"1 января 1943 года.
Ночью в 12 часов немцы стреляли. Анатолий Иванович говорит: "Не понравился им 42-й год, так они его с оружием прогоняют. Немец без оружия - блоха". Верно он говорит. Немцы без оружия никуда не пойдут. Даже по городу боятся ходить. Партизаны здорово их колошматят. С фронта бегут мадьяры. Немцы их ловят и расстреливают. Анна Константиновна наконец открыла детдом. Продуктов немцы не дают, а что удается выпросить у наших заправил, то и детям".
"7 января 1943 года.
Немцы зенитки ставят. В город войск много нагнали. Наши около Харькова и, говорят, к Сумам подходят. Работаю у зубного техника учеником. Работаем по 3-4 часа в день. Техник глухонемой, и навряд ли я чему выучусь. Анна Константиновна заставляет".
"30 января 1943 года.
Бегут с фронта итальянцы. Эти бегут целыми отрядами, и немцы боятся их трогать. Вшей у них уйма. Зениток фрицы подвозят все больше и больше. Поставили прожектора. Ночью слышен был гул какой-то. Наверно, наши где-то бомбили. Матвеенко на базаре продавал трубы и кричал: "Немцам труба, итальянцам труба, мадьярам труба". А когда на него напустился полицай, то он говорит: "Купи, полицай, трубу, все равно тебе будет труба". Били его сильно".
"21 февраля 1943 года.
Сегодня поставили у нас на огородах зенитную батарею. Одну зенитку поставили под самой нашей хатой, а расчет стал в хате. Нас выгнали в одну комнату. Заняли наши кровати. В общем, поступили по-немецки. Всех их 7 человек с унтер-офицером. Есть один поляк, старик. Вроде ничего мужик. Понимает по-русски. Я ему сказал, что у нас до войны хлеб был по 75 коп. кг, не поверил".
"24 февраля 1943 года.
Фрицы наложили снарядов полный коридор. Кричат целый день, в карты играют. В хате немецким духом здорово воняет. Вечером наши бомбили Конотоп. Народ высыпал глядеть. Видны были "паникадила", разрывы снарядов, лучи прожекторов. Красиво глядеть было! Франц, поляк, рассказывал, что они из-под Оскола, побросав зенитки, в одном нижнем белье убегали. Здорово их гонят наши! Днем видал, как немцы гнали наших пленных. Гнали их босых по снегу, раздетых. Если кто замедлялся, его били".
Говорят: чтобы узнать человека, надо съесть с ним пуд соли. На каких весах взвесишь тяготы, которые несли две женщины?
Иногда заходил Данила Иванович Костенко, приносил мыло, таблетки от простуды, выпрошенную у городских властей овсянку или требуху. Надо было использовать малейшие возможности, чтобы поддержать ребят. Выстоять, спасти их надо было обязательно. Не для рабской доли, а для жизни настоящей. Но куда идти? Кто поможет?..
Здесь, в глубоком немецком тылу, борьба с захватчиками разгоралась. Отряды, руководимые Черниговским подпольным обкомом партии, взрывали мосты и пускали под откос вражеские поезда. А слухи о положении на фронтах были противоречивыми.
Толик Листопадов принес однажды с базара мятую листовку. В ней говорилось, что немцы под Сталинградом попали в котел. Иван Матвеевич, прежде чем сунуть бумажку в огонь, внимательно прочел ее, разгладил ладонью и произнес:
- Анатолия Ивановича работа...
Прибежавший из города в МТС Олежка Прусаков сообщил, что бабушка и Иван Матвеевич кланяются, что справка о болезни, которую дал Ивану Матвеевичу врач Костенко, действует хорошо - немцы больше не требуют его на работу. Олег говорил, а сам все поглядывал на дверь. Женщины вышли за ним.
- Немцы объявили, будто взяли Сталинград, - прошептал мальчик.
- Не верю, - сурово сказала Анна Константиновна.
Осторожненько выспросили Волкушевского.
- Брешут! - бросил тот, не поднимая головы. - Наоборот, не знают, как ноги унести...
Через несколько дней он вошел в комнату приюта и кинул на пол большой кусок прочнейшей чехольной ткани. Маскировочное немецкое полотно годилось и на штанишки, и на курточки, и на тапочки. Целыми ночами Анна Константиновна просиживала над шитьем, то и дело подтачивала иголкой ножницы, щурила слабеющие глаза. Пальцы опухли от ножниц, а на среднем образовалась круговая болячка и долго не заживала. Дети, как умели, выражали свое сочувствие. Миля брала больную руку и баюкала: "Спи, мамина ручка, спи!" Они почти все ее звали мамой...
А ребятишек прибывало. Прибежал из Городища проведать Славу Мирошкина Стасик Григорцевич, остался ночевать да так и не вернулся назад. Время от времени Анна Константиновна бывала на станции, подбирала "ничьих" детей, хотя к концу зимы добывать продукты становилось все трудней. Женщины до конца своих дней не забудут того утра, когда дети проснулись, а дать им поесть было нечего. Валентина Тихоновна молча взяла мешок и ушла в соседнее село Курень. Да, по дворам... Просить...
Анна Константиновна оставила малышей на старших ребят и направилась к Бахмачу. Она решила любыми средствами добыть еды. В городе встретила малознакомого ей человека по фамилии Луговик. Работал он на овощной базе. Анна Константиновна пытливо взглянула на него.
- Пропадают дети. Есть нечего.
- А что я могу? - Он отвел глаза.
- Детей наших жалко. Я же двадцать лет с ребятами. Вы меня знаете. Ну, хоть капусты...
- Да, трудно будет, - протянул Луговик.
И было неясно, что он подразумевает - трудно ли придется детям, Анне Константиновне, или ему будет трудно выполнить ее просьбу. Он огляделся по сторонам, быстро закончил:
- Надежного человека найдите, вам самой нельзя...
Надежного человека! А где его взять? Анна Константиновна даже испугалась, потому что Луговик затевал опасное дело. Где достать лошадей? Рядом с овощной базой военный склад с постоянными часовыми. Надо было днем, на глазах у караульных, подъехать к овощной базе, нагрузить подводу и вывезти за лесок.
- Сама поеду, - заявила Валентина Тихоновна. - А лошадь можно достать только у Шиша.
- Тебя не пущу, - возразила Анна Константиновна. - И не думай даже.
Она вошла на село, к счетоводу Шишу. Что это за человек, она не знала, но недавно он давал ей лошадей, чтобы привезти дров. Снова заговорила о детях и их бедственном положении.
- Коней надо? - спросил тот. - Берите.
- Коней. Конечно, коней. В город. Можно одну пароконную подводу. Вся душа изболелась...
- Я же понимаю - берите.
- Но мы, женщины, не управимся, - тянула она, не зная, как приступить к делу. - Возчика надо, чтоб погрузил и выгрузил. Сильного человека, понимаете, надежного...
- Надежного? - насторожился тот.
- Да, товарищ Шиш, - осмелела Анна Константиновна, взглянув ему в глаза. - Надежного.
- Подумаем.
На следующий день в контору МТС прибежал парнишка лет семнадцати, веселый, белозубый.
- Где тут Анна Константиновна?
Она подозрительно осмотрела его.
- Это тебя прислали?
- Эге, - улыбнулся тот. - Меня и четверть самогону.
- Ты кто?
- Иван.
Они пошли в город и договорились с Луговиком, что Иван подъедет перед сменой часовых утреннего караула. Все остальное - не их забота. После полудня Иван оставил женщин за бугром, неподалеку от овощехранилища.
- Понимаешь, сынок, на что идешь? - спросила Анна Константиновна.
- Я же комсомолец, - шепнул Иван.
Прошло полчаса. Женщинам уже чудилось, что Ивана схватили. Вдруг послышалась песня. Звонкий юношеский голос выводил знакомую до боли в сердце мелодию.
Стоiть гора высокая,
Попiд горою гай...
Зелений гай, густесенький,
Неначе справдi рай.
Он! Ваня сидел на мешках, закиданных соломой.
- Сдайте, богатii! Дивитеся! - крикнул он.
Женщины разворошили солому. В мешках была соль, драгоценная соль! На нее можно было выменять все - сало, муку, крахмал, керосин, иголки. Дети спасены!
Но радость была преждевременной. Навстречу на такой же повозке ехало несколько вражеских солдат. У Анны Константиновны зашлось сердце. Иван снова запел про зеленый, густесенький гай. Проезжая мимо, немцы что-то кричали Валентине Тихоновне, а она, растянув губы в улыбке, посылала им воздушные поцелуи. Ее лицо побледнело.
Дальше ехали молча, напряженно всматриваясь в дорогу - начинало темнеть, и вот-вот должен был начаться комендантский час и появиться патрули. Но все обошлось, только у самой конторы встретился Волкушевский. Он быстро взглянул на повозку, постоял минутку и побрел дальше.
А когда соль перетаскали в подвал и закидали землей, Валентина Тихоновна вдруг села на пол и разрыдалась. Анна Константиновна молча стояла рядом, поглаживая огрубевшей ладонью русые шелковистые волосы подруги. Дети толпились вокруг, ползали на полу, плакали...
Сколько же всего собралось в детдоме "ничьих" ребят, кто они были? Приведу здесь список этих детей, чтобы потом было легче проследить за их судьбами.
Миля, 4,5 года. Первый "ничей" ребенок. В конторе МТС Анна Константиновна осторожно выспрашивала ее, откуда она, кто были родители. Миля ничего не помнила. Однажды сказала:
- Моя фамилия Якубовская...
Но через день поправилась:
- Нет, Милевская.
Как правильно, пока это не имело значения. Однако Анна Константиновна твердо запомнила эти фамилии и решила больше не беспокоить девочку. Миля быстро освоилась на новом месте, стала бойкой, жизнерадостной. "От характера", - думала Анна Константиновна, выделяя Милечку среди других.
- Моя фамилия Якубовская...
Но через день поправилась:
- Нет, Милевская.
Как правильно, пока это не имело значения. Однако Анна Константиновна твердо запомнила эти фамилии и решила больше не беспокоить девочку. Миля быстро освоилась на новом месте, стала бойкой, жизнерадостной. "От характера", - думала Анна Константиновна, выделяя Милечку среди других.
Слава Щерба, 11 лет. Самостоятельный и серьезный парнишка. Отец до войны был председателем Тыницкого сельсовета, ушел в партизаны. Приходили полицаи, кричали матери: "Говори, где Васька-коммунист, а не то твоим щенкам конец!" Позднее фашисты выследили его и расстреляли. Потом били мать - допытывались, где оружие. Она умерла. Анне Константиновне Слава доверительно сказал:
- Я знаю, где закопано все - винтовки, гранаты, два ящика патронов...
- Тсс... - Она оглянулась, не слышал ли его кто-нибудь из детей. Поклянись пионерской честью, что никому больше об этом не скажешь.
Слава поклялся.
Нина Щерба, 7 лет. Тихая, задумчивая девочка. Во всем слушалась Славу. Черненькая, в мать.
Шура Щерба, 3,5 года. Забавный мальчишка со светлыми кудрями, вылитый отец. Анна Константиновна хорошо помнила Василия Щербу в молодости плясуна и заводилу. Шурик был предметом неусыпных забот Нины.
Ваня, Федя и Коля Пористые. Бахмачане. Отец был на фронте, мать заболела и умерла. Ребята некоторое время жили одни, побирались. Анна Константиновна приютила их. Самому старшему 7 лет.
Валерик и Лариса Суходольские. Ему 4 года, ей 5 лет. Отец работал председателем колхоза в селе Курень. Ушел на войну младшим командиром. Мать была учительницей. Немцы ее долго били, потом облили бензином и подожгли. Детей спасли добрые люди и принесли в контору МТС, к Анне Константиновне. Спали брат с сестрой рядышком, в обнимку. Лариса часто вскрикивала и плакала по ночам.
Нина, 5-6 лет. Неизвестно чья и откуда. Пришла вместе с другими детьми с улицы. На ноги ее было страшно смотреть: ходила по снегу босая. Дети прозвали ее Бульбой за большой нос.
Хамовы. Шуре 5-6 лет, Мише 3-3,5 года. Отец оставил семью до войны. Мать умерла от голода.
Поля Иоффе, 3 года. Перед войной отец служил в армии на Дальнем Востоке, мать работала в Золотоноше. Девочка жила у своей бабушки в селе Плиски, под Бахмачом. Анна Константиновна знала бабушку Поли, заведующую плискинским детским садом. Когда начались зверства фашистов в Бахмачском районе и отряд гестапо приехал в Плиски, бабушка схватила Полю на руки и побежала в село Пески. Дорогой она умерла от разрыва сердца, а Полю подобрала какая-то женщина, и в течение полугода девочку, как Володю Риса в Городище, передавали из хаты в хату жители села Пески. Поля, как и Лариса Суходольская, тоже кричала ночами. Ее скрывали. Если за окном показывался зеленый мундир, Анна Константиновна тревожно шептала: "Поля!" Та бросалась в угол, и дети закидывали ее тряпьем.
Шурик, 10 месяцев. Самый маленький и самый крикливый из всех детей. Особая любовь и боль Анны Константиновны. Был найден близ станции. Позднее ему дали фамилию Неизвестный.
Стась Григорцевич, Слава Мирошкин, Тамара Копель, Лорик Овчинников и другие дети из разбитых эшелонов. Пятилетнюю Тамару тоже прятали.
Лида, 7 лет. Просила подаяние на вокзале. Первые дни Анна Константиновна с тревогой наблюдала за ней. Девочка молчала, тупо смотрела прямо перед собой, не отвечала ни на какие вопросы. Вскоре выяснилось, что она абсолютно глухая - наверно, пострадала при бомбежке от взрыва.
Тамара Черноглазая. Примерно 4 года. Мать ехала с ней откуда-то с запада. При бомбежке станции мать погибла, а девочку ранило. Данила Иванович Костенко подобрал ее, вылечил и принес Анне Константиновне. Чистюля и хохотушка.
Сталина Прусакова, 3 года. Дочь Валентины Тихоновны. Она так и жила с матерью в детдоме. Эту девочку, одну из всех детей, ждала трагическая судьба.
Список этот неполон. Никаких записей о детях Анна Константиновна не вела, а за прошедшие годы выветрились из памяти имена других ребят. И никто тогда не мог сказать, что с ними всеми станет. Да, причислим к списку еще одного...
Толик Листопадов, 14 лет. Парнишка жил с Иваном Матвеевичем в Бахмаче, служил, так сказать, связным. Впрочем, рассказывать о нем не надо, он сам прекрасно рассказывает о себе. Читатель успел уже узнать этого замечательного сорванца и, надеюсь, полюбить его. Мы еще не раз встретимся с ним...
"1 марта 1943 года.
Сегодня зенитчики заставили обтирать масло со снарядов. Штук пять обтер, а потом убег на Грузской хутор. Ждем бомбежки со дня на день. Барахло позакапывали в ямы. Сегодня бомбили Конотоп и Плиски. Одну бомбу бросили где-то близко. У нас аж земля задрожала. Говорят, что в Курене немцы людей сжигали живьем. Не верится чего-то".
"5 марта 1943 года.
Пришел в город. Гансы ничего не сказали, только поляк Франц спросил вечером, почему не захотел обтирать. Я у него спросил, что б он делал на моем месте. Ничего не ответил, только засмеялся. Сегодня в Ракитках немцы Людей сжигали живьем. Шел с работы и увидал. Кричали сильно. Кто пытался выскочить с горящей хаты, того стреляли с автомата. Вот до чего додумались, черти! Мало им показалось вешать, расстреливать - так сжигать".
...Эти записи нельзя комментировать, любые слова покажутся лишними...
Толик Листопадов забегал иногда в МТС с новостями. Анна Константиновна, зная натуру Толика, предупреждала его, советовала быть осторожнее. Толик убегал, а она с Валентиной Тихоновной принималась за бесконечную цепочку дел. Десять пудов соли? Нет, если б можно было взвесить на весах каждодневные труды этих двух обыкновенных женщин - украинки и русской, то, я думаю, не хватило бы никаких гирь...
Кроме непомерных забот о хлебе насущном, была у женщин особая заботушка, которая требовала немало сил: надо было умело направлять интересы, разговоры, развитие ребятишек. Деятельный, ищущий детский ум не имеет защиты. Ребенок не может отличить правду от кривды, примет как неизбежное добро и зло, доверчиво отнесется к плохому и хорошему человеку, поверит в любую сказку, в любой сон, пока огорчения, ошибки, сопоставления, короче говоря, жизненный опыт не защитят его.
Тяжелые, непосильные для неокрепшей психики впечатления создавали в детских душах какой-то сумбур, причудливые сочетания светлых и темных красок. Многие без видимой причины вдруг начинали плакать, капризничать. А то вдруг прибегала с улицы Тамара Черноглазая и рассказывала, что встретила свою маму, которая скоро за ней придет.
- Вруша, - картавя, говорил Валерик Суходольский и безжалостно добавлял: - Немцы убили твою маму бомбой. А нашу сожгли...
Тамара начинала плакать навзрыд, кричать:
- Видела! Видела! А ты дурак! Видела!..
Не совсем понимая окружающее, дети задавали сотни вопросов, на которые трудно было ответить:
- Когда мы пойдем в школу?
- Анна Константиновна, а почему вы никогда не плачете?
- Валентина Тихоновна, - допытывался Шура Щерба, - зачем немцы убили моего папу?
Она отвлекала его какой-нибудь сказкой. Морща лоб, Шурик внимательно слушал, потом говорил:
- Вырасту большой, я их тоже всех убью. Я вчера жука убил.
- А жука убивать нельзя.
- А паука можно?
- Паука можно.
- А фашиста?
Дети из "приюта обездоленных" уже видели столько страшного, что иному взрослому хватило бы с лихвой на всю жизнь. Анна Константиновна часто думала об этом. Долгими зимними вечерами она вела неторопливые беседы о пионерских лагерях, детских железных дорогах, парашютных вышках, описывала замечательные игрушки и увлекательные праздники. Хорошими помощниками были старшие. Слава Щерба, Слава Мирошкин, Стась Григорцевич и другие охотно рассказывали малышам о своей довоенной жизни. Анна Константиновна с радостью замечала, как загораются глазенки у рассказчиков и слушателей.
Еще зимой к детям стала ходить из Бахмача Эмилия Потаповна Борисенко незаметная, скромная женщина, говорившая чуть слышным голосом. Но когда она начинала что-нибудь рассказывать, собравшиеся в кружок дети замирали, стараясь не пропустить ни одного слова. Эмилия Потаповна шестнадцать лет преподавала литературу, но сейчас ей приходилось отвечать на самые необычные вопросы: почему железо на морозе липкое, где сейчас Тимур и его команда, сколько километров от Бахмача до Волги, что страшней - бомба или снаряд.
Однажды кто-то из ребят нарисовал череп и кости, нацепил бумажку на рукав и стал расхаживать по комнате с деревянным пистолетом Стасика. Увидала это Лариса Суходольская, задрожала как осиновый лист, закричала не своим голосом. Стась отобрал у шалуна и порвал на мелкие части бумажку.
- Не бойся! Смотри, Лариска, как я ее, смотри! Пойдем кинем ее в печку, пойдем, Лариска...
Усадьба МТС стояла в нескольких километрах от города, и фашисты бывали здесь редко. А с востока все чаще стали доноситься взрывы - железную дорогу начали бомбить наши. Это была большая радость. Наши!