А безопасно так и не стало.
Всё это мистер Лумис рассказал мне после ланча, лёжа в постели Дэвида. Я видела, что ему очень хотелось поделиться своими воспоминаниями, но рассказ его утомил. Закончив, он протянул руку к стакану с водой, который я поставила на поднос с ланчем, однако стакан был пуст. Я забрала посуду на кухню, наполнила стакан водой и понесла его обратно в комнату больного. Но по дороге я кое-что вспомнила, и во мне разыгралось любопытство.
Я подала своему гостю воду и спросила:
— Кто такой Эдвард? — Это имя он произнёс в бреду, когда впервые увидел меня в палатке.
В следующую секунду мне показалось, что с ним вот-вот случится приступ давешней болезни: глаза его стали дикими, как будто он увидел призрак; пальцы, державшие стакан с водой, разжались, и стакан упал на пол. Услышав звон разбившегося стекла, он встряхнул головой, и глаза его прояснились. Однако он продолжал смотреть на меня недвижным взглядом.
— Как ты узнала об Эдварде?
— Когда вы впервые увидели меня, там, в палатке, вы назвали меня Эдвардом, — объяснила я. — Что с вами? Вам плохо?
Он расслабился.
— Нет, это я просто от неожиданности. Так звали одного парня, с которым я работал в лаборатории доктора Килмера. Не знал, что упомянул его имя.
Я подала ему другой стакан с водой и убрала осколки первого.
Глава 7
3 июня
Прошло четыре дня.
В первый день состояние мистера Лумиса было примерно тем же. Я дала ему градусник, и мы начали следить за изменением температуры. Утром было 99,5 градусов[3], в середине дня температура поднялась до 101[4], а к вечеру снова спустилась до 99,5. П словам мистера Лумиса, это означало, что он всё ещё в промежуточной стадии.
Я сказала, что ему, наверно, следовало бы принять аспирин, но он возразил, что толку от аспирина не будет, и лучше, если мы прибережём его на потом: полдесятка пузырьков, оставшиеся в магазине — возможно, единственный пригодный к употреблению аспирин в мире. Это было произнесено серьёзным тоном, но мне почему-то показалось, что он вроде как немножко шутил.
У меня уйма дел. Поскольку в доме гость, то надо готовить еду получше, чем тогда, когда я была одна. Прежде всего потому, что, как я уже сказала, если он скоро разболеется, то ему нужно заранее накопить силы. Впрочем, я люблю готовить, просто когда я была одна, мне не хотелось утруждаться — готовить только для себя неинтересно.
Поэтому я совершила несколько набегов на магазин, запаслась консервами и сухими полуфабрикатами. Другой свежей пищи, кроме молока и яиц, не предвидится до тех пор, пока я опять не возделаю огород. Уже июнь, так что с огородом следует поторопиться. Как я теперь жалею, что вырвала всё! Сейчас у нас были бы свежие овощи. И латук бы уже подрос... Наверно, поздно начинать всё заново, но я решила попробовать. Будем надеяться, прохлада ещё продержится. Во всяком случае, удастся хотя бы запастись семенами на будущий год. Но как же мне хотелось зелёного салата и свежих овощей!..
Я вооружилась лопатой и тяпкой и принялась за работу. Пришёл Фаро, принюхался к первым отвалам земли, потом выкопал себе маленькую ямку и улёгся в ней, на тёплом солнышке. Собака уже выглядела значительно лучше, чем когда появилась в первый раз.
Копать было легко, потому что земля уже однажды была вскопана; да и навоз тоже никуда не делся, так что возиться с этим опять не придётся. Семян у меня хватало, я брала их с собой в пещеру, когда уходила туда. Однако вскопав весь огород — собственно, я даже часть успела засеять, — я обнаружила, что он слишком мал! Потому что теперь нас двое и нам всего понадобится вдвое больше, к тому же нужно закатать овощей на зиму. Запасов консервов в магазине на всю жизнь не хватит. Значит, решила я, нужно расширить огород в два раза.
Места-то хватало, вот только новый участок вскапывать было трудно из-за слежавшегося дёрна. Но я всё равно сделала уже довольно много, когда вдруг заметила, что Фаро встал и завилял хвостом. Я подняла глаза: привалившись к столбику ворот, за мной наблюдал мистер Лумис, который всё это время после ланча оставался в постели. Сейчас же давно перевалило за полдень — пора заканчивать с огородом и начинать готовить ужин. Я немножко смутилась, что он увидел меня за работой — перепачканной землёй, потной, раскрасневшейся... Перед тем, как идти к нему в комнату, я намеревалась помыться.
Но дело не только в этом. Я встревожилась. Что он здесь делает?! Ему надо в постели лежать! Я подошла к нему, всё ещё с лопатой в руке, и спросила:
— Что-то случилось?
— Ничего, — ответил он. — Мне стало скучно. Денёк тёплый, приятный — вот я и вышел.
А я уже и забыла, когда скучала в последний раз. Работы всегда было невпроворот, скучать некогда. Хотя, конечно, я же не больна и не валяюсь без дела в койке.
Я снабдила его несколькими книгами — пусть читает; правда, всё это были исторические романы, любимое чтиво моей мамы. Наверно, мистеру Лумису они не очень понравились. В моей спальне наверху были и другие книжки, правда, в основном школьные учебники и детская литература. Наша семья полагалась в этом отношении на огдентаунскую городскую библиотеку.
— Я тут копаю... — сказала я, хотя он, конечно, и сам видел. — Здесь будет огород.
— Тяжёлая работа для девушки, — отозвался он, по-видимому, заметив, какая я замарашка.
— Я привычная.
Я хотела было объяснить, что бóльшая часть уже была вскопана раньше, так что мне не особенно тяжело, но попридержала язык. Не хотелось, чтобы он узнал, до чего я испугалась, когда увидела в долине чужака.
Вид у него сделался озадаченный.
— А разве так необходимо делать это всё вручную? У твоего отца не было трактора?
— Трактор есть. В амбаре.
— Ты не умеешь им управлять?
— Умею, да бензина нет.
— Я видел у магазина две колонки. Там наверняка есть бензин.
Это правда. Амиши хотя и не ездили на автомобилях, но тракторами, жатками и прочими машинами пользовались; и бензин для всего этого они покупали у мистера Клейна.
— Должно быть, так, — сказала я. — Но колонки без электричества не работают.
— И ты перекопала всю эту уйму земли лопатой. А разве не проще было бы отключить у колонок моторы и накачать топлива вручную? Ведь там, скорее всего, тысяч пять галлонов. — Он улыбался, но я почувствовала себя дура-дурой.
— Да я не очень-то разбираюсь в электромоторах и насосах, — пробормотала я.
— Зато я разбираюсь. Во всяком случае, достаточно, чтобы раздобыть бензина.
— Когда поправитесь, — сказала я.
Таким образом, мы оба приняли как само собой разумеющееся, что он поправится. Вообще-то, вначале мне более вероятным казался иной исход, но сейчас эти опасения отодвинулись на задний план. По крайней мере, мои страхи ослабли, причём без особых усилий с моей стороны.
Я очень взбодрилась, когда он выложил свои соображения насчёт бензина и трактора. Надеюсь, идею удастся реализовать. Зимнее пастбище обеспечит кормом трёх коров, но впритык. Если получится запустить трактор, то после того как трава рассеет семена, я смогу её скосить и насушить сена. А это значит, что со временем можно будет увеличить стадо.
Мы вернулись в дом, как только солнце склонилось к закату. Стены долины довольно высоки, так что солнце встаёт поздно и заходит рано; сумерки длятся долго, и настоящих заходов солнца, таких, как там, где земля ровная, у нас здесь нет. И всё равно сегодня закат был на загляденье. Мой отец частенько повторял: «У нас в долине закат на востоке» — и так оно и есть. Солнце садится за западным гребнем, и его оранжевые лучи скользят вверх по восточному склону, а вслед за ними ползёт тень. Под конец свет задерживается на макушках самых высоких деревьев, и тогда кажется, будто они полыхают, словно объятые огнём. Потом свет угасает, а на смену ему приходят сумерки.
Мы немного постояли, полюбовались этим зрелищем; гость опёрся о моё плечо, как опирался до того о столбик ворот. Я даже немножко загордилась, что помогаю ему, но когда мы повернулись и пошли дальше, он проделал остаток пути самостоятельно. Без сомнения — мистер Лумис набрался сил и держался прямее. Оказалось к тому же, что он довольно высокого роста.
Вечером стало прохладно, поэтому после обеда я затопила в гостиной камин и закрыла окна. Поскольку комната мистера Лумиса — то есть, комната Дэвида и Джозефа — примыкает к гостиной, я открыла дверь, чтобы тепло проникло и туда. Однако мистер Лумис не пошёл сразу же в свою комнату — он устроился в кресле у камина.
В нашей гостиной стоят два больших мягких кресла и диван; они расположены так, что с любого места можно любоваться огнём в камине — мои мама и папа очень любили проводить так зимние вечера. (Этой зимой я спала на диване, чтобы быть поближе к теплу.) Кресло, в котором сейчас расположился мистер Лумис, принадлежало моему отцу. Около обоих кресел по-прежнему стояли торшеры — я оставила их просто так, для уюта, хоть они и не горели. У одной стены гостиной стоял проигрыватель, у другой — пианино.
В нашей гостиной стоят два больших мягких кресла и диван; они расположены так, что с любого места можно любоваться огнём в камине — мои мама и папа очень любили проводить так зимние вечера. (Этой зимой я спала на диване, чтобы быть поближе к теплу.) Кресло, в котором сейчас расположился мистер Лумис, принадлежало моему отцу. Около обоих кресел по-прежнему стояли торшеры — я оставила их просто так, для уюта, хоть они и не горели. У одной стены гостиной стоял проигрыватель, у другой — пианино.
— Хотите, я принесу вам книгу? — спросила я, побоявшись, что он опять заскучает. — Давайте поставлю лампу на столик около вашего кресла?
Он ответил:
— Нет, не надо, спасибо. Я только полюбуюсь пламенем несколько минут. А потом захочу спать. У меня всегда так, когда смотрю на огонь.
Всё равно я немного забеспокоилась. Он же умрёт со скуки. Когда я одна... когда я была одна, я всегда так уставала под конец дня, что если только не требовалось постирать, или пошить, или ещё что-нибудь сделать по хозяйству, то я обычно засыпала сразу же после ужина. Как было бы хорошо, если бы работало радио или проигрыватель! Он у нас был отличный, и пластинок хватало, но без электричества... Поэтому я и сделала кое-что такое, на что при других обстоятельствах никогда бы не решилась. Я сказала:
— Хотите, я поиграю на пианино? — И быстро добавила: — Но я играю не очень хорошо.
К моему удивлению, он, похоже, страшно обрадовался, можно сказать, пришёл в восторг.
— Правда?! — воскликнул он. — Да я не слышал музыки уже целый год!
Мне стало его жалко, не только потому, что играла я не очень хорошо — у меня и нот-то было совсем мало. Была музыкальная хрестоматия для второго класса Джона Томпсона, его же «Лёгкие пьесы» и одна концертная пьеса — «Элизе», я её когда-то учила. Хрестоматия — ну, это совсем простые вещички, для начинающих.
Я поставила лампу около пианино и начала играть «Лёгкие пьесы». В основном это всё детские пьески, но под конец сборника идут и посложнее, и покрасивее. Вот их я и играла, иногда бросая взгляд за спину, на своего слушателя. Кажется, ему по-настоящему нравилось, как я играю — может быть, потому, что я действительно играла лучше обычного и практически без ошибок. То есть, он не хлопал и ничего не говорил, нет, ничего такого, но он сидел в кресле, чуть наклонившись вперёд, и слушал, почти не шевелясь. Покончив с «Лёгкими пьесами», я сыграла «Элизе», а потом ещё несколько вещей из хрестоматии. Вот, собственно, и всё, что я умела, если не считать хоралов.
Хоралы, кстати, я играю лучше всего остального, потому что мне часто приходилось аккомпанировать хору в воскресной школе. Я открыла ноты и исполнила два моих любимых: «Как Ты велик» и «В саду Эдемском». Мелодии у них красивые, но аранжировка не подходит для фортепиано — это произведения для хора. «В саду Эдемском» я играла очень тихо и мягко; и, оглянувшись в очередной раз, обнаружила, что мой слушатель задремал, всё так же чуть склонившись вперёд. Я побоялась, что он, чего доброго, упадёт, и прекратила играть. Он тут же проснулся.
— Спасибо, — сказал он. — Это было прекрасно. — Помолчав, он добавил: — Лучший вечер в моей жизни.
Я спросила:
— В жизни? Вы, наверно, имели в виду, после войны?
— Ты меня слышала, — отчеканил он. — Я сказал «в жизни»!
Похоже, он рассердился. Ну, конечно, у него был жар, и чувствовал он себя не очень хорошо, вот и...
После этого он отправился спать; я предложила ему оставить дверь комнаты открытой и подбросила в камин дров — толстых поленьев, которых хватит на всю ночь. А сама поднялась наверх, в свою комнату. Стало на удивление холодно, не совсем как зимой, но весьма похоже. Я накрылась двумя одеялами и лежала под ними, размышляя и пытаясь согреться.
Почему-то, не знаю, почему, но хоралы настроили меня на грустный лад; я ощутила что-то вроде тоски по дому, хотя и была дома. Они заставили меня вспомнить о воскресной школе. В обычную школу мы ездили на автобусе вместе с другими детьми, но в воскресную мама и папа возили меня, Дэвида и Джозефа, нарядно одетых, в Огдентаун на машине — это всегда было что-то вроде праздника. Мне помнится столько всего хорошего. Неудивительно, я ведь начала ходить в воскресную школу, когда мне исполнилось пять. Собственно, воскресная школа заменила мне подготовительный класс: именно там я выучила алфавит по книжке с картинками, называющейся «Библейская азбука».
На первой странице было написано: «А значит Adam (Адам)»[5] и нарисована картинка: Адам стоит под яблоней, одетый в длинную белую тунику — что противоречит Библии, но ведь та книжка была для маленьких детей. Следующей буквой была «B значит Benjamin (Вениамин)», «С значит Christian (Христиан)» и так далее. На последней странице было написано: «Z значит Zachariah (Захария)»; и зная, что Адам — первый человек, я долгое время предполагала, что Захария — последний. Я выучила все буквы по этой книге, так что когда я в положенное время пошла в школу, то уже умела немножко читать.
Думы о воскресной школе и внезапно рассердившемся мистере Лумисе довели меня до того, что мне захотелось обратно в свою пещеру. Она теперь почему-то казалась такой милой и уютной. В конце концов я решила пойти ночевать туда (у меня там оставались одеяла и всё прочее) и вернуться утром пораньше, так чтобы мистер Лумис не догадался о моём отсутствии. Я встала, сошла вниз и направилась по коридору к входной двери. Проходя мимо комнаты, где спал мой гость, я услышала вскрик, а за ним другой. Мистер Лумис что-то громко говорил, но я не могла разобрать ни слова. Голос у него был тревожный, раздражённый, и я подумала, что ему, может быть, нужна помощь.
Поэтому я вернулась и приблизилась к двери. Он спал, и его мучил кошмар — это было ясно. Он вдруг начинал что-то бурно говорить, по временам довольно гневно, потом останавливался, словно прислушиваясь к ответу. Я поняла, что слышу половину разговора! Не всё можно было понять, но гость, без сомнения, обращался к Эдварду.
Он сказал:
— Начальник. Начальник чего?
Последовала пауза.
Затем он опять сказал:
— Больше нет, Эдвард! Теперь всё это не имеет никакого значения.
Опять пауза.
— Да чего ради? Мы же знаем, что они мертвы. Ни малейшего шанса! Ты что, не соображаешь? Мэри мертва. Билли мёртв. Ты ничем им не поможешь!
Он говорил и говорил, его голос постепенно становился тише и наконец перешёл в еле слышное бормотанье.
И тут он вдруг опять закричал, ожесточённо так:
— Убирайся! Я тебя предупреждаю! Убери свои лапы от... — Последнего слова я разобрать не смогла.
После это он издал душераздирающий стон, такой мучительный, что мне показалось, будто его терзает какая-то страшная боль.
А потом настала тишина.
Я на цыпочках подобралась к двери спальни и прислушалась. Мой гость ровно и тихо дышал. Кошмар окончился. Но я встревожилась: что это было? Он всего лишь видел страшный сон или опять впал в горячку и бредил? Боюсь, его болезнь обострилась.
И всё-таки не стоит уходить в пещеру. А вдруг мой гость позовёт на помощь?
Я вернулась в свою комнату наверху и завернулась в одеяла. Чуть позже за моей дверью послышалось поскуливание. Я впустила Фаро. Он улёгся на кровать рядом со мной, и через некоторое время я уснула.
Глава 8
3 июня (продолжение)
Я проснулась ещё до рассвета с идеей как приготовить салат. Идея вынырнула из сна: я видела маму, идущую через поле к лесу с корзинкой в руке. Проснувшись, я сообразила: мама отправилась за крессом и лаконосом — она всегда так делала в июне. На краю дальнего поля, за прудом, росло много всякой травы; полевой кресс чем-то напоминает водяной кресс, и если смешать его с листьями одуванчика, то получается вкусный зелёный салат. Листья лаконоса нужно обязательно проваривать, но когда они молодые, то напоминают шпинат (а вот старые не только горчат — они могут быть ядовитыми). Мама каждую весну отправлялась с корзиной собирать траву, мы с Дэвидом, Джозефом и, само собой, Фаро помогали ей. Просто я об этом позабыла, а сейчас вспомнила. Это доказывает, что и от снов бывает толк: случается, они приходят словно по заказу.
Мне не терпелось отправиться за зеленью, и я выпрыгнула из постели. Я знала точно, где лежит корзинка — на полке в кухонном шкафу — и где растут травы. Просто слюнки текли при мысли о свежей зелени, а уж мистеру Лумису наверняка хочется её ещё больше моего, ведь он, конечно же, ничего подобного не ел уже больше года; тогда как я, по крайней мере, лакомилась свежими овощами с огорода прошлым летом. Я отправилась за корзинкой и тут вспомнила его ночной кошмар и своё беспокойство о том, что наутро его болезнь обострится. Поэтому я осторожно сошла вниз и прислушалась у его открытой двери. Он дышал тихо и ровно, похоже, мирно спал, и я решила, что вполне могу отлучиться, ничем не рискуя.