Несмотря на дурную репутацию некоторых дней недели, большинство людей не делают между ними различий. Разумеется, правы те, кто полагает, что днем в пятницу и утром в субботу люди чувствуют себя в целом лучше, чем воскресным вечером или утром в понедельник, однако разница куда менее заметна, нежели принято считать. Многое зависит и от того, как мы планируем наше время: воскресное утро может навевать грусть, когда нам нечего делать, однако если мы с нетерпением ждем возможности заняться запланированным делом или принять участие в семейном ритуале — к примеру, пойти в церковь, — оно может стать одним из лучших моментов недели.
А вот еще один интересный вывод из исследований: люди чаще ощущают всевозможные физические недомогания, вроде болей в спине или головных болей, в выходные либо в то время, когда они не заняты работой или учебой. Даже у женщин, страдающих раком, боли ослабевают, когда они общаются с друзьями или чем-то заняты, и усиливаются в те моменты, когда больные остаются в одиночестве и без дела. Разумеется, если душевные силы не тратятся на выполнение поставленной задачи, нам проще заметить, что с нашим телом что-то не так. Этот вывод совпадает с тем, что мы знаем о переживании потока: шахматист во время напряженной игры часами не замечает голода или головной боли; спортсмены в ходе соревнований способны не обращать внимания на боль и усталость, пока не закончится турнир. Когда внимание сфокусировано, сознание не в состоянии регистрировать слабые боли и прочие неприятные ощущения.
Что касается времени дня, здесь, как и в других случаях, важно выяснить, какой ритм наиболее соответствует особенностям вашего организма. Не существует дня или часа, одинаково благоприятного для всех. Самоанализ поможет разобраться с собственными предпочтениями, а эксперименты с различными альтернативами — ранний подъем, дневной сон, питание в разное время — позволят найти лучшие варианты.
Во всех примерах, приведенных выше, мы рассматривали человека как пассивный объект, чье внутреннее состояние зависит от того, что он делает, кто с ним рядом, где он находится и т. д. Что ж, отчасти это справедливо, однако последние аналитические данные свидетельствуют: важны не столько внешние условия, сколько то, как мы их воспринимаем. Вполне реально чувствовать себя счастливым, в одиночестве занимаясь работой по дому, быть мотивированным на работе, концентрироваться при разговоре с ребенком. Иными словами, качество жизни зависит не от того, что мы делаем, а от того, как мы это делаем.
И тем не менее, прежде чем мы начнем разговор о том, как можно контролировать качество переживания, трансформируя информацию в нашем сознании, мы должны понять, как влияют на нас условия жизни — места, люди, виды деятельности, время суток. Даже законченный мистик, огражденный от любого стороннего влияния, предпочтет сидеть под конкретным деревом, есть определенное блюдо и пребывать в обществе одного, а не другого сподвижника. А на большинство из нас внешние обстоятельства влияют гораздо сильнее.
Итак, первым шагом к улучшению качества жизни должно стать пристальное внимание к нашим ежедневным занятиям и к тому, как мы ощущаем себя в разных видах деятельности, в разное время, в разных местах, с разными людьми. По-видимому, вскоре вы поймете, что ваша жизнь соответствует общим закономерностям: вы чувствуете себя счастливее во время еды и попадаете в поток чаще всего во время активного отдыха. Однако, вполне вероятно, вас поджидают удивительные открытия. Возможно, вы выясните, что любите проводить время в одиночестве. Или что ваша работа доставляет вам куда больше позитивных эмоций, чем вы предполагали. Или что читать вам нравится больше, чем смотреть телевизор. Или все наоборот? Нигде не сказано, что мы обязаны воспринимать жизнь одинаково. Главное — понять, что больше всего подходит именно вам.
Глава 4 Парадокс работы
На работе в общей сложности мы проводим не меньше трети жизни. Работа дает нам неоднозначные переживания: и самые яркие и приносящие удовлетворение моменты, и чувство гордости и идентичности, — и все-таки большинство из нас готовы с радостью отказаться от своей работы. С одной стороны, недавние исследования свидетельствуют: 84 % мужчин и 77 % женщин в США заявляют, что продолжали бы работать, даже если бы получили наследство, позволяющее до конца жизни не трудиться ради хлеба насущного. С другой стороны, участники ряда исследований по методу выборки переживаний в случае, когда сигнал заставал их на работе, ставили утвердительный ответ в пункте «Я предпочел бы заняться чем-нибудь другим» чаще, чем в другое время дня. Еще одним примером такого противоречивого отношения может служить книга, в которой два видных немецких социолога, опираясь на результаты одних и тех же исследований, делали противоположные выводы. Один заявлял, что немецкие рабочие не любят свою работу, при этом именно те, кто относится к ней с отвращением, в целом чувствуют себя наиболее счастливыми. Второй утверждал, что рабочие не любят работу лишь потому, что политизированная пресса промывает им мозги, но те, кто работает с удовольствием, материально обеспечены лучше своих коллег. Дело в том, что для обеих точек зрения были достаточно убедительные свидетельства.
Поскольку работа занимает существенную часть нашего времени и оказывает значительное влияние на сознание, мы должны помнить о двойственности ее характера, если хотим изменить свою жизнь к лучшему. Для начала попробуем вкратце рассмотреть, как работа эволюционировала на протяжении истории и какие изначально противоречивые ценности, связанные с ней, до сих пор продолжают влиять на наше отношение к работе.
Работа, какой мы знаем ее сейчас, — весьма недавнее явление с исторической точки зрения. Ее не существовало еще двенадцать тысяч лет назад, до революции в сельскохозяйственном производстве, интенсифицировавшей сельскохозяйственный труд. До этого, в течение миллионов лет эволюции, и мужчины, и женщины самостоятельно обеспечивали себя и свою родню, однако такого понятия, как работа на другого человека, в ту эпоху не существовало. У охотников и собирателей работа была естественным образом интегрирована в их житейский уклад.
В классических западных цивилизациях Греции и Рима философы, отражая общественное мнение, считали, что работы следует избегать любыми средствами. Безделье считалось добродетелью. Аристотель полагал, что счастливым может быть лишь тот, у кого нет необходимости работать. Римские философы соглашались, что «работа за деньги отвратительна и недостойна свободного человека… труд ремесленника грязен, да и работа торговца ничуть не лучше». Самым достойным делом считалось завоевать или купить плодородную землю и нанять штат надсмотрщиков, которые смогут заставить как следует трудиться на ней рабов и наемных батраков. В императорском Риме около 20 % взрослого мужского населения могли позволить себе бездельничать. Проводя время в праздности, они полагали, что ведут идеальную жизнь. Во времена Республики это было недалеко от истины: правящий класс использовал досуг для воинских и политических занятий, помогая обществу и получая возможность развивать свой личностный потенциал. Однако с течением лет праздный класс перестал участвовать в общественной жизни, предпочтя проводить время в развлечениях и наслаждении роскошью.
Для большинства европейцев отношение к работе начало радикально меняться приблизительно 500 лет назад. Два столетия назад оно сделало огромный скачок, да и в наше время продолжает стремительно преображаться. До XIII века источником энергии в работе были физическая сила человека или животных. Лишь некоторые примитивные механизмы, наподобие водяных мельниц, облегчали для человека тяжкое бремя. Потом постепенно ветряные мельницы различных модификаций заменили человеческую силу в рутинной работе — помоле зерна, доставке воды, поддержании огня в кузницах. Изобретение парового двигателя, а позднее — появление электричества еще более изменили источники энергии и, соответственно, возможности человека заработать на жизнь.
Дополнительным следствием развития технологий стало то, что работа, которая прежде рассматривалась просто как физические усилия, с которыми конь или бык могли справиться лучше, чем человек, стала восприниматься как деятельность, требующая определенных умений, как проявление человеческой изобретательности. Во времена Кальвина имело смысл относиться к «трудовой этике» уже всерьез. Именно поэтому Карл Маркс смог позднее принципиально изменить традиционный взгляд на труд, объявив, что лишь через производственную деятельность мы способны реализовать свой человеческий потенциал. Его позиция не противоречила духу аристотелевского утверждения, что только праздность делает человека свободным. Дело в том, что к XIX веку в работе уже видели больше возможностей для самовыражения, чем в досуге.
В десятилетия изобилия, последовавшие за Второй мировой войной, работа, которую предлагала своим гражданам Америка, была по большей части скучной и монотонной, однако при этом работодатели, как правило, обеспечивали весьма достойные условия труда и работники чувствовали уверенность в завтрашнем дне. В то время были весьма популярны разговоры о том, что необходимость работать скоро отомрет или, по крайней мере, трансформируется в набор чисто управленческих надзорных функций, на выполнение которых у человека будет уходить лишь несколько часов в неделю. Впрочем, довольно скоро всем стало ясно, сколь утопичны подобные мечтания. Глобальная конкуренция, благодаря которой бедствующее население Азии и Южной Америки получило возможность на равных с гражданами развитых стран предлагать себя на рынке труда, вновь привела к ухудшению репутации наемной работы среди американцев. Система социальных гарантий рушится на глазах, и люди вновь вынуждены работать в не самых лучших условиях, не испытывая уверенности в будущем. Таким образом, на исходе XX века мы вновь столкнулись с глубокой неоднозначностью работы. Мы воспринимаем ее как один из важнейших элементов нашей жизни, но, занимаясь ею, мы вечно мечтаем о других занятиях.
Как же мы приходим к такому двойственному отношению к труду? И как молодежь в наше время осваивает необходимые умения и приучается к дисциплине, необходимой для выполнения взрослой работы? Эти вопросы никак нельзя назвать банальными. С каждым поколением понятие работы становится все более размытым и молодым людям все труднее понимать, какой рынок труда встретит их на пороге взросления и как следует готовиться к встрече с ним.
В прошлом, а кое-где и в настоящем — к примеру, в обществах охотников и рыболовов Аляски и Меланезии — мы можем наблюдать модель, бытующую во всем мире: дети сызмальства помогают родителям в их работе и постепенно достигают взрослой продуктивности. Эскимосский мальчик в двухлетнем возрасте получал игрушечный лук и тут же начинал учиться стрельбе. К четырем годам он должен был попадать в белую куропатку, к шести — в кролика, после чего для него приходило время учиться охоте на оленей и тюленей. Его сестра проходила такой же путь, помогая женщинам своего племени выделывать шкуры, готовить, шить и ухаживать за малышами. Ни у кого не возникало вопросов, чем предстоит заниматься тому или иному члену рода, когда он подрастет: выбора ни у кого не было, существовал лишь единственный путь к продуктивной взрослой жизни.
Когда около десяти тысяч лет назад аграрная революция способствовала развитию городов, зародилось и разделение труда. У молодежи появилась возможность выбора. Однако большинство все же повторяло родительский путь: еще несколько столетий назад это был преимущественно крестьянский труд. Лишь в XVI–XVII столетиях большие массы молодежи стали переселяться из деревни в город, чтобы попытать удачи в растущей городской экономике. По некоторым источникам, до 80 % девочек в странах Европы к 12 годам покидали родные сельские дома, а мальчики — в среднем двумя годами позже. Большинство рабочих мест, которые предлагались в Лондоне и Париже, были связаны, как говорят сегодня, со сферой обслуживания — это были места поденщиц, кучеров, швейцаров, прачек.
Сегодня ситуация значительно изменилась. В ходе недавнего исследования мы опросили репрезентативную группу американских подростков на предмет, кем бы они хотели работать, когда вырастут. Результаты вы можете увидеть в таблице 3. Она показывает, что большинство молодых американцев имеют завышенные ожидания в профессиональной сфере. 15 % опрошенных видят себя врачами или юристами: по данным национальной переписи 1990 года, это примерно в 15 раз выше реального количества врачей и юристов в обществе. Большинство из тех 244 подростков, которые пожелали стать профессиональными спортсменами, также будут разочарованы: они примерно в 500 раз переоценивают свои шансы. Дети представителей меньшинств, живущие в беднейших городских районах, смотрят на свою будущую карьеру с тем же оптимизмом, что и подростки из богатых пригородов, невзирая на то что уровень безработицы среди молодых афроамериканцев в некоторых городах США достигает 50 %.
Идеалистические представления об открывающихся карьерных возможностях становятся отчасти следствием быстрых изменений на рынке труда, однако не менее существенной причиной является отсутствие у молодежи доступа к достойным рабочим местам и реальной работе для взрослых. Вопреки ожиданиям подростки из состоятельных семей чаще работают во время учебы в старших классах, нежели бедные школьники, — хотя их не вынуждают к этому обстоятельства. Кроме того, дети, воспитанные в изобилии и уверенности в завтрашнем дне, чаще сталкиваются с реальными производительными задачами как в семье, так и в социальном окружении. Именно в благополучной среде мы можем встретить 15-летнего подростка, планирующего стать архитектором и научившегося делать чертежи в фирме своего родственника, помогавшего проектировать пристройку для соседского дома, проходившего практику в местной конструкторской компании, — хотя в обществе подобные возможности встречаются не так уж часто. При этом в городской школе в районе трущоб наиболее популярным неформальным советчиком по вопросам трудоустройства может оказаться школьный охранник, вербующий сообразительных парней в банды и пристраивающий симпатичных девчонок к так называемому «модельному бизнесу».
Результаты экспериментов по методике ESM свидетельствуют: молодежь довольно рано перенимает свойственное взрослым двойственное отношение к работе. В возрасте 10–11 лет дети уже усваивают модель, характерную для общества в целом. Если спросить подростков, какие из их занятий больше похожи на работу, а какие — на игру (в том числе «и то и другое» или «ни то ни другое»), шестиклассники практически всегда заявляют, что учеба — это «работа», а спортивные занятия — «игра». Интересно, что подростки, занимаясь делом, которое они сами считают «работой», обычно утверждают, что оно необходимо для будущего, требует полной концентрации и повышает самооценку, однако при этом чувствуют себя менее счастливыми и мотивированными. При этом, предаваясь, по их собственной оценке, «игре», подростки считают ее менее важной и не требующей концентрации, но они счастливы и мотивированы. То есть мы можем утверждать, что разница между необходимой, но неприятной работой и бессмысленной, но приятной игрой усваивается еще в детстве, пусть и не самом раннем. Подростки, учащиеся в старших классах, понимают ее еще отчетливее.
Таблица 3. О какой работе мечтают американские подростки?
Список десяти наиболее желанных будущих профессий составлен на основе опроса выборки, состоящей из 3891 американского подростка.
Источник: адаптировано из Bidwell, Csikszentmihalyi, Hedges and Schneider, 1997.
Когда подростки начинают работать, из своего первого трудового опыта они усваивают ту же модель восприятия. В США в старших классах работает почти девять из десяти подростков — гораздо больше, нежели в других технологически развитых странах, к примеру Германии или Японии, где возможностей для работы на неполный день значительно меньше, а родители к тому же предпочитают, чтобы дети учились, а не отвлекались на работу, бесполезную для дальнейшей карьеры. В ходе исследования мы обнаружили, что 57 % десятиклассников и 86 % двенадцатиклассников имеют оплачиваемую работу — как правило, они работают официантами в закусочных быстрого обслуживания, помогают торговцам или сидят с детьми. Говоря о своем состоянии во время работы, подростки отмечали резко возросшую самооценку. Кроме того, они считали свое дело важным и требующим значительной концентрации. Однако на работе они менее счастливы, чем обычно (хотя и счастливее, чем во время школьных занятий), и не считают свое времяпрепровождение увлекательным. Иными словами, такая двойственность складывается с самых первых шагов их трудовой жизни.
Однако работа — далеко не худший опыт, переживаемый подростками. Хуже всего они чувствуют себя, когда не заняты ни работой, ни игрой. В подобных случаях — во время домашних дел, пассивного отдыха, общения — их самооценка находится в самой низкой точке, они считают эти занятия не значимыми, уровень счастья и мотивации также ниже среднего. Тем не менее то, что подростки считают «и не работой, и не игрой», занимает 35 % их времени в течение дня. Некоторые, особенно дети родителей, не имеющих образования, утверждают, что тратят на подобные занятия до половины своего времени. Человек, который в ходе взросления воспринимал большую часть дня как не важную и не доставляющую радости, вряд ли в будущем сумеет наполнить свою жизнь смыслом.
Отношение, заложенное в детстве, продолжает влиять на наши переживания на работе в течение всей жизни. На рабочем месте люди в полную силу используют свои физические и умственные ресурсы, чувствуя при этом, что заняты важным делом, и гордятся собой, выполняя возложенные на них обязанности. Однако мотивация и настроение при этом у них ниже, чем дома. Несмотря на преимущества в оплате труда, престиж и свободу действий, менеджеры проявляют в работе немногим больше творчества и активности, нежели сотрудники канцелярий или рабочие на конвейере, при этом последние не чувствуют себя менее счастливыми и удовлетворенными, нежели первые.