— Посмотрим, что будет завтра, — осторожно ответил Киалл. Он встал и выпрямил спину. Бельцер уснул прямо у огня, а Чареоса не было видно. Увидев, что дверь в заднюю комнату открыта, Киалл прошел туда. Там было чуть холоднее, но вполне терпимо. Чареос сидел на верстаке, разглядывая части будущего лука.
— Можно к тебе? — спросил юноша. Чареос кивнул.
— Как там Маггриг?
— Не знаю толком, — прошептал Киалл. — Я работал у аптекаря всего несколько месяцев. Лекарство снимает жар, но я не знаю, как быть с раной на руке. У этой кошки под когтями могло быть что угодно — помет, тухлое мясо...
— Ну что ж — либо он выживет, либо умрет. Присматривай за ним и делай что можешь.
— Сейчас я мало что могу. Какой тонкий лук, правда? — сказал юноша, разглядывая кусок дерева в руке у Чареоса.
— Это только часть, одна из трех. Финн потом соединит их вместе для пущей гибкости. Знаешь, что это за дерево?
— Нет.
— Тис. Любопытное дерево. Если обстругать его, то видно, что у него два цвета: темный и светлый.
Светлая сторона гибкая, а темная хорошо сжимается. — Чареос показал это Киаллу на куске дерева. — Видишь? Светлая древесина используется на внешнем изгибе, где нужна наибольшая гибкость, а темная — на внутреннем, где лук сокращается. Красивое дерево, и лук получится отменный.
— Я не знал, что ты еще и лучник.
— Я не лучник, Киалл, но я солдат и должен разбираться во всех видах оружия. Что-то озяб я здесь — да и проголодался. — Чареос вышел в большую горницу. Финн дремал рядом с Маггригом, Бельцер спал на полу. Чареос, переступив через него, подбросил дров в огонь, достал из котомки вяленое мясо и сушеные фрукты и поделился с Киаллом.
— Спасибо, что согласился помочь мне, — сказал Киалл тихо. — Это для меня очень много значит. Финн сказал мне, что ты настоящий рыцарь.
Чареос с улыбкой откинулся на спинку стула.
— Нет, Киалл, я не рыцарь. Я такой же себялюб, как большинство людей. Иду, куда хочу, делаю, что мне вздумается, и ни перед кем не отвечаю. Скажешь мне спасибо, когда мы ее освободим.
— Но почему все-таки ты пошел со мной?
— Разве на все должен быть ответ? Быть может, со скуки. Быть может, потому, что мою мать тоже звали Равенной. Быть может, я переодетый князь, который живет, чтобы совершать неосуществимое. — Чареос закрыл глаза, помолчал и потом добавил шепотом: — А быть может, я и сам не знаю почему.
К позднему утру жар у Маггрига прошел, и он проснулся голодный. Финн, ничем не выказав своего облегчения, взял лук и стрелы и вместе с Чареосом и Бельцером пошел отыскивать занесенную снегом тропу в Долину Врат. Киалл сварил на завтрак овсянку с медом, развел жаркий огонь, подвинул стул к постели Маггрига, и они почти полдня проговорили.
О Бел-Азаре Маггриг рассказывать не хотел, но поведал Киаллу, что был послушником в монастыре, а на свой шестнадцатый день рождения сбежал и вступил в роту тальгирских лучников. Через два месяца его отправили в крепость, где он встретил Финна и всех остальных.
— Я бы не сказал, что с Финном легко подружиться, — заметил Киалл.
Маггриг улыбнулся:
— Учись смотреть глубже резких слов и судить по делам. Если бы не он, я бы не пережил осады. Он человек хитроумный и прирожденный боец. Скорее скала уступит, чем он. Но характер у него нелюдимый. Ваше присутствие, должно быть, сводит его с ума.
Киалл обвел глазами хижину:
— Как же ты-то выносишь такую жизнь? Вдали от людей, в этих диких, суровых горах...
— Финн как раз городскую жизнь считает дикой и суровой. Здесь хорошо. Много оленей, горных баранов, голубей и кроликов, и есть съедобные коренья, чтобы приправить суп. А видел бы ты эти горы весной, когда они блистают всеми красками под небом столь голубым, что глазам больно. Что еще человеку нужно?
Киалл посмотрел на красивое, почти безупречное лицо охотника с ясными голубыми глазами и ничего не ответил. Маггриг встретился с ним взглядом, и они поняли друг друга.
— Расскажи мне о Равенне, — попросил Маггриг. — Она хороша?
— Да. У нее длинные темные волосы и карие глаза. Ноги у нее длинные, и она покачивает бедрами при ходьбе. Ее смех — как солнышко после грозы. Я найду ее, Маггриг, — рано или поздно.
— Надеюсь на это. — Маггриг потрепал юношу по плечу. — Надеюсь также, что встреча тебя не разочарует. Ты можешь увидеть ее совсем не такой, как она тебе запомнилась.
— Я знаю. Она может стать женой надира и нарожать ему детей — но мне это все равно.
— Ты будешь растить ее детей как своих? — осведомился Маггриг. Выражение его лица трудно было разгадать, и Киалл покраснел.
— Я еще не думал об этом. Ну да... буду, если она захочет.
— А если она не захочет уйти с тобой?
— Как так?
— Прости, дружище, — не мое это дело, но ведь она уже однажды дала тебе от ворот поворот, верно? Как бы этого снова не получилось. Женщина, заведя детей, меняется: теперь они становятся ее жизнью. И если их отец любит их — а надиры чадолюбивы, — она может пожелать остаться с ним. Ты не думал о такой возможности?
— Нет, — честно ответил Киалл, — но разве все можно предусмотреть? Она может умереть, может пойти по рукам, может заболеть, может выйти замуж, но если она останется жива, то будет знать, что есть человек, не пожалевший усилий, чтобы отыскать ее. Я думаю, это для нее важно.
— Тут ты прав, дружище, — кивнул Маггриг. — На твоих юных плечах сидит умная голова. Но ответь мне вот на что, если сможешь: есть ли у твоей милой иные достоинства, кроме красоты?
— Достоинства?
— Ну да. Добрая она? Любящая? Ласковая?
— Н-не знаю, — сознался Киалл. — Никогда не думал об этом.
— Не стоит рисковать жизнью ради одной лишь красоты, Киалл. Красота преходяща. Это все равно что ставить жизнь на кон ради розы. Подумай об этом.
Финн обошел вокруг покинутого лагеря. В нем осталось три шалаша, и снег был утоптан тяжелыми сапогами.
— Сколько их? — спросил Чареос.
— На мой взгляд, семь или восемь.
— Давно ли они ночевали тут?
— Прошлой ночью. Потом ушли на восток. Если они наткнутся на наши следы, то придут прямиком к хижине.
— Ты уверен, что это надрены?
— Больше некому. Надо возвращаться. Маггриг не в состоянии драться, а твой селянин с ними не сладит.
Киалл постоял на пороге, подставив лицо солнцу. С длинных сосулек, окаймляющих крышу, капала вода.
Он вернулся в хижину и сказал Маггригу, крошившему оленину в большой чугун:
— Странное дело. Солнце греет, как летом, и лед тает.
— Да ведь теперь еще осень. Минувшая вьюга — только предвестница зимы. Они тут часто бывают. Ударит мороз, постоит несколько дней, а потом, глядишь, словно весна опять вернулась. Через день-другой весь снег сойдет.
Киалл натянул сапоги и взял саблю, которую дал ему Чареос.
— Ты куда? — спросил Маггриг.
— Пойду поупражняюсь, пока они не вернулись, — усмехнулся Киалл. — Ведь боец из меня неважный.
— Из меня тоже. Я так и не сумел как следует овладеть этим искусством. — Маггриг добавил в горшок овощей, соли, подвесил его над огнем и без сил повалился на стул. Он был еще слаб, и голова у него кружилась.
Киалл вышел на солнце и взмахнул саблей справа налево. Клинок был хороший, острый, с обтянутой кожей рукоятью и железным эфесом. В былые времена, оказавшись в лесу, Киалл часто брал длинную палку и махал ею, воображая себя рыцарем. Враги бежали прочь от его страшного клинка, потрясенные его небывалым мастерством. Теперь он рубил и колол воображаемых врагов настоящей саблей. Она свистала, рассекая воздух. Трое, четверо, пятеро человек уже пали под сверкающей сталью. У Киалла пот струился по спине, и рука устала. Еще двое противников полегло. Он повернулся на месте, чтобы отразить удар сзади... и разрубил надвое летящую стрелу. Моргая глазами, он уставился на две половинки древка, лежащие на снегу.
Потом он поднял глаза и увидел на опушке надренов. Тот, что держал лук, изумленно раскрыл рот. Их было семеро, и у четверых на руках и головах белели повязки. Они стояли молча, глядя на воина с саблей.
Киалл в ужасе застыл на месте, и мысль его бешено работала.
— Ловко ты это, — сказал один из пришельцев, коренастый, с черной, седеющей бородой. — В первый раз вижу, чтобы стрелу разрубили на лету — никогда бы не поверил, что человек способен двигаться столь проворно. Киалл еще раз взглянул на остатки стрелы и набрал в грудь воздуха.
— Я все ждал, когда вы покажетесь, — сказал он, сам удивившись тому, как ровно звучит его голос.
— Я не приказывал ему стрелять, — заверил вожак.
— Не все ли равно? Что вам тут надо?
— Поесть — больше ничего. — Взгляд вожака метнулся вбок, и Киалл увидел на пороге хижины Маггрига с натянутым луком. Настала тяжелая тишина. Надрены стояли настороже, держась за оружие.
Один из них подошел к вожаку и прошептал ему что-то, чего Киалл не слышал. Вожак кивнул и сказал Киаллу:
Один из них подошел к вожаку и прошептал ему что-то, чего Киалл не слышал. Вожак кивнул и сказал Киаллу:
— Ты был там, в поселке. Вместе с тем, высоким, — ледяным воином.
— Верно, — признал Киалл. — Славный был бой.
— Он расколошматил нас вдребезги. Сроду ничего подобного не видал.
— Да, он большой мастер — и загонял меня до седьмого пота.
— Так он — твой учитель?
— Да. Лучшего трудно сыскать.
— Теперь я вижу, почему ты рассекаешь стрелы в воздухе. Но раз дело обстоит так, что либо драться, либо помирать с голоду, то придется нам все же померяться силами. — И надрен вынул из кожаных ножен свой короткий меч.
— Разумно ли это? — спросил Киалл. — У вас четверо раненых. Силы у нас неравные, и не пристало воинам драться за такую малость, как горшок похлебки.
Вожак помолчал и улыбнулся Киаллу:
— Значит, ты пустишь нас в дом?
— Разумеется. Но в знак добрых своих намерений оружие вам придется оставить здесь.
— Ха! А что помешает вам перебить нас?
— А сейчас мне что мешает? — ответствовал Киалл.
— Больно ты боек, парень, — проворчал вожак. — Но я видел тебя в деле, и, похоже, у тебя есть на то причина. — Он сунул меч в ножны, расстегнул пояс и сбросил его на снег. Остальные надрены последовали его примеру. — Ну, где твоя похлебка? — Киалл спрятал саблю и жестом пригласил их в хижину. Маггриг ушел обратно в дом. Киалл перевел дыхание, стараясь успокоиться, и последовал за над-ренами.
Атмосфера в хижине поначалу была напряженной. Маггриг, сидя на кровати, длинными взмахами, с громким скрежетом точил охотничий нож, а Киалл разливал похлебку. Суп не успел свариться, но надрены поглощали его с жадностью. Один из них, раненный в плечо, казался слабее остальных — кровь проступала даже сквозь толстую повязку.
— Дай-ка посмотреть твою рану, — сказал ему Киалл и размотал бинты. Надрен стойко молчал, удерживаясь от жалоб. Глубоко рассеченная рука вспухла и воспалилась. Киалл снова завязал ее, достал из котомки травы, выбрал нужные и вернулся к раненому.
— Что это за зелье? — проворчал тот.
— У этого растения много имен. Чаще всего его называют «наседкой» и добавляют в корм курам.
— Но я-то не курица!
— Оно также лечит воспаленные раны. Впрочем, выбор за тобой.
— Ты что, и лекарь заодно? — спросил вожак.
— Всякий воин должен знать толк в ранах и их лечении.
— Пусть его, — сказал вожак.
Раненый смирился, но его темные раскосые глаза смотрели на Киалла с ненавистью. Юноша приложил лоскут кожи на место, зашил рану и приложил к ней листья. Маггриг принес чистый полотняный бинт, и Киалл завязал надрену руку.
Тот молча отошел к стене и свернулся в клубок на полу.
— Меня зовут Челлин, — сказал надренский вожак. — Ты сделал нам добро — спасибо тебе за это.
— А мое имя Киалл.
— Мне бы такой воин здорово пригодился. Спроси обо мне, если окажешься к югу от Среднего хребта.
— Спрошу.
В хижине стало спокойнее. Надрены приладились отдохнуть. Киалл подбавил дров в огонь, налил супу себе и предложил Маггригу, но тот с улыбкой отказался.
Когда солнце начало медленно склонятся к западным горам, Челлин поднял своих людей и вышел с Киаллом наружу. Как только надрены собрали свое оружие, показались Чареос, Финн и Бельцер. Чареос с саблей наголо.
Киалл помахал им рукой и сказал Челлину:
— Счастливого пути.
— Тебе тоже. Хорошо, что ледяного воина не было тут, когда мы пришли.
— Я тоже этому рад, — усмехнулся Киалл. Раненый, которого он пользовал, подошел к нему.
— Боль почти прошла, — с непроницаемым лицом произнес надрен и протянул Киалл золотой par.
— Не нужно, — сказал юноша.
— Нет, нужно. Не хочу быть у тебя в долгу. В следующий раз я тебя убью — как ты убил моего брата во время набега.
Надрены ушли, и Киалл побрел к хижине. Смех Чареоса встретил его на крыльце. Маггриг повествовал о Киалле, Рассекающем Стрелы. Киалл побагровел. Чареос подошел и стиснул его за плечо.
— Молодец. Ты быстро соображаешь и держишь себя в руках. Но как ты умудрился разрубить стрелу?
— Случайно. Я знать не знал, что надрены тут. Я упражнялся с саблей и как раз повернулся назад — ну, стрела и ударилась о клинок.
— Тем лучше, — широко улыбнулся Чареос. — Удача необходима воину, Киалл, а эти надрены будут рассказывать повсюду о твоем мастерстве. Это создаст тебе славу, но сегодня ты висел на волоске. Маггриг рассказал мне, как ты грозился перебить их всех в одиночку. Пойдем-ка со мной.
Мастер Меча и юноша вышли на меркнущий солнечный свет.
— Я доволен тобой, — сказал Чареос, — но, думается мне, пришло время научить тебя кое-чему. Авось при следующей встрече с вооруженным врагом тебе не придется выкручиваться.
Около часа Чареос провел с Киаллом, показывая ему, как держать саблю, как поворачивать запястье, как наносить и отражать удары. Киалл усваивал науку быстро и поворачивался проворно. Во время передышки учитель и ученик сели на поваленный ствол.
— Мастерство приобретается тяжким трудом, Киалл, — но для того, чтобы стать непобедимым, требуется нечто большее. В клинке заключена магия, которой лишь немногие могут овладеть. Дело не в руках и не в ногах — бой выигрывается в голове. Однажды я дрался с человеком, который был искуснее меня, проворнее и сильнее. Он потерпел поражение из-за улыбки. Я отразил его выпад и, когда наши клинки сошлись, улыбнулся ему. Он вышел из себя — подумал, видно, что я над ним смеюсь. Ринулся на меня очертя голову, и я убил его. Вот так-то. Никогда не позволяй гневу, бешенству или страху овладеть собой. Советовать легко, а вот на деле... противники будут дразнить тебя, издеваться над тобой. Но это все пустой звук, Киалл. Даже если они заденут дорогих тебе людей. Все это делается для того, чтобы вывести тебя из равновесия. Единственный способ, которым ты можешь отплатить им, — это победа, а чтобы добиться ее, нужно сохранять хладнокровие. Пошли поедим, если надрены хоть что-нибудь нам оставили.
Чареос сидел под звездами, накинув на плечи плащ и подставив лицо легкому ночному ветру. Из хижины не доносилось ни звука, кроме мерного храпа Бельцера. Белая сова метнулась вниз. Чареос не разглядел, удалось ли ей схватить свою добычу. Лиса вышла из кустов и побежала по снегу, не обращая внимания на человека.
Чареоса осаждали воспоминания: о честолюбивых юношеских помыслах, о славных подвигах, о ночах, полных отчаяния и черной меланхолии. Чего ты достиг в своей жизни, спрашивал он себя? Да, собственно, чего он мог достичь? Ему вспомнилась разлука с родителями и долгое путешествие по холодным краям, тяжело сказавшееся на ребенке. Он отогнал эти обрывочные, безрадостные воспоминания. Его отрочество в Новом Гульготире было одиноким, несмотря на дружбу и руководство Атталиса, его наставника и опекуна. Чареос неуютно чувствовал себя в обществе сверстников и, что еще хуже, никак не мог приспособиться к образу жизни готирского дворянства. Он стал лучше понимать готиров, когда совершил поездку на север. Там он увидел деревушку, приютившуюся у склона горы, — над ней нависла чудовищная груда скал.
«Какое опасное место», — заметил Чареос Атталису. «Рано или поздно случится обвал, — согласился тот. — Немногие переживут его». «Зачем же они тогда продолжают жить здесь?» «Они всегда здесь жили, мой мальчик. И со временем перестали замечать опасность. В страхе нельзя жить вечно — когда к нему привыкают, он теряет свою власть».
Готиры тоже жили так, под вечной угрозой надирского вторжения. Дворянство проводило дни в пирах, балах и прочих увеселениях. Немногочисленной армии хватало лишь на то, чтобы оборонять Бел-Азар. Чареос вырос во времена всеобщего безразличия и бесконечных удовольствий. Став благодаря Атталису отменным бойцом на мечах, он завоевал себе доступ в Сабельщики — гвардию, созданную регентом. Теперь он с неловкостью вспоминал, как был горд тогда, получив белый плащ и серебристую саблю. С двумя сотнями других молодых воинов он стоял перед галереей, вытянувшись в струнку, и пожирал глазами регента, сидевшего на троне черного дерева. Он чувствовал себя мужчиной, и судьба улыбалась ему.
Две недели спустя его мир обратился в пепел. Атталис, гордый человек, ввязался в какой-то пустячный спор с Таргоном, первым бойцом регента. Спор перешел в ссору, и Таргон публично вызвал старика. Поединок происходил на королевском дворе и длился недолго. Чареос, который был в дозоре, услышал о нем только два дня спустя. Атталис, получив сквозную рану в плечо, упал на колени и выронил меч, а Таргон рассек ему горло.
Чареос попросил разрешения отлучиться на похороны и получил его. На свои скудные сбережения и на деньги, полученные под расписку в счет будущего годового жалованья, он купил на кладбище участок земли и поставил над могилой мраморный памятник. Сделав это, он отыскал Таргона. Тот был на голову выше него, тонок, скор и уверен в себе. Поединок снова состоялся на королевском дворе.