…На подступах к Туапсе им удалось поджечь джипак Чарли, где в большинстве своем хранились наши припасы.
Дальше пришлось идти впроголодь.
А сам Чарли в очередной раз метался в бреду в штабном джипаке – у него был ожог больше пятидесяти процентов и боль, которую не могли остановить даже лошадиные дозы наркотиков.
А еще через пять километров после Туапсе убили Машку.
Было жарко, она на минуту сняла душный кевларовый шлем и попыталась откинуть назад мокрую от пота гриву темных волос.
В этот самый момент и ударил ее чуть ниже кадыка этот чертов дротик – да какой там дротик! – простая палка с привязанным грубым металлическим наконечником.
Она упала лицом вниз, и я с ужасом увидел, как этот наконечник медленно выходит наружу, разрывая мышцы и тонкую кожу шеи возле самого позвоночника.
Как раз в том самом месте, которое я очень любил целовать.
Там еще была родинка, в обычное время она пряталась за густыми темно-каштановыми волосами.
Нежно-коричневая на молочно-белой коже.
Как все зеленоглазые шатенки, Машка была белокожей.
Это уже в походе она слегка побронзовела.
По сравнению со мной – слегка…
…Я, кажется, что-то кричал.
Потом залез в джипак и расстрелял весь боезапас стационара.
Меня даже не пытались останавливать.
…Он еще кричал что-то победное, этот перемазанный горелой нефтью и сажей урод, когда в него входили первые пули, – да какие там пули, малокалиберные снаряды автоматической зенитной установки, по ошибке названной кем-то еще очень и очень давно стационарным армейским пулеметом.
Так давно, что наверное, даже отец не помнит…
Через некоторое время от него остались только покрытые кровью и слизью мясные ошметки.
Сначала от него.
А потом от всей их гребаной деревни.
Мы шли не воспитывать и не отпугивать.
Мы шли – убивать.
Всех.
Мы были единым целым, я и мой отряд.
Одним большим, смертельно раненым зверем…
…Я потом долго сидел посреди того, что было их поселком.
Жалкие лачуги, собранные из каких-то ящиков, коробок, досочек, жестянок.
То, что еще не догорело.
И то, что просто не могло сгореть.
Я положил ладонь на камень.
Примерился и с силой вогнал тяжелый десантный нож прямо в перекрестие линии любви и линии жизни…
С этого момента мы их стали бить на опережение.
Увидел, что-то шевелится, – стреляй.
Иначе с этими тварями просто нельзя…
…Казаки рассказывали, что в Сочи, во владениях Князя, очень чистое море.
Так получилось, что пологий естественный залив каким-то образом защитил город от дряни, разлившейся в черноморских портах.
Маша страшно хотела в нем искупаться, благо, для конца октября здесь было удивительно тепло – градусов двадцать пять – двадцать семь.
А она никогда не видела моря и никогда не купалась в прозрачной соленой воде…
Всё.
Хватит об этом.
Точка…
…Мы все-таки дошли.
Блокпост на Магри был настоящей крепостью.
Мы остановились после очередного витка серпантина, я привел себя в относительный порядок, поправил берет, взял в руки белую тряпку и решительно пошел вперед.
Когда до крепости оставалось тридцать шагов, я остановился.
В стене открылась небольшая узкая дверь, и навстречу мне вышел высокий жилистый мужик в камуфляже и круглых металлических очках.
В его облике было что-то неистребимо европейское.
Он подошел, и мы обменялись рукопожатием.
– Я – Ивар Туупе, командир блокпоста, – произнес он с характерным прибалтийским акцентом и вопросительно взглянул мне в глаза.
Ну, Ивар, думаю, – значит, Ивар.
Делов-то…
– Егор Князев, командир отряда охраны, – козыряю. – Сопровождаю московское посольство.
Моя мятая, в разводах глины униформа и двухнедельная полубородка-полущетина являли разительный контраст его подчеркнуто аккуратному облику.
Ну и хрен с ним.
Он коротко понимающе кивнул и резко махнул рукой в сторону крепости.
Железные створки ворот начали медленно разъезжаться.
Пока остатки отряда медленно втягивались вовнутрь, Ивар предложил мне выпить чаю в караульном помещении.
В караулке пахло чаем, сухарями и ружейным маслом.
Это показалось настолько родным, что мне захотелось расплакаться, но я сдержался.
Мы уселись за короткий, сколоченный из струганных досок стол и улыбнулись друг другу.
Он мне нравился.
Прибалт коротко махнул рукой молодому армянистому пареньку, и перед нами появились две дымящиеся солдатские кружки.
Между ними, на листе бумаги, выросла горка белого кускового сахара.
Ивар осторожно взял один из кусков, с хрустом надкусил и аккуратно отхлебнул обжигающе горячий напиток.
У меня с кипятком отношения складывались более напряженно, и я потянулся за сигаретами.
– Ваши люди не будут возражать, если мы попросим их сдать оружие? – прибалт испытующе посмотрел мне в глаза.
Я глубоко затянулся, наслаждаясь покоем.
И уверенностью, что в меня – по крайней мере, в течение ближайших пяти минут – не будут стрелять и бросать разные предметы с ненавистным «коктейлем Молотова».
Потом пожал плечами.
– Я думаю, будут, – я внимательно следил за кольцами дыма, неторопливо плывущими в сторону узкого окна-бойницы. – И активно. Причем, как вы, надеюсь, догадываетесь, «возражать» они умеют.
Я наконец-то определил его национальность.
Эстонец.
Просто меня ввело в заблуждение литовское имя Ивар.
Он вздохнул.
– Я понимаю, – кивает. – Тогда я вынужден буду просить вас ждать во дворе и не заходить в помещения. И предупредить, что ваши люди находятся под прицелом. Мне нужно время, чтобы получить инструкции.
Я пожал плечами.
– Сколько на это понадобится? – спрашиваю.
– Думаю, дня два, – размышляет. – Как у вас, кстати, с продуктами?
Я киваю.
– Хреново, – говорю. – И это мягко сказано. Джип с припасами сожгли эти твари под Туапсе. И еще у меня есть раненые.
Он кивнул:
– Я понимаю. Их осмотрит наш врач. Я распоряжусь. Вас и господина посла мы ждем на ужин к нам в штабную столовую, остальных покормят прямо во дворе. На воздухе сейчас тепло, и я не думаю, что ваши люди будут испытывать какие-либо неудобства. Что-то еще?
Смешной…
– Да, – улыбаюсь, невольно. – Сортир и умывальник.
– О! Все это есть во дворе…
Я наконец решаюсь.
– И еще, Ивар, – мне очень хочется курить, но я пока что терплю. – Нам надо похоронить наших товарищей. Некоторые тела уже разлагаются.
Он склонил голову в знак уважения.
– У нас здесь есть… небольшое захоронение. Прямо за блокпостом. Те, кто там лежат, – настоящие герои. Там есть место еще для одной братской могилы.
– Для двух.
– Простите?
– Для двух, – наклоняю голову. – Среди погибших – моя жена.
Он судорожно сглотнул.
– Еще раз простите, – кивает. – Да. Для двух.
Когда я уже уходил, он меня еще раз окликнул:
– Простите, Егор… Вы… Ваш внешний облик мне кого-то очень напоминает…
Я усмехнулся.
– Вашего Князя, Ивар, – вздыхаю. – Именно его я вам, простите, напоминаю. Как бы я ни относился к этой бросившей меня в детстве сволочи, – он все-таки мой отец.
И вышел, аккуратно закрыв за собой дверь караулки.
Надо было выделить людей в похоронную команду и на обустройство лагеря во дворе крепости.
Надо было осмотреть технику и привести в порядок оружие.
И побриться, обязательно побриться.
Этот аккуратист Ивар выводил из себя своим безукоризненным внешним видом.
Как это не печально, но жизнь, увы, продолжалась.
Через день за нами пришел патруль, который должен был сопроводить отряд и посольства в Большой Сочи…
…Мы с Вожаком сидели в небольшом приморском кафе в самом центре города.
Вечерело.
За соседним столиком гуляли Гурам, Веточка энд компани.
Которая состояла в том числе и из Аслана: паренек, прошедший вместе с отрядом чудовищный переход от Джубги, наконец-то стал окончательно своим.
Остальные, в том числе шахтерские посланники, остались в выделенном комендантом бывшем военном санатории – отмываться и отсыпаться.
Их превосходительство Верховный правитель Юга России, в просторечии Князь (я так и не мог пока называть его отцом, даже мысленно), в своей горной резиденции временно отсутствовали.
Уехал в Сухуми о чем-то там договариваться с абхазами.
Будет через неделю.
В лучшем случае.
Нам было велено ждать.
Не знаю, что там сыграло свою роль – то ли высокий ранг Вожака, то ли то, что я оказался княжеским отпрыском, но отряду разрешили не разоружаться и привезли в город, разместив в переоборудованном под казармы княжеской дружины санатории.
Впрочем, джипаки с тяжелым вооружением все равно пришлось оставить на блокпосту в Магри – до Сочи мы добирались на лошадях.
По территории «княжества», по распоряжению Верховного правителя, на машинах передвигались только дружинные патрули.
Порядок есть порядок.
Машины обещали перегнать в Сочи попозже.
После прибытия Верховного.
…Ресторанчик был исключительно рыбным.
Мяса в Сочи вообще было очень мало и стоило оно чудовищно дорого. Зато рыба и вкусное местное пиво, которое подавалось в высоких глиняных кружках и обходилось, по столичным меркам, в какие-то гроши, безусловно, заслуживали уважения.
Запахи, по крайней мере, стояли одуряющие.
Вожак отдавал должное местной черноморской камбале, на мой взгляд, чересчур жирной (хотя, наверное, и безумно вкусной).
Я ограничился копченой ставридой.
Мы не торопились.
Разговор обещал быть долгим и непростым.
Отряд справился со своей работой.
Теперь нужно было понять, что делать дальше. И решать вопрос с оплатой труда.
Я уже говорил – мы не робингуды…
…Уходить было просто, к сожалению, некуда.
Лавины перекрыли горный путь через долину Мзымты на Каладжинскую, а повторять безумный маршрут через Туапсе – поищите дураков в другом месте.
Но и оставаться надолго в отцовском «княжестве» я, честно говоря, не собирался.
Хотя пообщаться с родным папашей стоило безусловно.
В конце концов, у меня кроме него никого не было.
Вообще.
Особенно – теперь.
Ну и, самое главное, необходимо было понять, что от меня нужно Вожаку.
Ведь не в качестве же обычного проводника он меня нанял: если бы Крылья захотели, они вполне могли набрать бойцов не хуже, чем в отряде, из «своих» – ветеранов среди фаши было более чем достаточно.
Да и стоило бы это изрядно дешевле.
Нет, я, оно конечно, всегда за то, чтобы человечество ценило мою уникальность.
Но не настолько же…
…Солнце стремительно ныряло в море.
Вдоль набережной зажигались электрические огни: перед самой Крымской войной местные власти успели построить несколько небольших гидроэлектростанций на стремительных горных речках, и энергии, слава Богу, было предостаточно.
По слухам, во всем, что касалось электричества и коммуникаций, папаша был до неприличия строг – нерадивых просто вешали на всеобщее обозрение, – зато его столица, по сути своей глубоко средневековая, никогда не знала проблем ни с теплом, ни со светом, ни с канализацией.
Энергетики образовывали отдельную касту: им прилично платили, хорошо кормили, обеспечивали жильем и пенсией.
Но и драли, в случае чего, как сидоровых коз.
Причем драли часто.
Княжеские дружинники были ребятами суровыми и чувством юмора не блистали.
Сбой в подаче энергии расценивался почти как государственная измена.
…Город жил торговлей.
Быстроходные, отлично вооруженные снежно-белые яхты «княжества» ходили по всему Черному морю, как у себя дома чувствовали себя в Средиземном и даже пару раз пытались штурмовать Атлантику. Возили, в основном, оружие, роскошный красный сочинский чай, пряности, великолепный абхазский табак, легкую украинскую марихуану.
С листьями неприхотливой коки, отлично прижившейся на Кавказе, и героином папаша почему-то не связывался.
Видимо, брезговал.
Картина на побережьях, по словам моряков, была получше, чем во внутренних областях Европы. И хотя драться им приходилось довольно часто, в большинстве портов сохранялся относительный порядок.
Если верить их словам, человеческая цивилизация вновь возвращалась в границы некогда великой Римской империи.
Дела «материковые» их волновали значительно меньше.
Правда, ходили упорные слухи, что Князь собирается торить путь через Большой Кавказский хребет в казачьи области, и это его подданным нравилось – новые рынки всегда интересны.
Даже, так сказать, «стихийным» экономистам.
…Нам наконец принесли чай.
Знаменитый сочинский – цвета красного кирпича, крепкий, пахнущий дымом и травами.
Пришла пора серьезного разговора.
Я закурил легкую сигарету с марихуаной и наклонился к Вожаку.
– Ну, Андрей Ильич, рассказывайте, – усмехаюсь.
Он усмехается в ответ.
Нагловато так.
Что, кстати, вполне для него естественно.
– А мне нечего рассказывать, Егор, – вздыхает. – Наши дела с твоим отцом – это наши дела. Ты свою работу выполнил. Теперь отдыхай, жди волнующей встречи…
– Вы хотите сказать, что я был обычным проводником? – морщусь. – В жизни не поверю!
Он жестом попросил мою сигаретку, послюнявил ее сбоку чтобы равномерней горела, и сделал одну за другой две глубокие затяжки.
Потом вернул ее мне, кашляя и отгоняя дым, сказал:
– И правильно сделаешь, если не поверишь, – и снова закашлялся.
Я пододвинул ему кружку с пивом, он отрицательно помотал головой и отхлебнул обжигающе горячего чая.
– Хороша, зараза. Давно не курил. Научились выращивать наконец то. Не хуже, чем в Таджикистане…
– Вы начали что-то говорить, Андрей Ильич…
– А я уже и закончил. Твой отец согласился принять наше посольство только в том случае, если мы привезем с собой тебя. Сына и наследника, так сказать. Дальше уж ты у него выспрашивай, я не больше твоего знаю, зачем ты ему понадобился.
Я добил косяк, сделал пару глубоких глотков из кружки.
Вот, значит, как…
– Понятно, – хмыкаю. – А если я просто подниму отряд и уйду?
Он пожал плечами.
– Уходи, – говорит. – Это уже твоя личная жизнь. Я свое дело сделал.
– И вы думаете, мне дадут уйти?
Он на секунду задумался.
– Не знаю, – жмет наконец плечами. – Не уверен, честно говоря. Дима, твой отец, в смысле, – всегда действовал обдуманно. Мы, как ты знаешь, довольно долго дружили. Впрочем, ты и сам не уйдешь, пока вы не пообщаетесь. Мы с тобой оба понимали: ты – что не просто проводник, а я – что ты согласился сопровождать нас не из-за денег. По крайней мере, не только из-за денег. Ведь так?
Я усмехнулся.
– Давайте не будем задавать друг другу вопросы, ответы на которые очевидны. Может, закажем глинтвейн? Вдруг они его делают?
Он поднял домиком левую бровь.
– А знаешь, может, и стоит попробовать…
И щелкнул пальцами, подзывая официанта.
Глинтвейн здесь и вправду варили.
Причем такой, какой я любил: терпкий, густой, не очень сладкий, пахнущий пряностями и травами.
Я попробовал – и зажмурился.
Напротив меня, как сытый котяра, довольно мурлыкал фактически всемогущий в Москве Вожак.
Я откинулся на спинку резного деревянного стула и прикурил еще одну сигаретку.
– Андрей Ильич, – вздыхаю, – скажите, а Красотуля… Маша… Она тоже была частью вашей с отцом сделки?
Он неожиданно поперхнулся глинтвейном, подобрался и просверлил меня цепким ледяным взглядом.
– Знаешь, Егор, – качает головой. – Я, конечно, старая сволочь. Положение, так сказать, обязывает. Но это – слишком даже для меня. Так вопросы, извини, не решаются…
Мне почему-то стало жутко стыдно.
– Извините, Андрей Ильич, – опускаю глаза. – Я не хотел…
Он только башней в ответ вертит.
Ошалело.
– Ну, знаешь, – фыркает, наконец. – Я тебя, между прочим, в детстве на руках носил. И реально дружил с твоим, вполне себе, кстати, сумасшедшим папашей. Ты, если тебе не говорили, – весь в него. Вылитый. Только он уже в те благословенные времена был поциничнее и попрагматичнее…
– Я любил ее, Вожак, – выдыхаю.
Он отмахнулся.
– Знаю, что любил, – морщится. – Вы, кстати, были отличной парой. Если тебе интересно мое мнение. Но вы сами все решили, моя прозорливость так далеко, извини, мальчик, не заходила…
Мы опять помолчали.
На улице уже сгустилась чернильно-черная южная ночь.
За соседним столиком Гурам, обнявшись с Веточкой, пел какую-то тягучую абхазскую песню.
Вокруг электрических светильников медленно летали безвредные местные насекомые.
– Может, помянем? – поднимаю робко глаза.
Он коротко кивнул, и мы выпили не чокаясь.
Вожак немного посидел, потом взял у меня сигарету и откинулся на кресле, разминая ее в длинных сильных пальцах.
– Благослови и защити, Господи, вставших на Путь, – бормочет, – и пусть их умоет Утро росою своею, пусть День обогреет их светом своим, пусть Вечер накормит плодами своими, и пусть Ночь укроет черным шатром Крыльев своих, оберегая их, Ищущих, для Рассвета…
– Что это, Андрей Ильич? Один из ваших гимнов?
Он слегка растерялся.
Как любой человек, которого перебивают, когда он начинает говорить про себя, а его слышат окружающие.
– А? – переспрашивает как-то почти по стариковски. – Нет, Егор. Это не наш гимн. Это один из псалмов Триады. Мне его раввин дал, когда мы из Диких земель вышли. Я же еврей, капитан. Мы с ним о многом поговорили…
– О чем?
Он внезапно подобрался.
– Да так, – усмехается. – Ни о чем. Пойдем? Поздно уже…
Вот так всегда.
Я поморщился.
Такой вечер испортил…
– Идите, Андрей Ильич. Я еще посижу…
Он ушел, а я присоединился к ребятам, и мы наквасились так, что в казармы нам помогали добраться добродушные дружинники из конного княжьего патруля.
…Князь отсутствовал еще где-то с неделю.