
«Бом-м-м» – седобородый председатель ударил металлическим навершием посоха в висящий рядом гонг:
– Товарищи члены стачкома, прошу голосовать. Счетной комиссии приступить к исполнению своих обязанностей. За? Против? Воздержавшиеся?..
Единогласно.
Мама моя дорогая!
– Товарищи члены стачкома! Нам предстоит избрать новый президиум. Подтверждаете ли вы полномочия председателя и сопредседателей?
Снова – лес рук.
Подтверждают…
– Единогласно. Жду ваших предложений в установленные регламентом сроки. Хочу напомнить некоторым особо горячим головам, что треть списка – за мной. Переходим к следующему вопросу. Секретарь, докладывайте…
Меня била крупная дрожь.
Подземелье.
Клаустрофобия.
Стачком.
Гномы, играющие в молодогвардейцев.
Молодогвардейцы, ставшие гномами.
Покалеченный мной, а потом изгнанный на верную смерть своими же братьями шахтер.
Кумачовые полотнища и чадящие факелы.
Электрические лампочки на касках.
Драгоценные самоцветы, вплавленные в стальные короны.
Обтянутая алым шелком трибуна с графином.
…Я потерял сознание.
Когда я очнулся, на меня лили воду.
Рядом седобородый председатель что-то втолковывал вожаку Крыльев.
Я попытался сфокусироваться.
Со зрением не получилось.
Слух же вроде бы вернулся.
Если все это, разумеется, не было галлюцинацией.
– …Это ничего, это у него нервная система хрупкая. Подземная болезнь. На волю его надо. Мы-то здесь, почитай, всегда, а он… Ничо, отойдет. Правда, ежели уж так случилось, то быстрей решать надо. Да наверх подымать бедолагу. А то может и умом тронуться, у нас такое бывало…
Умом трогаться отчаянно не хотелось.
Я приоткрыл глаза.
Мир немного повращался и замер.
– О, гляди-ка. Очнулся.
Я поманил седобородого рукой. Слушалась она плохо, но говорить я мог еще хуже.
– Что говоришь?
Я опять попытался вытолкнуть слова.
– Что?
– Несите меня наверх. Я отведу ваших послов к отцу…
И снова потерял сознание…
…Был вечер, и был ветер, и было холодно лицу и рукам.
А туловищу и ногам почему-то было тепло.
Я заворочался и засунул руки под шкуру.
Шкуру?!
Я попытался сесть, и с третьей попытки мне это наконец-таки удалось.
Тело вело себя предательски, но с ним можно было бороться.
Рядом горел костер, и у костра стругал десантным ножом какую-то дощечку Чарли.
– О, командир! – радуется. – Ты как? Очнулся?
– Давно я здесь?
Чарли усмехается.
– В общем-то, – фыркает, – третьи сутки. Они тебе постоянно какую то гадость вливали, говорили – так нужно.
– Что со мной было-то? – мямлю.
– У тебя это… болезнь какая-то подземная была. Типа, ничего сверхъестественного. Говорят, нервная система хрупкая. – Чарли заржал: – Что-то я этого раньше не замечал…
Я вообще-то, думаю, – тоже…
А Чарли – знай себе строгает.
– Мне, Гор, в их норах тоже, – жмет плечами, – как-то не по себе было. Вот и попросился с тобой наверх.
– А где остальные?
– Да кто где… Веточка со своими ребятами в рейд ушли, дорогу разведывать. Послезавтра вернутся. Гурам, слава Богу, поправляется потихоньку. Вожак этих… шахтеров… агитировать пытается. Они, правда, ни в какую. Машка твоя вон, в палатке спит. Боб, который полицай, по штольням лазает. Понравилось ему у них. Я здесь дежурю…
– Понятно. Выпить есть?
Чарли радостно потянулся.
– А как же. Что мне у них понравилось, так это их водка. А вот остальное… – Чарли махнул рукой.
Я понял.
Мысль о том, что возможно снова придется спускаться под землю, холодила сердце и заставляла руки предательски дрожать.
Нет, ребята.
Мое место здесь.
На поверхности.
– Ну, если есть, так что сидишь?
– А тебе можно?
Я заржал:
– Ты прямо как еврей, Чарли. Только они на вопрос вопросом отвечают.
– Понял, – ухмыляется. – Ща схожу…
Я подтащил заменявшие одеяла овечьи шкуры поближе к костру.
Взял ветку, разворошил угли.
Подбросил дров.
Благодарный огонь сыто заурчал.
Порылся в карманах брошенного Чарли бушлата, нашел там початую пачку сигарет.
Прикурил от уголька.
Хорошо.
Вскоре вернулся сержант с флягой.
– Слышь, капитан, – вздыхает. – Машка, девчонка твоя, просила разбудить, как очнешься…
– Она давно легла?
– Недавно. Трое суток от тебя не отходила. Повезло тебе, Гор. В очередной раз…
– Тогда пусть спит, – киваю.
Чарли кивает в ответ.
– И правильно, – соглашается. – Хорошая, кстати, девушка. Маленькая только еще совсем…
Мы распили флягу великолепной шахтерской водки под холодное мясо и воспоминания о прошлом.
Потом я снова заснул.
Следующее утро обещало быть солнечным и счастливым.
Глава 11. Дикие земли
…Почти неделю я заново учил свое тело слушаться хозяина.
Отжимался.
Подтягивался.
Занимался любовью с Красотулей.
Бегал.
Кидал ножи.
Вгонял себя в форму.
В промежутках строил планы на будущее.
Беседовал за жизнь с неимоверно быстро выздоравливающим после ранения Гурамом.
Абхаз уже ходил, но бегать еще не мог.
Ничего, всему свое время.
Были бы кости…
Вечерами мы с Машкой ходили сидеть на верхушках отвалов старинных шахт. Эти когда-то рукотворные холмы уже давно поросли высокой травой и густым колючим кустарником.
Но видно с них было по-прежнему далеко.
Здесь, в самом сердце уже не совсем человеческой страны шахтеров, было удивительно безопасно.
Даже густой колючий кустарник – «зеленка» не вызывал у меня безотчетного, десятилетиями нарабатывавшегося страха.
Наоборот.
Мы собирали черные ежевичины и кормили ими друг друга с ладони.
А потом хохотали, целуясь иссиня-черными, измазанными ягодным соком губами.
А потом нам становилось не до смеха, дыхание учащалось, и мы вновь и вновь любили друг друга.
До изнеможения.
Это было здорово.
Но «Стеблин» с досланным в ствол патроном всегда был засунут за пояс так, чтобы достать и снять с предохранителя меньше чем за одну секунду.
Второй приматывался к голени.
На всякий случай.
От этой привычки, видимо, мне уже не избавиться.
Никогда…
…Там же, на гребне старинного отвала, она мне призналась, что у нее задержка.
Я сначала не понял.
А когда понял – офигел.
Это было, наверное, здорово.
Но совсем не вовремя.
Я взял паузу на размышления, а на следующий день выяснилось, что все в порядке.
Задержка не была связана с беременностью.
С чем – не знаю, тонкости женской физиологии никогда не были сильной стороной моего образования.
Но проблема вроде бы рассосалась сама собой.
Или не рассосалась?
Хорошо, в этот раз не залетела…
А дальше что?
Я так и не смог понять, нужно ли мне все это…
…Принесенные Веточкиными разведчиками сведения были неутешительны.
Криминал контролировал Ростов плотно и грамотно.
Они уже, кстати, знали, что у шахтеров появились какие-то новые ветераны.
И что эти ветераны собираются на Юг.
Правда, собственно отряд их интересовал мало, а вот шахтерское посольство…
Криминал просто-таки жаждал пограбить подземников.
И ждал…
Это они умели.
…Все говорило о том, что в шахтах завелся предатель.
О «свояке» Веточке шепнул захваченный с боем мелкий воровской авторитет, вышедший в пригород «за долей», на свою беду, именно тогда, когда Веточкины «девочки» оседлали трассу.
Кто этот «своячок», авторитет, понятно, не знал, но утечка информации была налицо, причем с самого верха.