– Проклятие не каждый может снять, – авторитетно заявила бабушка.
– Правильно, правильно, – закивали соседки.
– А что там точно случилось? Почему испортили сватовство? – гундосо спросила та, что сидела с краю, с серебряным зубом.
– Уя, ты не знаешь? От жениха понесла одна городская, вот её мать и припёрлась. Эта городская, говорят, – настоящая проститутка!
– Кошмар!
– Астауперулла…
– Позор какой.
– Абдуллаевы – родственники муллы нашей мечети, вы не знали? Нехорошо, что в их семье такое, – причмокнула бабушка.
– А может, молодой Абдуллаев создан для испытания прочности девушек! – без тени улыбки предположила та, что помогала сыну плутовать на экзамене. – Он их специально искушает: сильные отказывают с честью, слабые – сдаются. Так что та беременная девушка сама виновата. Лучше бы её мать, вместо того чтобы проклятиями трясти, своей бы дочерью занялась.
– Это точно, это верно…
– Патя, а ты чего дома сидишь? В город съезди, – отвлеклась на меня серебрянозубая.
– Ой, сегодня не надо, – возразила бабушка, – там же сейчас проходит собрание за Халилбека.
– Ах, точно, точно.
– Папа туда поехал, – вставила я.
В переднюю залетела белого цвета степная бабочка, пометалась и прилипла крылышками к окну.
– А вы знаете, – заговорщически понизила голос соседка постарше, – что про Халилбека говорят…
– Да много чего говорят…
– А то, что он – святой, не слышали?
– Кто сказал? Откуда толки?
– Мне мой муж говорил, а ему знающие люди сообщили, что в тюрьме от Халилбека даже на соседние камеры баракат[26] исходит. Вы помните того ваххабита, который за пропаганду экстремизма сидел?
– Мужа Зарипат?
– Да, мужа Зарипат, которая раньше певицей была и раком заболела.
– Она же умерла!
– Да смоются её грехи…
– Умерла. Но на её мужа снизошёл баракат Халилбека и его чудесным образом по амнистии выпустили. Выбрался он из тюрьмы и узнал, что Зарипат перед смертью спела. А вахи же музыки не терпят, не признают.
– Чтобы им, душегубам, кишки разорвало на том свете, – пробормотала бабушка.
– И вот… Он узнал, что жена спела и даже записала песню…
– Я слушала, – зачем-то ввернула я, – очень красивая песня.
– Да её все слушали, друг другу пересылали. Она, как ангел, заливалась, как будто болезнь от неё в этот момент отпрянула.
– И что он сделал?
– Проклял её память, оставил дом, посёлок и уехал в Турцию вместе с детьми.
– Как же его пустили с судимостью?
– Там сложная система. Дети своим ходом, с его сестрой поехали, он – через Украину хитрым способом, как многие делают. А в Турции уже ждут. Там, знаете, все, кто у нас на учёте были и соблюдать не могли, потому что их полиция дёргала, неплохо устраиваются. Баришкин сын после того, как в шестом отделе его подержали пять суток, в Турцию умотал. Исаевых сын – тоже. Бизнес там завели, ведут халяльную жизнь. Раз они решили стать полностью мусульманами, то в России им не выжить нормально, надо к единоверцам, чтобы законы нарушать не пришлось.
– И пускай уезжают, бесово семя, бешеные звери, – снова заворчала бабушка.
– И что, Халилбек – святой только потому, что его соседа по камере раньше срока выпустили? – отмотала я разговор назад.
– Ты что, Патя, он много чудес совершает, люди говорят.
– А себя выпустить не может?
– Не хочет, значит, пока, – зашуршала рукой в тыквенных семечках старшая соседка. – Но раз митинг сегодня, значит, скоро выпустят. Что, не помнишь, какие люди на концерте в клубе выступали! Депутаты, руководители… Этот, Борисов. Певицы известные. А Халилбек… Он же, говорят, – Хидр.
– Хидр! – благоговейно повторила бабушка.
– Что такое Хидр? Объясните! – попросила я.
– Как, не знаешь Хидра? Это же святой, наставник пророка Мусы.
– Не поняла. Мусы – Моисея, что ли? Он же сколько тысяч лет назад жил!
– А его наставник – вечный. Хидр его зовут. И появляется он в каком хочешь виде. Но чаще в зелёной одежде.
– Халилбек разве ходит в зелёной одежде?
– Это не важно. Но он мудрый, очень мудрый.
– Но если Халилбек и есть волшебный и бессмертный Хидр, мудрый наставник и всё такое, зачем он следователя убил? – не унималась я.
– Шшш, Патя!
– Или Адика с нашего посёлка?
– Патимат, ты поступаешь как неразумная. Судишь, не поняв, – строго осадила бабушка. – Люди никогда не могут сразу объяснить поступков Хидра. Удивляются, осуждают. Потому что сути не видят. А потом оказывается, что Хидр был прав.
– Как можно быть правым, убив человека?
Ни бабушка, ни соседки не нашлись что ответить, и поэтому дружно нагнулись над тазами с очищенными уже семечками, засуетились, закопошились.
– Патя, быстро завари чай! – прикрикнула старшая соседка.
Я послушно пошла на кухню, включила электрический самовар, достала крупнолистовый зелёный чай, гвоздику, чёрный перец горошком, мешочки с сушёной душицей и мятой, полынью и чабрецом, лавровый лист, баночку тмина. Ошпарить заварочный чайник, закинуть всего по щепотке, по две-три штучки, залить кипятком, поставить на рассекатель на тихий огонь…
И почему не звонит Марат? Неужто этот гадкий Тимур его отвадил? Я думала об этом и днём и ночью, проваливаясь в мечты и фантазии о нашей с Маратом внезапной встрече, признаниях и тому подобной романтике. Чем наивнее рисовались картины, тем легче было выдержать тянувшуюся неопределённость.
– Ну что, Патя, как вообще дела? – прицепилась вошедшая ко мне на кухню соседка – та, что разносила вести о срыве сватовства Абдуллаевых.
– Нормально, спасибо…
– Что замуж не выходишь?
– Ну-у-у…
– Смотри, Эльмира дотянула до двадцати восьми и уже не может рожать.
– Не всем везёт…
– Никому не везёт, если медлить! Сейчас такая экология! У одной – яичники, у второй – шейка, просто-напросто выносить ребёнка не могут.
Я молчала в ответ, надеясь, что, не дождавшись реакции, соседка отвяжется. Но она продолжала разглядывать мамины кухонные вещички, крючки для полотенец, баночки для сыпучих круп, балкарские глиняные фигурки на полках. Потом села нога на ногу и уставилась на мой вихрастый затылок.
– А волосы ты где постригла? В Москве?
– Да…
– А зачем? Модно, да?
– Да не знаю. Постригла, и всё…
– А сушишь ты феном или полотенцем?
– Просто на воздухе. Они быстро сохнут.
– Ну конечно, – закивала соседка, – три волосинки…
Потом поднялась и стала разглядывать через моё плечо, как я снимаю заварочный чайник с рассекателя и достаю стаканы-стекляшки.
– Ты с травами заварила, да? А моя свекровь не любит. Ругается, если я с травами делаю…
– Угу.
– Но я иногда мужу завариваю. Есть смесь, специально для мужчин, чтобы налево не сворачивали и только жён любили.
– Это как?
– Выйдешь замуж – скажу. Я вообще много смесей знаю. Ко мне даже Люда заходила, у которой дочку жених бросил.
– Амишкина мама?
– Да. Просила что-нибудь эффективное, чтобы дочку успокоить.
– Удалось?
– Они её в горы отправили, там вроде какой-то дальний родственник жениться на ней согласен. Туда ведь слухи с равнины не так просто доходят.
– Какие?
– Сама знаешь. Что Амишка – не девочка.
Я шумно вздохнула. Мне так опостылела соседская трескотня, что я готова была уже вылететь на улицу, хоть даже и прямо в лапы Тимуру.
– А ты в штанах наружу тоже выходишь? – продолжала соседка, переключившись на мои брюки.
– Здесь ещё не выходила.
– В поселке не надо, не поймут. Ты бы хоть футболку сверху спустила, что ли.
Она лениво облокотилась о подоконник и стала глядеть из окна на баньку, в которой когда-то чахла мама:
– Нда… что теперь с бедняжкой будет…
Я переспросила:
– Какой бедняжкой?
– Да я про невесту Абдуллаева думаю. Какая мать её теперь за сына посватает, после таких проклятий?
– Ну если кто боится, пускай сводит её к гадалке или к кому там водят в этих случаях.
– У нас есть один, который гадает, мужчина, Эльмураз.
– Вот пускай к нему и сводят. – Я подхватила поднос со стаканами душистого чая и вазой с финиками и понесла в переднюю.
Там, кажется, продолжали обсуждать чудеса Халилбека.
– У красного командира ферма молочная, вы знаете, – говорила серебрянозубая.
– Красного командира? – удивилась я, расставляя стаканы на стол.
– Патя, ты что как с Луны свалилась! Красный командир – отец этих рыжих Фарида, Гамида, Сайгида…
– А, ну да.
– И вот. Что-то у них не ладилось. Молока было мало: на сметану, сыр, сыворотку – его уже не хватало. И так почти год, уже разоряться начали. А тут как раз Халилбек в посёлок приехал. Идёт с какой-то веточкой мимо фермы. Увидел, поговорил с командиром, погладил коров – и всё. Молоко пошло…
– Да ты что…
– Зуб даю!
Я представила, как соседка вынимает мозолистыми пальцами изо рта свой серебряный зуб, и прыснула.
– Что за смех, Патимат! Как у ослицы во время течки! – осадила меня бабушка.
Соседки оставили в покое тыквенные семечки и перешли к столу. Бабочка продолжала дремать на окне.
– А ещё, а ещё Халилбек вылечил Хадижу, давно это было, – начала та, что пилила меня на кухне.
– Хадижу?
– Жену Асельдера. У них ещё сын Марат – красавец, адвокатом в Москве работает, они с Шахом Фирузиным вместе учились.
Ладони у меня вспотели. Марат! Речь идёт о нём! Я заскрипела стулом.
– Как он её вылечил?
– Как-как? Халилбек тогда с Асельдером общался, потом они поссорились. Адик сбитый ведь оказался его сын.
– Чей сын?
– Асельдера! Внебрачный. Ну вот. У Хадижи были адские боли во лбу, она ещё говорила, что у неё как будто рог оттуда лезет. Ворочалась, ворочалась, спать не могла. И днём прямо ныла от боли. А Халилбек к ним зашёл по-простому, без понтов, на хинкал. «Что ты, Хадижа, мучаешься?» – говорит. Взял чайную ложку, обмакнул в чай и вот так приложил!
Соседка схватила чайную ложку, сунула в горячий чай и ткнула черпалом мне в лоб. Я ойкнула от ожога.
– Вот так он ей сделал, – засмеялась соседка.
– Неужели боль прекратилась? – защебетали все разом.
– Да как рукой сняло! Хадижа сама рассказывала. А теперь отрицает!
– Вздорная она женщина…
Калитка наша скрипнула, чей-то детский голос позвал со двора:
– А Патя дома?
Я побежала проверить, кто меня требует. На нашем крыльце стояла соседская девочка, растрёпанная, русоволосая, в ярко-синих колготках.
– Патя, тебя зовут!
– Кто зовёт?
– Выйти зовут. Аида. Срочно. Она на улице.
– А почему сама не зайдёт?
– Выйди спроси у неё почему.
И убежала. Я выглянула за калитку – никого. Только дешёвая юбочка соседской девочки мелькнула за поворотом.
– Аида! – позвала я, выглядывая на улицу и осматриваясь получше. – Ты здесь?
И сразу же лицом к лицу столкнулась с Тимуром. Он явно прятался за столбом и теперь выскочил.
– Патя!
– Ты зачем пришёл? – ударила я кулаком по калитке.
– Тише, тише, ты чего такая злая, самое. Ты трубку не брала!
– Не хотела!
– Йо, ты чего опять хамишь?
– Я же просила, чтобы ты от меня отстал.
– Подожди, самое, разве так делается? Ты же со мной с зимы переписывалась.
– Я же не обещала ничего. Просто болтала как с земляком.
Мне захотелось, чтобы кто-нибудь появился на улице и спас меня от Тимура. Увёл его, залепил ему рот глиной, связал, замотал в клубок и спрятал в карман. И в то же время стало страшно, что этим кто-то станет Марат. Увидит меня с Тимуром и, конечно, решит, что мы вместе. Нет-нет, пускай уж лучше никто не появляется…
– Слушай, самое, – пыхтел, разминая крепкие плечи, Тимур, – такие дела так не делаются. Обсуждать нужно нормально. Объяснить причины. Тебе что не понравилось? Что я про Дарвина говорил, да?
– Тимур, какая разница?!
– Мне есть разница. Мы поговорим, самое, я тебе объясню, что и как считаю. Ты тоже не отмахивайся от тех, кто умнее тебя, кто больше знает, самое.
– Это ты, что ли, такой знающий?
– Вот ты дерзкая тоже! Папа дома твой?
– Нет.
– Что ты врёшь?
– Видишь, нет его машины. Зачем тебе мой папа?
– Я бы ему рассказал, что так и так, что мы давно общаемся.
– Уже не общаемся, – чуть не заплакала я. Но Тимур был непробиваем.
– А что тебе не так? Я же говорил, что дом, самое, мне достроят скоро. Если хочешь в городе жить, можем там снимать, я в Комитете молодёжи работаю, деньги есть, самое.
– Зачем тебе я, Тимур? Вон у вас там на заседании девушка сидела, вы с ней больше друг другу подходите.
– Какая девушка? А, Диана, что ли… Она же разведёнка, самое, у неё дочка маленькая.
– Ну а я чем лучше? Я волосы отпускать не хочу и Дарвина с тобой обсуждать тоже… И молиться я не молюсь.
– Я не буду давить. Ты сама к этому придёшь постепенно. Заставлять никто не собирается, – повёл он литыми бицепсами и взглянул на часы. – Сейчас азан[27] кричать будут, я пойду. А ты, самое, перестань борзеть. Нормально делай – нормально будет.
Бросив эту расхожую фразочку, Тимур подмигнул игриво. В нашем доме послышался хохот соседок, и я вдруг подумала, что кто-то из них, уходя, мог увидеть меня у калитки с Тимуром.
– Всё, я пошла, – отрубила я, испугавшись такой возможности.
– Иди. А я к твоему отцу всё равно зайду.
Со стороны Проспекта послышался хриплый азан в исполнении муллы, родственника Абдуллаевых. Видно, простудил голос.
– Дневной намаз, – важно выговорил Тимур. – Я пойду молиться. А ты бы лучше юбку надела.
Он кивнул на мои светлые брюки, развернулся и, к великому облегчению, пошагал прочь. Я продолжала стоять у калитки, вслушиваясь в звенящий кузнечиками воздух. Наискось от меня пустел дом покойной Машидат Заловны, нашей учительницы по литературе. Это была высокая, под два метра, старая дева, полиглотка и увлечённая книжница. Отец её вёл свой род от ханов, обласканных русским царём, предки носили генеральские эполеты. Сам он служил инженером, проектировал в горном каньоне гигантскую гидроэлектростанцию. В тридцатые по клеветническому доносу его обвинили в передаче секретных данных капшпионам, долго выпытывали признания, томили бессонницей в подвальном карцере, по колено в ледяной воде. Несчастный узник в конце концов умер, упав от слабости и захлебнувшись, но ни в чём не покаявшись.
Сама Машидат Заловна пришла в нашу школу по институтскому направлению. В городские школы дочке врага народа ход был закрыт. А в глухой посёлок – пожалуйста. Здесь за ней, по слухам, ухаживал овдовевший дедушка Адика, архитектор, ветеран Великой Отечественной, сватался настойчиво, но она зареклась заводить семью и зарылась в пыльные томики и фолианты. Школьницей я заходила к старушке за редкими книжками. На каждом форзаце обязательно, каллиграфическим почерком значилось: «Из библиотеки Заловой М. З.», год и место приобретения. А на полях – восклицательные знаки, крестики, комментарии: «Как это верно!», «Sic!», «Но мысль совсем не нова» и так далее. Похоронили её на поселковом кладбище недалеко от тюрьмы.
Рядом с опустевшим домом Машидат Заловны жила бездетная пара глухих – Гагарин и Супия. Они изъяснялись друг с другом жестами, исторгая странные, нечеловеческие звуки. Детвора их всё время мучила, особенно вспыльчивого Гагарина. Я тоже в этом когда-то участвовала. Мы перемахивали через низенький забор в гагаринский сад, взбирались по коренастым яблоням и, нарвав кисловатых зелёных плодов, рвали когти от разозлённого, вопящего нечленораздельно хозяина. Гагарин иногда успевал огреть кого-то из нас деревянным шестом, но чаще всего мы смывались без всяких потерь и доводили его до бешенства, высовывая языки и корча рожи. А ещё, несмотря на глухоту Гагарина, горланили излюбленную дразнилку:
Сейчас Гагарин возился целыми днями в саду, мастеря странные, с суковатыми спинками деревянные стулья. А его жена тащила их по субботам продавать на городской базар. Рядом с домиком глухих, в нескольких флигельках, столпившихся вокруг мощёной внутренней площадки, жила большая семья Мухтара. Все члены этой семьи, и сыновья, и невестки, и дети, рьяно соблюдали религиозные предписания. Женщины и девочки старше семи глухо заматывались в хиджабы, скрывая от взоров даже острые подбородки, мужчины ходили на проповеди в неофициальную мечеть за железной дорогой. Из-за этого у них с прочими жителями периодически вспыхивали конфликты. Особенно с директором школы, которого сыновья Мухтара даже поколотили. И наши соседи, и бабушка, встречаясь на дороге с мухтаровскими, плевали им вслед и подозревали во всём нечистом.
– Зачем они подбородки прячут! – возмущались женщины. – Почему у них тряпки тёмные, как будто траур? Это не по-нашему.
Сначала Мухтар со всей семьёй считались отщепенцами, но постепенно строго соблюдающих становилось всё больше и больше, борьба между двумя мечетями накалялась, и я уже устала слушать про их бесконечные распри и потасовки. Оставалось совсем неясным, какую роль здесь играл Халилбек. Одни настаивали, что он поддерживает деньгами общину «за железкой», другие фыркали и возмущались:
– Да как можно из Халилбека салафита делать, это смешно!
Немудрено, что в город на митинг в поддержку Халилбека отправились и те и другие. По крайней мере со двора Мухтара не доносилось ни звука.
Постояв ещё немного в задумчивости, я отряхнулась и вернулась в дом, к тарахтящим соседкам и любопытной, жадной до вестей и слухов бабушке. Белой бабочки на окне в передней уже не было. Она упорхнула, оставив на стёклах немножко своей пыльцы.
Я снова села чистить со всеми тыквенные семечки, и вдруг меня осенило. «Позвоню-ка я Шаху, – подумала я, – и попрошу как-нибудь защитить меня от дурного Тимура. Хотя бы ради дружбы с братом. Шах не откажет». От этой мысли стало чуточку светлее. И молчание Марата чуть меньше надрывало сердце.