К вящей славе человеческой - Вера Камша 24 стр.

– Брат Хуан – мой гость, – сказал человек, – неужели нельзя было оставить его в покое?

– Вы ошибаетесь, сеньор де Гуальдо, – дон Луис шагнул навстречу пришельцу, – сеньор де Реваль не только ваш гость, и он пришел сюда по доброй воле.

– Не уверен, – огрызнулся Диего. – Де Ригаско – южане.

– Я тоже с юга, – хмыкнул Альфорка. – Правда, мои родичи сочли фамильный склеп слишком благочестивым для столь паршивой овцы. Не передать, как я им за это благодарен… Они всю жизнь пытались решать за меня и наконец-то решили правильно.

– Я предпочитаю решать за себя сам, – хмуро бросил Диего, – и, полагаю, брат Хуан тоже.

– Дон Хайме уходил и возвращался, как и вы, – примирительно произнес Лихана. – Когда-нибудь он придет навсегда. Если захочет.

– Вот именно, а сейчас, если захочет, вернется к сестре.

– Нет! – чужим голосом перебил его Маноло. – Уже нет… Слышите?

Короткое ржанье, сразу злое и испуганное. Тяжелые мерные шаги, словно целый полк вдруг слился в единое огромное тело, плеск ударившейся о берег волны и вновь тишина, разбитая мерной поступью.

– Хотелось бы мне знать, кто умрет в первый раз, а кто – во второй и последний. – Маноло быстро облизал губы. – Я, пожалуй, согласен, но в одиночку я не умираю! Те, кто жив, вам лучше отойти.

– Это не ваше дело, дон Мануэль. – Лицо Лиханы стало упрямым и пугающе жестким. – Вернее, не только ваше. Прежде всего, нам нужна правда. Всем. Только она даст покой.

– Мы ее знаем! – вскинулся Альфорка. – Хайме же говорил… Этот сукин сын решил не вмешиваться и убил гонца.

– Мы не знаем причин, – покачал головой муэнец, – мы не можем судить непредвзято.

– А «белолобых» вы тоже резали непредвзято? – хмыкнул Альфорка. – Хенилья та же падаль, только гаже…

– Вот он! – выдохнул Доблехо. – Пришел…

Огромная, в два человеческих роста, фигура медленно выступила из-за прижавшихся к берегу деревьев. Она мерно, словно на параде, поднимала и опускала ноги, и каждый шаг отдавался тяжелым монотонным эхом, будто кто-то забивал в мокрую землю сваи. За спиной пришельца черным плащом тянулась тень, гордую голову венчал старинный шлем с поднятым забралом. Бьющая в лицо ночному гостю луна высвечивала резкие благородные черты, делая белый мрамор еще белее.

Командор Хенилья соизволил покинуть свой постамент ради тех, кого он оставил без помощи ровно семнадцать лет назад.

Глава 3

Он был в белоснежных, богато украшенных доспехах и держался неестественно прямо – казалось, у него нестерпимо болит голова. Диего не сразу сообразил, кто перед ним. Слишком уж далек был каменистый сонный берег от залитой кровью приемной, которую украшала статуя Адалида. Теперь истукан неведомым образом ожил и еще более немыслимым образом оказался в Альконье! Де Гуальдо сам не понял, как его рука легла на эфес, словно сталь могла остановить камень, а мраморный воитель приближался неспешно и неотвратимо, будто шагал в эскорте завладевающей этим миром ночи.

В густеющем сумраке раздавались лишь звуки шагов. Не бил по ногам широкий меч, не колыхались перья на шлеме, не морщилась кожа сапог, не звенели шпоры. Эта шагающая неподвижность почти что завораживала…

Белая стопа опустилась на лежавший в траве камень, раздался резкий скрежет. Пришелец застыл, все так же прямо держа голову, затем на шаг отступил. Мраморный сапог описал полукруг, сдвигая с дороги досадную помеху, и похожий на тыкву булыжник, покинув насиженное место, покатился к воде. Раздался плеск.

– Вернуться – это бывает. – Первым очнулся похожий на королевскую куницу южанин. – Сам такой. Но вернуться истуканом… Узнаю́ Гонсало.

– Ты не изменился, – огрызнулся другой, кажется, Себастьян, – так с чего меняться Хенилье? Скажи лучше, что делать станем?

Это не Адалид, а командор! Это и не мог быть Адалид. Победителю синаитов нечего делить с защитниками Муэны, а вот Орлу Онсии хорошо бы объясниться, но, будь оно все проклято, почему статуя? Ведь другие вернулись людьми?!

– Это я его призвал. – Хайме де Реваль был еще спокойней Лиханы. – Только сейчас вспомнил. Значит, это мое дело.

– Его позвала Альконья, – покачал головой дон Луис, – как и вас, и Диего. Сегодня семнадцать лет. Сегодня мы должны узнать…

Они перешептывались, а мраморный гость приближался все тем же парадным шагом. Вот он миновал треугольный камень, вот перешел сонный ручей, безжалостно проломив тростники. Теперь Адалид был совсем рядом. В особняке он не казался таким уж огромным, но тогда истукан смирно торчал на своем цоколе, а у его подножия умирали.

– У него на кирасе крест, – негромко сказал де Реваль, – и тем не менее он здесь… Дон Луис, выходит, это возможно?

– Как видите, – пожал плечами Лихана, – хотя этот крест вряд ли был освящен… Мы слишком мало знаем.

– Скоро узнаем больше, – пообещал южанин. – Дьявольщина, как же мне не хватает пистолетов!

– Тут нужна пушка, – уточнил Себастьян, – но ее тоже нет.

Де Реваль слегка шевельнулся, и Диего понял, что тот сейчас сделает. Воин всегда опередит монаха, и де Гуальдо опередил.

– Ты так и не ответил на мой вопрос, командор, – бросил он в мраморное лицо, – почему ты меня отравил?

Тяжелая нога, уже занесенная для шага, вернулась назад, утонув по щиколотку во влажном гравии. Статуя неспешно наклонила голову, глядя на заговорившего с ней человека. Глаза у нее, как и прежде, были выпуклыми и белыми, но в них прорезались точки слепящего света – зрачки.

– Пользуясь данным мне Святой Импарцией правом, – прогремело сверху, – я называю своих личных врагов. Главными из них являются глава Закрытого трибунала герцог де Пленилунья и восемь членов Государственного Совета, находящиеся на его стороне. Они ненавидят меня за милости, которых мои государи удостоили меня, простого идальго по рождению, за мою завоеванную в бою славу и за любовь, которую питали ко мне мои солдаты и простонародье. В услужении у моих врагов немало людей, ставящих свое благополучие превыше блага Онсии. Их я назвать поименно не могу, равно как и тех титулованных ничтожеств и бездарных генералов, которым не дают покоя мои победы. Кроме них я должен назвать некоего Диего де Муэна, соблазнившего мою жену и предательски убившего меня в собственном доме. Все, что скажут обо мне эти люди, они скажут с целью опорочить мое честное имя.

– При жизни ты молчал, но не лгал, – почти с нежностью произнес Диего, пытаясь поймать глазами два луча, в которые превратился взгляд Хенильи. – Неужели камень трусливей куска мяса?

– Я прошу Святую Импарцию оградить меня от нападок богохульника и прелюбодея, – каменный голос был глух и ровен, – я явился сюда согласно полученному распоряжению, дабы отвести возведенную на меня напраслину, но я не согласен выслушивать оскорбления. Я честно служил Господу и моим государям, но я – дворянин. Если Святая Импарция не положит конец инсинуациям, я смогу отстоять свою честь с мечом в руке.

– У тебя была честь, когда я тебя убил. – Если истукан ответит ударом, придется прыгать и уповать на фламенко. – Теперь у тебя чести нет, причем дважды. Как у лжеца и рогоносца.

– Я жду решения Святой Импарции. – Блестящая от лунного света рука медленно потянулась к мечу. Так ли медлителен он будет, когда обнажит клинок, и каков он, меч изваяния?

– Дон Диего, прошу вас отойти. – Голос де Реваля тоже был каменным. – Святая Импарция выслушает вас, когда сочтет нужным.

Хорошо, что Хенилья стал каменным, иначе Хайме, чего доброго, забыл бы, что командор мертв, настолько он был самим собой. Хотя чего удивляться – Альфорку, Доблехо, Лихану смерть тоже не изменила.

– Гонсало де Хенилья, – потребовал импарсиал, словно за его спиной были нотариус с врачом, а не трое покойников и непонятный дон Диего, – против вас выдвинуты серьезные обвинения. Вы должны под присягой дать обязательство повиноваться Святой Импарции, правдиво ответить на все ее вопросы и сообщить все, что вам известно о еретиках и ереси, а также о любых иных преступлениях, совершенных против мундиалитской церкви и короны, после чего с кротостью принять любое наложенное на вас наказание. Вы готовы?

Мраморный Гонсало не колебался.

– Клянусь Господом и своей честью, – пророкотал он, глядя сверху вниз на главу Муэнского трибунала. Хайме де Реваль знал Орла Онсии пятнадцать лет, а де Гуальдо видел всего трижды. Один из двоих лгал. В ночь неслучившейся смерти Хайме поверил Диего, сейчас он не был уверен ни в чем.

– Как вам уже известно, вы обвиняетесь в государственной измене и попытке убийства. – Слова сами складывались в холодные, длинные фразы, словно допрос монументов был для инкверента обычным делом. – Будучи оповещены о вторжении в пределы Онсии значительного отряда хаммериан, вы скрыли это от вверенного вам гарнизона, для чего предприняли попытку убийства гонца. Содеянное повлекло за собой гибель герцога де Ригаско и присутствующих здесь маркиза Альфорки, капитана Доблехо и сеньора Лиханы, а также семейства де Гуальдо и значительного числа добрых онсийцев и хитано, лишь чудом не приведя к разрушению обители Пречистой Девы Муэнской и истреблению монахинь и паломниц. Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Ничего, – упало с каменных губ, – ведь я невиновен. Мои враги и враги Онсии мстят мне и после смерти.

– Найденные следы указывают на то, что гонца привезли со стороны Сургоса и бросили в холмах.

– Ложь. Гонец до Сургоса не доехал.

– Кто может подтвердить ваши слова?

– Те, кто был со мной в тот день и не видел никакого гонца.

– Назовите их.

– Это были солдаты. Я не помню имен и не знаю, где они сейчас.

– Орел Онсии забыл тех, с кем принял первый бой? – Маноло стоял рядом с Хайме, чуть задрав голову. Он ждал ответа, ответа не было.

– Отвечайте.

– На что?

– Вы не слышали вопроса?

– Нет.

Еще одна ложь или Хенилья видит лишь их с Диего?

– Вы забыли солдат, с которыми приняли первый бой? – повторил Хайме.

– Смерть стирает многое, святой отец…

– Я найду этих людей, а также того, кто видел упомянутые следы. Он еще жив.

– Этот человек либо мой враг, либо враг Онсии.

Кто-то тронул его за плечо, и Хайме с досадой обернулся. Лихана указал взглядом в сторону. Если статуя не слышит мертвых, отходить глупо, но в этом мире всегда есть место лжи. Лучше не рисковать.

– Вы что-то хотели? – Если мрамор не обладает кошачьим слухом, их не расслышать, пусть даже Гонсало врет.

– Дон Хайме, у вас нет времени искать свидетелей. Все решает эта ночь.

– Найти спустя семнадцать лет свидетелей непросто, но за год я их найду. Где семнадцать лет, там и восемнадцать.

– Обвинитель отвечает за свои слова, а судья должен решить дело в срок, иначе он будет наказан. Вы – судья. Мы, четверо, обвинители.

– Мы не в Миттельрайхе, – нашел в себе силу улыбнуться Хайме, уже зная, что услышит в ответ.

– Это закон Альконьи, – не принял шутки дон Луис, – мы поддержали обвинение Диего, вы призвали Хенилью на суд. До рассвета мы должны доказать свою правоту, иначе нас просто не станет. Что в этом случае ждет Диего и вас, не знаю, но к живым вам не вернуться. Разве что вы примете сторону победившего. Возможно, это вас спасет.

– Что ж, – наморщил лоб Хайме, – будем исходить из этого. У дона Гонсало был доверенный слуга и конюх. Он взялся поводить Пикаро, а потом пытался убить Диего. Вы случайно не знаете, как его звали?

– Хулио Перес, – шепнул подошедший Диего, – но это все, что я знаю. К несчастью, конюх ничего не скажет. Мигелито его убил у меня на глазах.

– Дон Луис, правильно ли я понял, что этой ночью я могу спрашивать мертвых?

– Если они принадлежат Альконье…

Первыми появились «белолобые» – то ли вышли из тростника, то ли отделились от окутавшей озеро дымки. Хмурый высокий человек в залитом кровью камзоле и паренек лет семнадцати с цветком шиповника на груди казались существами из плоти и крови и все же чем-то неуловимо отличались от обвинителей.

– Этот был у них главным. Я не смог его убить, – с сожалением проговорил тот, кого все называли Маноло. – А паренек – мой.

– Папистский идол! – прошипел старший, глядя на белого командора. – Отправляйся назад в преисподнюю!

– Зачем вы перешли реку? – Рядом с Хенильей Хайме выглядел как стилет рядом с мечом.

– По воле Господа и маршала смести с лица земли папистское гнездо, – не стал запираться хаммерианин. Он ненавидел тех, к кому пришел, но не желал молчать.

– Какое именно? – невозмутимо уточнил де Реваль. Воистину импарсиал допросит хоть покойника, хоть булыжник…

– Монастырь в старой Муэне, – бросил лоассец. Будь он поболе раза в два и мраморный, вышел бы истукан не хуже Хенильи.

– Что бы вы сделали с монахинями и паломницами, если б дошли?

– То же, что с проклятой ромульянкой…

– Со вдовствующей королевой Лоасса Анунциатой? – уточнил Хайме. – Или с ее дочерью?

– Со старухой.

Пятьсот опытных солдат, избивающие женщин… Кровав же их бог, но эти уже никого не убьют.

– Вы находились в сговоре с командором Сургоса?

«Белолобые» уставились на Хайме как на помешанного. Командор удовлетворенно опустил и поднял голову в старинном шлеме. Кивнул.

– Почему вы не дошли? – вернулся к допросу импарсиал.

– Нас предали.

И их тоже? Похоже, в наше веселое время все предают всех.

– Кто же?

– Луи Бутор и его шлюха. Король Лоасса – Иуда. Он думал, что замел следы, но Господь поднял меня из могилы, чтобы я сказал: Луи Бутор послал нас на смерть. Предатель дал знать папистам, и они под видом охотников встретили нас в холмах. Мы потеряли людей и время… долг не дал нам отступить, мы смели вражеский заслон и двинулись вперед, но у монастыря нас ждала армия.

– Почему вы обвиняете своего короля?

– С нами был его друг, граф Крапу. В последнем бою он ударил меня в спину и бежал. Младшие офицеры погибли раньше. Солдаты остались одни. Уцелело семеро. Я был без сознания, но еще жив. Меня убили на месте первой схватки. Крапу знал, что уцелевшие будут отходить старой дорогой. Он нас ждал, он и два десятка…

– У каждого свои иуды, – вмешался Маноло, – но остановили вас обычные охотники.

– Ложь.

– Неужели вы меня не узнаете? Вспоминайте. Вы стояли на обочине и смотрели, как добивают бойцов в латах, я вышел из кустов. Один. Я шел вас убить…

– Сгинь! – Рука лоассца дернулась прикрыть глаза. – Наваждение Сатаны, это не можешь быть ты!

– Это он, господин полковник, – внезапно сказал младший, – я вспомнил. Жак выстрелил в него и попал, а он все равно… Я не помню, что было дальше, но это он!

– Кара, – прошептал господин полковник, – это кара за то, что я подвел маршала… Не знать, где козни Сатаны, а где – истина. Не знать вечно…

– Господин полковник! – закричал парень. – Вы сделали все, что возможно, вы не виноваты…

– Я не исполнил приказ, – безнадежно сказал офицер, – я виновен, но, Господи, за что ты караешь малыша Роже? И он, и его отец служили тебе, возьми же его к себе…

Глава 4

«Белолобых» никто не звал. Они явились сами, потому что не знали покоя, а может, еще почему-то. Это было бы интересно…. Это и будет интересно, если у главы Муэнского трибунала наступит утро, и все равно память импарсиала губкой вбирала чужие имена и обиды. Возможно, они станут лишним грузом в его неупокоенной смерти, а возможно – уздой для Бутора, и крепкой уздой. Хайме внимательно слушал про графа Крапу, не забывая поглядывать на возвышавшегося над живыми и мертвыми Хенилью. Мраморное лицо под поднятым забралом оставалось бесстрастным, но импарсиал мог поклясться, что командор доволен и уверен в себе. Он не боялся утра, он вообще ничего не боялся.

– Дон Гонсало! О Господи… – Откуда появился человек в темной куртке, Хайме заметить не успел, но стоявший рядом Диего прошептал:

– Перес! – И Хайме разом стало не до лоасских интриг.

Альконья выпускала жертву за жертвой, чтобы с рассветом вновь пожрать. Возможно, с прибылью.

– Хулио Перес! – резко бросил импарсиал застывшему перед статуей мертвецу. – Именем Священного Трибунала Муэны ты вызван свидетелем по делу Гонсало де Хенилья. Только что ты в присутствии свидетелей подтвердил свое знакомство с упомянутым Хенильей.

– Я был ординарцем дона Гонсало. – Лоасский полковник знает, что мертв, мальчишка, похоже, нет, а Перес?

– Ты был при командоре Муэны в тот день, когда пришли хаммериане?

Увидит Гонсало бывшего подручного или нет? Не увидел, но это ничего не значит. Орел Онсии никогда не забывал, кому и что говорит, потому его и считали правдивым. Хайме тоже считал. До недавнего времени.

– Я был с командором, сеньор. Как и всегда. – Перес смотрел не на Хайме, а на статую, но в этом ничего удивительного не было, тем паче Хенилья зашевелился.

– Я явился по первому требованию Священного Трибунала, – изрек он, – но я не привык ждать. Пусть мне предъявят доказательства моей вины, настоящие доказательства, а не лживые вымыслы убийцы и распутника.

Командор знал толк в допросах и лет десять назад превратил бы Хайме из судьи в ответчика, но сейчас коса нашла на камень. Или камень на косу?

– Вашим ординарцем в Сургосе был Хулио Перес? – деловито уточнил импарсиал, пропустив мимо ушей претензию.

– Да, – сменил тон командор. – Я вспоминаю это имя и этого человека. Это был честный солдат.

– Он здесь.

– Этого не может быть. Он убит.

– Кем?

– Неизвестно. По моему приказу Перес пошел справиться о здоровье сеньора де Реваля и не вернулся. Подозрения пали на хитано, но допросить их не удалось. Адуар внезапно покинул Сургос, а я готовился к Лоасскому маршу и не мог уделить расследованию должного внимания, хоть и сожалел о Пересе. Очень сожалел.

– Что ж… – Хайме перевел взгляд на бывшего ординарца. – Кто тебя убил?

Безумное дело, безумные вопросы, безумная ночь…

– Вожак хитано, – не стал скрытничать Перес, – его зовут Мигелито.

– Почему?

– Я видел, как он выскользнул из одной комнаты в гостинице, только и всего. Я не ожидал удара, ведь хитано дрались вместе с нами.