Перед самой весной в усадьбу МТС приехало несколько фашистов. Они кричали на дворе, о чем-то спорили отрывистыми, резкими голосами. Анна Константиновна Прислушалась, подняла тревожный взгляд на подругу. Та, зная немного немецкий, выглянула в окно.
- Волкушевского за грудки схватили, трясут. Насчет машин что-то.
Через несколько дней в усадьбе разместился небольшой гарнизон. Тревог прибавилось. Солдаты иногда подманивали ребятишек, дразнили бутербродами с колбасой, заставляли бегать по грязи и гоготали, если детишки не понимали, чего от них хотят. Тяжело было смотреть, как ребята, жалкие в своей пятнистой камуфляжной одежде, тянутся худыми ручонками за хлебом, а эти изверги их фотографируют. Нельзя было поручиться, что солдаты не выкинут с детьми какой-нибудь злой шутки. Один раз прибежал с улицы Слава Мирошкин.
- Валентина Тихоновна! "Слухач" вашу Линочку в Германию зовет. Шоколаду, говорит, там много. А она плачет...
Мать, в чем была, кинулась к двери. Жиденький белесый офицер стоял перед Линочкой, вкрадчиво и противно улыбаясь. Не взглянув на него, она подхватила дочь и унесла в дом.
Другой офицер, начальник гарнизона, за свои усики прозванный детишками "Гитлером", не знал русского языка. Он был всегда пьян, но ходил прямо, как палка, и смотрел куда-то вдаль, словно бы никого на свете не замечал. Его все боялись. Даже Слава обходил "Гитлера" сторонкой, после того как фашист ни за что пнул его сапогом.
Когда на пригорках стаял снег, пошли по полям собирать прошлогоднюю картошку. Из нее Анна Константиновна и Валентина Тихоновна готовили "тошнотики" - горьковатые бурые лепешки. Иногда удавалось достать жмыху, и дети целыми днями сосали твердые, как камень, плитки.
А однажды в контору вошел немецкий солдат - высокий, худой и рыжий. Все разбежались по углам. Страшный гость прошел к столу, отстегнул от пояса тяжелый нож, сел и засмеялся. Несколько человек дружно заревели. А он достал из кармана огромный кусок сахару и стал его колоть на столе, исподлобья поглядывая на ребят. Потом поманил пальцем одного, другого. Никто не подходил. Не отрывая глаз от сахара, дети вытолкнули вперед Славу Щербу. Тот угрюмо сказал:
- Не хочу.
Но среди детей были и такие, которые не помнили, чтобы когда-нибудь пробовали сахар, хотя и слышали о нем. К заманчивым, ослепительно белым кусочкам потянулись тоненькие руки. Потом все сосали сахар, а рыжий немец смотрел на них и плакал.
Он пришел еще раз и еще, и вскоре к нему привыкли, стали звать Куртом. Ему завязывали тряпкой глаза и разбегались по углам. Все помирали со смеху, глядя, как двигалась его нескладная фигура с широко растопыренными руками. А то Курт доставал из кармана губную гармошку, а дети ходили кругом и пели:
Жили у бабуси
Два веселых гуся
Один серый,
Другой белый.
Два веселых гуся!
Кончилось все это внезапно. Дети сидели вокруг Курта и, раскрыв "Родную речь", учили его читать. Тот старательно выговаривал незнакомые слова, и все хохотали над ним до слез. Вдруг распахнулась дверь, и вошел "Гитлер". Курт отодвинул книжку, вытянулся. "Гитлер" размеренным шагом подошел к нему, ударил по лицу. Курт свалился и застонал.
Потом "Гитлер" схватил книжку, ткнул пальцем в портрет Тараса Шевченко, свирепо спросил Анну Константиновну:
- Wer ist das? Ein Kommunist? [Кто это? Коммунист? (нем.)]
Пахнуло винным перегаром. Она показала на столе рукой.
- Пишет, писатель...
"Гитлер" унес куда-то "Родную речь", потом вернулся, приоткрыл дверь и с силой швырнул книжкой в перепуганных ребят. В мертвой тишине затрепетали на лету ее листы. Больше они рыжего Курта не видели.
Потом в усадьбу МТС немцы завезли много зенитных орудий. Враги готовились к отражению воздушных налетов. Анна Константиновна понимала, что осталось недолго ждать своих, но "приют обездоленных" подстерегала новая беда. Немцы приказали убрать детей из конторы - солдатам негде было спать. Куда деваться? Где разместить детей? Анна Константиновна побежала в город. Бахмач ждал бомбежек. Нет, в город с детьми нельзя, надо искать пристанища в селах.
"7 марта 1943 года. Радостно как-то, что наши подходят. В МТС немцы поставили зенитки, и детдом выгоняют. Анна Константиновна ищет, куда бы переехать. В город приехала подрывная команда. Вечером неожиданно налетел наш самолет и сбросил три бомбы. Мы только успели выйти из квартиры, а он уже улетел. Сбросил за городом. Франц говорит, что теперь нужно ждать бомбежки со дня на день. Это он предупреждал наших жителей. Говорит, что наши делали так и в Осколе. До 12 часов спим, не раздеваясь и не разуваясь".
"15 марта 1943 года.
Сегодня целый день стреляли зенитки и высоко летали самолеты. На станции немцы отобрали табак и отлупили еще. Вечером с семи часов начался налет. Еле я успел вскочить в убежище, как посыпались бомбы на немецкий продпункт. Продпункт сразу загорелся, и слышны были страшные крики горящих, раненых фрицев. Разбили штаб батареи, которая стоит у нас на огородах. Убито шесть и ранено четыре зенитчика. Один убитый и один раненый из тех, что стоят у нас. Бомбили всю ночь. Думали, что не выйдем живыми. Под конец укачало, и я заснул. Вчера приходила Анна Константиновна и говорила, что и в Бахмаче-1 жгли людей. Детдом должны перевезти в Шумейкив хутор".
"16 марта 1943 года.
Ходили на то место, где был продпункт. Все сгорело, и только полно кругом обгорелых фрицев. На деревьям висят куски мяса. Вечером опять бомбили, но мы с ребятами ушли за город. В совхозе, с полкилометра от нас, где мы сидели, наши разбили тяжелую батарею. Сегодня не так сильно бомбили, как вчера. Спали в скирде соломы. Замерзли ночью".
Вечером 15 марта в контору МТС зашли "Слухач" с "Гитлером" и потребовали, чтобы дети немедленно были убраны с территории. Женщины со слезами на глазах умоляли подождать до утра, но "Гитлер" распахнул дверь. В комнате сразу стало холодно. Хотели было посоветоваться с Волкушевским, но его нигде не оказалось. Стасик Григорцевич, правда, видел, как его повели куда-то солдаты.
Валентина Тихоновна побежала на село за лошадьми. Анна Константиновна начала собирать детей в дорогу.
Прибыли две подводы. Женщины вынесли плачущих малышей, прикрыли их брезентом. А в комнату уже ввалились немцы. Слава Щерба сунулся туда, чтобы захватить посуду, но пинком сапога его спустили с крыльца. "Гитлер" стоял поодаль и смотрел стеклянными глазами мимо.
Решили двигаться на хутор Шумейкив - в городе Анна Константиновна узнала, что там пустует школа. Дети дрожали под сырым весенним ветром, жались друг к Другу, плакали. Примерно, в километре от МТС увидели Волкушевского. Он лежал, запрокинувшись, в придорожных кустах. Пуля разнесла ему голову, и снег кругом был красный... Из памяти бахмачан так и ушел непонятным этот темный, запутавшийся в жизни человек. Нет, война, видно, ничего не может списать, она лишь острее и прямее ставит вопрос: кто ты?..
Медленно, как на похоронах, двигались через темнеющие поля две подводы. Все молчало кругом, слышались только всхлипывания детей. Анна Константиновна шла рядом с повозкой, прижимая к себе Шурика Неизвестного. Старшие ребятишки, обутые в брезентовые тапочки, тянулись обочиной, где было меньше грязи.
В Шумейкиве отперли школу. От стен несло холодом, но здесь хоть не было ветра. Собрали дров, истопили печь. Голодными легли спать.
Утром Валентина Тихоновна и несколько старших детей пошли по хутору. Принесли молока, хлеба, сделали "тюрю", и Анна Константиновна, усадив всех детей в кружок, стала поочередно кормить их из одной ложки. Ведь "приют обездоленных" оставил на прежнем месте все свое движимое имущество посуду, котел, самодельные куклы, швейную машину, которую принесла в детдом мать Валентины Тихоновны Прусаковой. Днем Анна Константиновна достала на селе мешок пшеницы и чугунную ступу, а Валентина Тихоновна два куля проса. Выпросили ручную крупорушку и всю ночь ее крутили.
Перед рассветом советская авиация снова сделала налет на станцию. От мощных взрывов проснулись дети, собрались у окон. Над Бахмачом стояло красное зарево. Выбежавшие женщины смотрели выше - где-то там, в темном небе, кружили свои...
"17 марта 1943 года.
Еще и сегодня хоронили немцы убитых после бомбежки 15-го числа. Фрицы с трех часов дня уезжают из города на машинах километров за сорок на села, боятся бомбежки. Жители тоже начинают уходить понемногу. Немцы ходят злые, и нам от них достается. Детдом в Шумейкивом хуторе. С вечера ушли к Приходько. У них хороший погреб. С 7 часов вечера опять налет. Наши нащупали батарею, которая стоит у нас на огородах, и бомбы падали через дорогу. Сильно нас качало. Бомбили до 7 часов утра. За ночь скурил три пачки сигарет. Страшно было, и на следующую ночь хочу взять самогону. Есть убитые на батарее. Зенитки почти не стреляли.
Днем было слышно гул далекой канонады. Фронт не знаем где. Здорово работает "агентство ОБГ" ("Одна баба говорила"), но ему верить нельзя. По сведениям этого агентства, фронт подходит к Белополью (105 км). Если бы так, то хорошо было бы!"
"18 марта 1943 года.
Зенитчики уехали в Бахмач-2. Утром низко пролетал наш разведчик. В обед немцы сбили свой самолет. Там был доктор и генерал какой-то раненый. Люди бросились смотреть, но немцы отогнали всех очередью из автомата. Жители почти все уходят из города на ночь по хуторам и селам.
Снег сошел. Ночью опять бомбежка, и мы с Иваном Матвеевичем сидели в щели вдвоем на Садовой улице.
Сегодня слабее бомбили, чем вчера. Спрятали весы, на которых фрицы важили свои посылки. Они, собаки, каждый день слали в Германию посылки: сахар, яйца, масло, сало, барахло разное".
"19 марта 1943 года.
Люди на день возвращались в город. Наши бросили листовки, чтобы днем не боялись бомбежки и сеяли огороды, а убирать наши помогать придут. Бегали за листовками за 5 км. Немцы дали приказ, что, если у кого найдут листовку, - расстрел. Спать здорово хочется, и хожу вялый какой-то. Вечером уходим в Шумейкив хутор, а хозяйство оставили на Тузика. С вечера я завалился спать. Ночью опять налет. Наши, видать, разошлись не на шутку. Здорово долбят фрицев. Поп в церкви вчера после службы начал читать проповедь, что, мол, "помолимся за дарования победы нашим освободителям", то есть немцам. Сразу почти все вышли из церкви, а ему бросили записку: "Что ты, черт долгогривый, будешь делать, когда наши придут?"
"21 марта 1943 года.
Вчера не ходил в город. Был все время в хуторе и почти весь день спал. В хуторе около 100 дворов. Сегодня в городе. Пути за ночь наши разбили, и сейчас их чинят. Дом у нас цел, только окна вылетели. На огороде большая воронка, и у нас пробило стену осколком и выбило стенку в шкафу. Остались на ночь в городе. Вечером опять бомбежка, но не очень сильная. Ворам сейчас раздолье. В городе никого почти нет. Наши во время бомбежек спускают парашютистов, и люди часто находят парашюты. Шелку в нем метров сорок. Вот бы найти! Комендант дал приказ все парашюты, листовки и все вещи, брошенные с самолетов, сносить в комендатуру. А не то расстрел. Ищет дураков! Крестьяне уже сеют".
"23 марта 1943 года.
Рано утром в городе. Эту ночь городу досталось. Кругом здоровенные воронки. Гарью здорово несет. Ивана Матвеевича чуть не привалило землей в щели. Близко бомба упала. Говорит, что все время в ушах гудит. Хата целая, но еще прибавилось воронок на огородах. Наши разбили депо".
Жители хутора Шумейкива чем могли помогали детдому. Крестьянки, завидев на улице детей, зазывали их к себе и кормили борщом, пареным турнепсом, поили молоком.
- Не журитесь - прокормим! - утешали они Анну Константиновну.
Жизнь приюта на новом месте потихоньку налаживалась. Старшие ребята становились хорошими помощниками - таскали воду, кололи дрова, чистили картошку. Анна Константиновна приглядывалась к детям, отмечала, что развиваются они нормально, и в душе гордилась этим. Нина Щерба любила читать, Тамара Копель - рисовать, Стась Григорцевич - играть в "немцев" и "наших", а Слава Щерба был путешественником. Где-то пропадал целыми днями, но к вечеру обязательно возвращался, чтобы не волновалась Анна Константиновна. Часто бегал к железной дороге - она была для него своего рода газетой. Прибегал радостный:
- Снова привезли битых немцев!
Однажды Слава нес с соседнего хутора молоко для Шурика Неизвестного. Шел полями и вдруг увидел, что на черной пашне что-то белеется. Это была свежая листовка. "Наши!" Он обшарил глазами небо, но там было пусто. Быстро спрятал листовку за пазуху и побежал. Занозил босую ногу, пролил молоко. Валентина Тихоновна начала было его отчитывать, однако, увидев листовку, все забыла. Простые родные слова рассказывали о положении на фронте, о героическом труде советских людей в тылу, призывали к мужеству, к борьбе против немецких захватчиков...
Но вернемся в Бахмач и снова посмотрим на мир глазами Толика Листопадова.
"1 апреля 1943 года.
Сегодня первую ночь спали без бомбежки. Сразу чудно как-то показалось. Тепло уже. Ребятишки начинают бегать босиком. Сегодня немцы согнали ребят и меня тоже и начали фотографировать в то время, как другие "дают хлеб". Заставляли тянуться за хлебом. Мы начали разбегаться, а они нас бить. Мне досталось раза два в ухо".
"7 апреля 1943 года.
Сегодня опять налет с вечера, но не сильный. Днем шлялся по станции и за это получил по зубам от жандарма. Из носа текла кровь. У нас уже повелось, как только поп начнет читать за здравие немцев, все выходят из церкви, а ему разные интересные записочки бросают".
"8 апреля 1943 года.
Сегодня опять налет. Все думают, что опять полмесяца подряд бомбить будут. Бросали по городу листовки. Полиция бросилась утром собирать, но ничего не нашли. Все люди подобрали. Потеха!"
А для приюта снова наступали тяжелые времена. Хуторяне делились с детьми последним, но весна сорок третьего года в немецком тылу была особой. Много земель пустовало еще с прошлого лета. С приходом врага общественные хозяйства были разрушены, и уже полтора года фашисты непомерными налогами и грабежами душили крестьян. Пришлось голодать, отказывать себе в самом необходимом, чтобы засеять хотя бы часть земли. Родные листовки, содержание которых знали в каждой хате, призывали: сейте, сейте, сейте хлеб!
Наступили дни, когда Анна Константиновна с трудом вставала - кололо сердце, кружилась голова, не держали опухшие ноги. На детей было больно смотреть. Они перестали играть, сидели присмиревшие, тихие.
Валентина Тихоновна отправилась по соседним хуторам. Удалось достать немного муки, из которой готовили густую, тянучую массу. Когда сваренная мука застывала, ее резали ножом на маленькие кусочки и ели. А однажды утром Слава Щерба тоже взялся за мешок.
- Куда? - спросила Анна Константиновна.
- В Тыницу.
И вот парнишка в родном селе. Постучался в первую хату.
- Я Щерба, сын сами знаете кого. Дайте, что можете...
Хозяйка вышла. Во дворе послышался куриный переполох. Снова раскрылась дверь. Слава молча разглядывал обезглавленного петуха, который еще подрагивал крыльями.
- А голова? - спросил он. - Голову тоже надо.
В другой хате ему ничего не дали, зато до отвала накормили борщом. До вечера он обошел всю Тыницу. Его многие помнили. На всякий случай говорил:
- Я Щерба. В Шумейкиве нас таких много. С отдачей беру. Подрасту, все верну. За шматок сала - два...
Иногда выводили его во двор и допытывались:
- Что слышно? Немец, говорят, пятится. Верно это?
Слава выпросил подводу и отвез все в детдом. Перебились, а потом Валентина Тихоновна с группой старших ребят снова пошла по селам. Анна Константиновна часто ездила в город, иногда привозила каких-нибудь продуктов, а чаще приезжала с пустыми руками. Она мечтала, чтоб поскорей вылезли из-под земли крапива и щавель.
Радовали старшие. Они присматривали за малышами, заготовляли топливо, толкли в ступах крупу. Каждый день ребята выходили на шлях, ведущий в Бахмач. Той весной фашисты рыскали по селам, вышаривали из погребов и сараев остатки зерна и овощей. С утра до вечера к Бахмачу тянулись подводы, и на шляхе всегда можно было чего-нибудь выпросить. Крестьяне, сопровождавшие обозы, тайком ссыпали в кусты картошку и просо. Ребята все это приносили в общий котел...
Когда же, когда придет освобождение?! Этого ждали люди в каждом селе и городе, этот вопрос задавали себе и взрослые и подростки, от имени которых с поразительной обстоятельностью и неповторимыми подробностями повествует о тех днях Толик Листопадов...
"1 мая 1943 года.
22-го наши летали бомбить Киев. 25-го передавали похороны по радио. Убито около 10000 немцев. Бомба попала в театр во время представления. В театре были одни немцы с немками. Также наши бомбили немецкие улицы. Нигде немцам нет спокоя, проклятым! У них трехдневный траур был. Злые ходили и дрались хуже, чем всегда.
Начинаем купаться, но немцы заняли ставок и не пускают купаться русских на хорошем берегу. Повесили плакат: "Гир руссиш баден ферботен" ("Здесь русским купаться запрещено"). Плакат написан по-немецки и по-русски. Фрицы понемногу поправляются после зимы. Залечивают отмороженные места. Ночью слышна далекая канонада. Фронт около Сум".
"16 мая 1943 года.
Вчера с вечера долго летели наши самолеты. Били зенитки, но они летели высоко.
Днем были в поле. Варили себе там картошку и купались. Приехал вербовщик, и в городе быть опасно. Молодые ребята и девчата убегают из города".
"30 мая 1943 года.
Наши в ночь с 15-го на 16-е бомбили Киев. "Вербовка" продолжается, но, кажется, мало наберут на этот раз.
Вчера еле удрал от полицая, когда он меня вел на угольном складе. Была около эшелона облава, и за мной погнался один полицай. Я ему бросил под ноги пустую рваную кошелку и тем обманул его, но на дороге меня сцапали два немца, скрутили назад руки, аж кожа лопнула на кисти руки, и отдали меня полицаю. Полицай повел меня в железнодорожную жандармерию, но благодаря тяжелой обуви его я убег около угольного склада. А то бы не миновать шомполов. В неделю раз-два хожу на хутор высыпаться. Когда иду полем, то хорошо слышна артиллерийская канонада. Радостно как-то становится. Купил губную гармошку новую и, когда иду полем, играю все время или ляжу в траву и наблюдаю полет жаворонков. Люблю поле летом, а особенно в такое время!"