Но, к его разочарованию и ужасу, «питекантроп» вдруг принялся раздеваться! Стянул через голову свитер, спустил какие-то замызганные старомодные брюки, совершенно беззастенчиво перешагнул через собственные трусы. Он был великолепно сложен – разве что немного сутуловат. Его тело было покрыто густой порослью черных завивающихся волосков – казалось, волосы росли даже на локтях и спине. Филипп поморщился от отвращения, разглядывая его.
А вот Азии, похоже, вовсе не было неприятно смотреть на «питекантропа». Более того, она, видимо, находила это зрелище возбуждающим. Потому что, помедлив пару минут, тоже сняла с себя и свитер, и нелепую короткую юбку, которая, к слову, совершенно ей не шла. Ловко расправилась с застежками бюстгальтера, затем стянула миниатюрные белые трусики…
«Манекен» же предпочел остаться одетым. Он встал с кровати, критически осмотрел ложе, немного поправил одеяло и отошел… к небольшой полупрофессиональной кинокамере, приютившейся в углу.
Только в этот момент Филипп заметил, что комната не совсем обычная – это был прекрасно оборудованный небольшой кинопавильончик! С потолка свисали круглые осветительные приборы, возле кровати стоял раскрытый серебряный зонтик – профессиональные фотографы используют такой в качестве светоотражателя…
Азия взяла «питекантропа» за руку, они сели рядом на кровать. «Манекен», видимо, скомандовал: «Мотор!» – и «питекантроп» грубо привлек Азию к себе. Самое ужасное – она не сопротивлялась. Ее смуглые тонкие руки блуждали по его волосатой спине, она запрокинула голову назад и даже улыбалась – словно все происходящее ей нравилось!
Филиппа чуть наизнанку не вывернуло от отвращения, когда этот мужик принялся облизывать ее шею. Наверное, ему стоило сразу же взять себя в руки, уйти, как-то добраться до дома, успокоиться. Потом дождаться беспутную Азию и все спокойно с ней обсудить. Но Филипп словно в соляной столб превратился, словно какая-то неведомая сила мешала ему сдвинуться с места. Он стоял, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу, он совершенно забыл об осторожности, и ему было наплевать, что его могут увидеть. Он стоял и смотрел на то, как Азия – его Азия, та самая девушка, с которой он решил в один прекрасный день соединить свою судьбу, – совокупляется с мерзким гориллоподобным мужиком. А другой мужик, не менее мерзкий, снимает это душераздирающее зрелище на камеру!
И что теперь делать? Как он, Филипп, должен отныне вести себя с нею? Сразу пойти в атаку? Залепить неверной девице звонкую пощечину, собрать свои нехитрые пожитки в старую кожаную сумку и уйти, громко хлопнув на прощание дверью?
…Напрасно он нервничал – Азия сама заговорила с ним, причем в тот же вечер. Этого Филипп никак от нее не ожидал.
Он вернулся домой постаревшим на несколько лет, он четыре часа просидел на кухне, прислонившись спиной к стене и не включая свет. Ему казалось, что он может взбодриться от стакана крепкого чаю, но не мог найти силы подойти к плите.
В половине двенадцатого в квартиру ворвалась Азия – сразу было видно, что она торопилась домой и собиралась наспех. Ее свитер был надет наизнанку, ее пальто было расстегнуто, волосы растрепаны, алая, как у настоящей шлюхи, помада размазалась вокруг тонких губ. Это выглядело отвратительно. Не снимая пальто, она вбежала в кухню – красивая, злая.
– Подлец! – завизжала она, опустив приветствие. – Как ты посмел? Подлец!
Филипп удивленно на нее посмотрел. Вообще-то, это он собирался ее обвинять, а она должна была смиренно оправдываться.
– Как ты посмел следить за мной?! Кто дал тебе такое право?
Его брови удивленно поползли вверх:
– Откуда… Но откуда ты знаешь?
Она расхохоталась – коротко и неприятно хрипло. Ее смех был похож на воронье карканье.
– Да за кого ты меня принимаешь? Думал, что самый умный, да?
– Ты меня заметила? – догадался Филипп. – Заметила, но ничего не сказала. Продолжала трахать эту обезьяну. Хотя знала, что я на тебя смотрю. Так, Азия?
Она обессиленно опустилась на стул. Злость мгновенно покинула ее – сейчас она была похожа на сдувшийся шарик.
– Господи, какой же ты идиот… Конечно, я тебя не видела! Но ты стоял у окна, так?
– Ну, так…
– А Другг с камерой стоял у противоположной стены. А потом мы отсматривали пленку и увидели тебя.
– Друг? – удивился он. – Этот страшный мужик тебе еще и друг?
– Да не друг, – раздраженно вздохнула Азия, – а Другг. Немецкая фамилия, его бабушка немкой была. Между прочим, он кинорежиссер.
– Это я заметил, – хмыкнул Филипп.
– И он сказал, что из меня может получиться звезда кино.
Азия ладонью пригладила взлохмаченные волосы. Этот нарочито кокетливый жест словно принадлежал не ей, спокойной, независимой, умной, а какой-то другой девушке.
Это почему-то окончательно вывело его из себя – он грохнул кулаком об стол так, что жалобно зазвенели стаканы.
– Слушай, ты, звезда экрана!! Неужели ты не понимаешь, что тебя обманывают?! Шлюху он из тебя сделает, а не звезду.
– А вот это ты зря, – она растянула губы в некоем подобии улыбки. – Я, конечно, понимаю, что ты сейчас находишься в состоянии аффекта. Поэтому на первый раз прощаю тебе хамство…
– Азия. – Он схватил ее за руку, но, вспомнив, как она этими руками обнимала «питекантропа», отшатнулся. – Азия, что же ты с собою делаешь? Неужели это не в первый раз?
– В шестой, – вздохнула она, уставившись в окно. Сейчас она выглядела на свои двадцать семь лет.
Обозначились синяки под глазами, и возле губ наметились две бороздки. Но самое главное – взгляд у нее был какой-то усталый и пустой. Словно она уже все в этой жизни повидала и ей больше нечего бояться, но и надеяться тоже не на что.
И ему стало ее жалко. Подавляя брезгливость, Филипп обнял ее за плечи – от ее волос пахло чужим телом, но он сдержался и не стал ее отталкивать.
– Но теперь с этим покончено, да? – Он попытался заглянуть ей в глаза, но она по-прежнему смотрела в сторону. – Теперь ты больше не будешь этим заниматься? Теперь, когда я обо всем знаю…
Азия усмехнулась. И снова стала прежней – взбалмошной, жестокой и молодой.
– С чего ты взял? Наоборот, теперь мне будет куда легче. Не надо придумывать глупых отговорок.
– Тебе это нравится?
– Нет, конечно, – она передернула острыми плечами. – Кому может это понравиться? Только какой-нибудь извращенке. Но… Я деньги зарабатываю. И потом – карьера. Другг сказал, что порекомендует меня своему приятелю, Александру Абдулову.
– Александр Абдулов – актер, – напомнил Филипп. – Он не режиссер, от него не зависит судьба другой актрисы.
– Как ты не понимаешь, он же тоже сможет меня кому-то порекомендовать! – строптиво воскликнула она. – Неужели ты не понимаешь? Мне двадцать семь лет! Двадцать семь! Это мой единственный шанс.
– Твой Другг подонок, каких мало. Он тебя обманывает. Нашел больное место у дурочки…
– Не надо так, – Азия заговорила так тихо, что ему пришлось задержать дыхание, чтобы услышать. – Я не дурочка. Я знаю правила игры. И меня ему не провести. Он пообещал и обещание свое выполнит. Не бесплатно, конечно. Услуга за услугу: я снимаюсь в его фильме – он продвигает меня в большое кино.
– Он тебя обманет, – повторил Филипп. – Дурочка, он же тебя обманет! Ни один нормальный режиссер не захочет и поздороваться с тобой, когда увидит, чем вы со своим Друггом занимаетесь.
– А он не увидит, – усмехнулась Азия. – У Другга есть, извини за каламбур, один близкий друг, он работает в посольстве – обрусевший иностранец. И денег у него немерено. Именно он и финансирует эту работу. Он платит мне гонорары: я получаю за каждую съемку такие деньги, за которые люди целый месяц пашут на заводах! И все пленки потом достанутся ему. Они будут вывезены из России, понимаешь? Здесь их не увидит никто.
Марьяна могла встречаться с Филиппом только по вторникам и воскресеньям. В один день она якобы проходила курс массажа для исправления осанки, в другой их прикрывала ее маникюрша.
– Она точно не доложит Вахновскому? – допытывался Филипп, которому вовсе не хотелось испытать на себе степень ревности миллионера.
– Точно. Это моя подруга, – уверенно сказала Марьяна, а потом, вздохнув, добавила: – Ведь я ей за это приплачиваю.
– Да ну? – удивился он. Он знал, что наличных денег у Марьяны нет. Она обувалась в Милане, одевалась в Париже, она была обвешана бриллиантами, точно шамаханская царица, но не могла себе позволить приобрести палаточный хот-дог.
– Может быть, мне стоит давать тебе деньги?
– Это моя проблема. Не волнуйся, не расскажет она ничего. Я ей вещи отдаю. Самой ей никогда не купить такие шмотки, даже если она всю жизнь копить будет.
– Обноски с барского плеча? – ухмыльнулся Филипп.
– Мои обноски – это почти что новые вещи, – отчеканила Марьяна. Она не любила, когда с ней спорили. Покорная дома, угнетаемая банкиром, установившим для нее практически домостроевские порядки, она самозабвенно отыгрывалась на окружающих – видимо, это позволяло ей окончательно не потерять самоуважение. И Филипп был готов простить ей эту маленькую слабость. – Знаешь, иногда я даже этикетки с них не срываю.
– Мои обноски – это почти что новые вещи, – отчеканила Марьяна. Она не любила, когда с ней спорили. Покорная дома, угнетаемая банкиром, установившим для нее практически домостроевские порядки, она самозабвенно отыгрывалась на окружающих – видимо, это позволяло ей окончательно не потерять самоуважение. И Филипп был готов простить ей эту маленькую слабость. – Знаешь, иногда я даже этикетки с них не срываю.
– Зачем же покупаешь тогда? – удивился Филипп.
Она передернула плечами.
– Да это для меня как развлечение. Кто-то марки собирает, кто-то на велосипеде катается. А я обожаю войти в магазин и скомандовать – мне, мол, вон то, то и то. Беру все цвета и размеры, чтобы не встретить на тусовке даму в аналогичном прикиде. Иногда я трачу на шмотки десять тысяч долларов в день.
Филипп присвистнул – она словно в другом мире жила, в том мире, где десять тысяч долларов – пустяк и в который ему, Филиппу, вряд ли когда-либо удастся попасть.
– Гоге все мои вещи не запомнить, – усмехнулась Марьяна. – Шубы, украшения – да. Тем более что все мои украшения лежат в его сейфе. Я их не вижу никогда.
– Как это? В чем же ты появляешься на презентациях?
– Подделки, – улыбнулась она. Ей нравилось рассказывать ему о мире миллионеров, который стал привычным для нее и казался диким Филиппу.
– Ты носишь подделки? – изумился он.
– Конечно, все так делают. Гога заказал мне подделки в Лондоне. Конечно, недорогие украшения я носить могу, но было бы глупо выйти из дома в диадеме с изумрудом, цена которой сто пятьдесят тысяч долларов. Да и зачем? Всем и так известно, что изумруд у меня действительно есть. Он лежит себе преспокойненько в сейфе, а я ношу подделку…
И снова появились в жизни Филиппа элементы классического шпионского романа. Иногда, когда он задумывался об этом, ему становилось смешно. Ведь ему идет уже четвертый десяток. Не за горами – сорок лет! Возраст уверенного спокойствия, возраст, когда каждый преуспевающий мужчина должен иметь заботливую нежную жену, запертую в двухэтажном загородном особнячке, как минимум двоих розовощеких малышей и длинноногую любовницу. А он? По московским меркам, он считается более чем обеспеченным. У него есть две шикарно обставленные квартиры, дорогая машина – да что там, один его любимый «Кэннон» вместе со всеми штативами, объективами и кофрами стоит столько, что, продав его, можно было бы целый год не работать. К тому же он широко известен в своих кругах, он сотрудничает с самыми модными журналами.
Казалось бы, все это должно обеспечивать определенную свободу, а все почему-то получается наоборот. Филипп даже на улицу порой не может выйти без опостылевшего парика! Он не может встречаться с собственной любовницей, где и когда ему заблагорассудится. Он даже цветов ей преподнести не может – все равно любовно выбранный им букет Марьяна выбросит, чтобы не вызывать подозрений у супруга! Они прячутся, как пугливые восьмиклассники, которых дома поджидает вооруженный ремнем строгий отец.
Их свидания всегда проходили по одному и тому же сценарию. Филипп и сам порой не понимал, какую прелесть находит он в этих будто бы клонированных часах торопливой страсти. Около часу дня Марьяна подъезжала к салону красоты. Разумеется, это был один из самых дорогих столичных салонов, в котором наводили марафет эстрадные звезды, жены политиков и дорогие проститутки.
Располагался он в одном из нарядных свежевыкрашенных особнячков близ Патриарших прудов. Особняк был обнесен высоким чугунным забором, вдоль которого важно прогуливались дюжие охранники в буром камуфляже. Со стороны салон мог запросто сойти за посольство какой-нибудь маленькой страны. Стоило кинуть беглый взгляд на припаркованные на небольшой частной стоянке автомобили, как становилось понятно, что простым смертным вход на сию обетованную землю заказан. Ни одного «жигуля» или хотя бы надежно-демократичного «Опеля», только блестящие «Мерседесы», квадратные «Лексусы», шикарные гоночные «Порше».
Филипп ждал ее в машине за углом, в уютном скверике. Марьяна запрещала ему парковаться ближе.
– У Гоги замечательно организована служба безопасности. Все эти молодцы – элитный офицерский состав. Не только литые мускулы, но и голова на плечах. Замечают все. Тем более что машина у тебя такая броская.
И он парковал «Мазду» во дворе, выходил на улицу, закуривал, покупал в ларьке газету – за несколько недель эти действия превратились для него в некий бессмысленный ритуал. Присаживался на пыльную деревянную лавочку. Ему было видно, как из-за угла, со стороны Садового кольца, плавно выруливал Марьянин «Мерседес» – несмотря на горячий характер, она не любила скорость и заставляла водителя передвигаться медленно. Впрочем, возможно, это была ее очередная блажь.
Первыми из автомобиля выбирались охранники – мускулистые, словно профессиональные исполнители стриптиза, с непроницаемыми лицами, обритые наголо и в одинаковых темно-синих пиджаках. Один из них протягивал руку хозяйке – Филиппу особенно нравилось наблюдать за тем, как Марьяна выбирается из автомобиля. Так изящно у нее это получалось, словно она была особой королевских кровей, словно с самого раннего детства ей раз и навсегда объяснили, что из машины следует выходить с плотно сжатыми коленями, что обе ноги должны коснуться земли одновременно. Она, надменная, с непослушными рыжими кудрями, раскиданными по плечам, в невесомой, невероятно дорогой шубке выходила, опираясь на руку охранника, бросала небрежно: «Буду через два с половиной часа» – и, даже не глядя на своего преданного бдительного стража, быстрым шагом шла к калитке.
На нее все оборачивались – случайные прохожие, люди в автомобилях. И вовсе не потому, что она была дорого одета и вышла из неприлично роскошного авто. Просто она умела держаться как королева – осанка, походка, жесты. Даже у Филиппа дыхание останавливалось – они встречались уже несколько недель, а он все никак не мог к ней привыкнуть.
Марьяна заходила в салон – ей навстречу бросался приветливый швейцар. Он распахивал перед девушкой дверь, но никогда не получал за это даже мизерных чаевых – злился, наверное, а зря, ведь денег у этой роскошной красотки не было.
Подождав несколько минут – почему-то минуты эти тянулись обычно так долго, что Филипп даже начинал подозревать, что сломались часы, – он огибал красивый особнячок и становился у неприметной черной металлической двери – служебного входа. Вскоре дверь раскрывалась, к нему навстречу выходила просто одетая молодая девушка, и так сложно в ней было узнать королеву, несколько минут назад зашедшую в салон. Ее волосы были собраны в тяжелый узел и скрыты под мальчишеской бейсболкой, длинные стройные ноги были спрятаны недорогими, кое-где потертыми джинсами; ботинки – простые и практичные, без каблука, делали походку какой-то размашистой и спортивной.
«Все-таки одежда – это половина женщины!» – думал в такие моменты Филипп. Стоило Марьяне Вахновской переодеться, как все в ней менялось – жесты становились небрежными и резковатыми, черты лица – мягкими. Бесспорно, другая Марьяна, в духах и мехах, была куда роскошнее и красивее. На эту девушку уже не оборачивались прохожие. Но студенческий вариант Вахновской нравился Филиппу куда больше.
– Куда пойдем? – забавно подпрыгнув, она целовала его в ухо или в нос, но никогда в губы.
– На кудыкину гору. – Он крепко обнимал ее за талию и кружил вокруг себя, как маленькую девочку, а ей это нравилось, она смеялась и визжала от удовольствия.
«Конечно, пузатому банкиру тебя не поднять! – злорадно думал Филипп, прижимаясь щекой к ее благоухающей французской косметикой щечке. – Да и не стал бы он это делать. Зачем ему?»
Когда они только начали встречаться, Филипп нервничал. Найдут ли они общий язык, что они будут делать вместе? Хватит ли у него денег, чтобы ее развлечь? Марьяна ведь привыкла к шикарным ресторанам, казино и закрытым загородным клубам. Иногда она лениво рассказывала ему, что Гога любит расслабляться в игорных домах, где за один вечер может проиграть сто тысяч долларов…
Но выяснилось, что Марьяна соскучилась по каким-то житейским, общедоступным, но запретным для нее удовольствиям. На самом первом свидании она его ошарашила, предложив отправиться… в «Макдоналдс».
– С ума сошла? Тебе здоровья своего не жаль? Никогда туда не хожу, там резиновые котлеты.
– За моим здоровьем следят профессиональный диетолог, личный терапевт и гомеопат, – отчеканила она. – Они еженедельно проверяют, не повысился ли уровень холестерина в моей крови. Это так утомительно. Надоели! Имею я право хоть раз в жизни поесть по-человечески? Ненавижу шпинат и капусту брокколи! Хочу жареной картошки и огромный бутерброд.
– Но я собирался тебя пригласить в приличное место… – растерялся Филипп. – Если честно, я и столик заказал. Это уютный ресторанчик, совсем новый, называется «Греческий дом».