— Милая, я должен.
— Тогда я пойду с тобой.
— Нет, это неразумно. Пусть Дэвид сводит тебя поужинать.
— Нет. — Ее губы сжались в упрямую линию. — Если ты не позволишь мне помогать, я хотя бы составлю тебе компанию.
— Она на редкость упряма, — заметил Дэвид из-под кофейного столика, где собирал шахматные фигуры. — Мы все уже усвоили, что спорить с ней без толку.
— Попробовал бы ты с ней жить.
Ее пальцы, вертевшие изящную меховую шапочку, внезапно сжались.
— Поверь, от этой тяготы я тебя с легкостью могу избавить.
— Не заводись, — предостерегающе бросил Тахион.
— А ты не разговаривай со мной тоном строгого папаши! Я тебе не ребенок и не какая-нибудь из ваших покорных такисианок!
— Будь ты одной из них, ты вела бы себя куда лучше; что же касается ребенка, ты сейчас очень его напоминаешь — и избалованного притом. Мы уже обсуждали это, и я не намерен поступать так, как хочешь ты.
— Мы ничего не обсуждали. Ты постоянно затыкал мне рот, меняя тему, отказывался говорить об этом...
— Мне пора в госпиталь. — Тахион поднялся и двинулся к двери.
— Видишь? — крикнула она Герштейну, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. — Он опять заткнул мне рот, верно?
Дэвид пожал плечами и спрятал шахматы в карман мешковатой вельветовой куртки. В кои-то веки он, похоже, не знал, что сказать.
— Будь так любезен, своди мою дженамири поужинать и попробуй вернуть ее мне в лучшем расположении духа.
Блайз бросила на Герштейна умоляющий взгляд, а такисианин с поистине царственным презрением уставился в дальнюю стену.
— Эй! По-моему, вам не помешало бы совершить романтическую прогулку в снегопад, все обговорить, хорошенько поужинать, заняться любовью и прекратить браниться. Что бы между вами ни стояло, вряд ли это такая неразрешимая проблема.
— Ты прав, — пробормотала Блайз, и ее тело постепенно обмякло под расслабляющей волной его феромонов.
Дэвид обнял Таха за плечи и подтолкнул его в комнату. Потом взял женщину за руку и вложил ее пальцы в ладонь Тахиона, после чего осенил их головы чем-то весьма смутно напоминающим крестное знамение.
— А теперь ступайте, дети мои, и не грешите больше.
Он спустился вместе с ними по лестнице и вывел их на улицу, после чего поспешно нырнул в переход подземки, пока умиротворяющее действие его феромонов не рассеялось.
* * *— Теперь понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты работала со мной?
Луне все-таки удалось вырваться из плена облаков, и она обливала снег бледным серебристым светом, отчего город казался удивительно чистым. Они стояли у входа в Центральный парк: Блайз серьезно смотрела Тахиону в лицо, а их дыхание, вырывавшееся мягкими белыми клубами, перемешивалось в воздухе.
— Я понимаю, что ты пытаешься защитить и уберечь меня, но, думаю, это лишнее. И потом, когда сегодня вечером я наблюдала за тобой... — Она поколебалась, не зная, как смягчить свои следующие слова. — Думаю, я смогу справиться с этим лучше, чем ты. Ты сочувствуешь своим пациентам, Tax, но их уродство и безумие... в общем, они вызывают у тебя еще и отвращение.
Тахион отшатнулся.
— Блайз, мне так стыдно. Думаешь, они знают об этом? Улавливают?
— Нет, нет, любовь моя. — Пальцы женщины погладили его волосы, она словно утешала своего ребенка. — Я замечаю это только потому, что знаю тебя, как никто другой. Они видят лишь сострадание.
— Я пытался подавить отвращение, но мне никогда не приходилось сталкиваться с таким кошмаром. — Тахион вырвался из ее ласковых рук и зашагал по тротуару. — У нас не терпят физических недостатков. Если подобное создание появляется на свет в знатном семействе, его уничтожают. — Послышался какой-то слабый звук, и он обернулся к Блайз. Рукой в перчатке она зажимала рот, а широко распахнутые глаза в свете фонаря казались двумя зияющими провалами. — Ну вот, теперь ты будешь считать меня чудовищем.
— Ваша культура чудовищна. Любое дитя — бесценно, несмотря на все свои физические недостатки.
— Вот и моя сестра считала так же, и наша чудовищная культура уничтожила и ее.
— Расскажи мне.
Он принялся чертить ничего не значащие рисунки на засыпанной снегом парковой скамье.
— Она была самой старшей, между нами разница в тридцать лет, но мы были очень близки. В одно из нечастых перемирий между домами ее выдали замуж в другое семейство. Ее первенец родился с... отклонениями, и его умертвили. Джадлен после этого так и не оправилась. Через несколько месяцев она покончила с собой. — Тахион провел ладонью по скамье, стирая рисунки. Блайз взяла его за руку и принялась растирать его закоченевшие пальцы в своих. — После этого я начал задумываться об устройстве нашего общества. Потом было принято решение об испытании вируса на Земле, и это стало последней каплей. Я просто не мог больше сидеть сложа руки.
— Должно быть, твоя сестра была необыкновенной, особенной — как ты.
— Мой кузен утверждает, что в роду Сеннари все такие. Что это рецессивный атавизм, распространению которого — во всяком случае, по его мнению, — необходимо положить конец. Но я совсем замучил тебя своей болтовней о моей родословной, а у тебя зуб на зуб не попадает. Пойдем домой, а не то ты совсем окоченеешь.
— Нет, сначала покончим с этим. — Tax не стал притворяться, будто не понимает, о чем речь. — Я могу помочь тебе и настаиваю на том, чтобы ты позволил мне разделить все это с тобой. Отдай мне свои воспоминания.
— Нет, это будет уже восемь личностей. Слишком много.
— Об этом судить мне. С семью я пока что отлично управлялась.
— Так же отлично, как в феврале, когда я обнаружил в своей спальне Теллера с Оппенгеймером, которые спорили о водородной бомбе, в то время как ты стояла столбом в центре комнаты?
— Это не то же самое. Я люблю тебя, и твой разум не причинит мне вреда. И потом... если ты разделишь со мной свои воспоминания и мысли, то никогда больше не будешь одиноким.
— Я не одинок с тех самых пор, как в моей жизни появилась ты.
— Обманщик. Я видела, как ты смотришь куда-то вдаль, и слышала печальную музыку, которую ты извлекаешь из своей скрипки, когда думаешь, что меня нет рядом. Прошу тебя, позволь мне подарить тебе частичку дома. — Женщина прикрыла его губы ладонью. — Не спорь.
Он не стал спорить и позволил убедить себя — скорее из любви к ней, чем потому, что ее доводы убедили его. В ту ночь, когда ее ноги обвили его талию, а ногти вонзились в блестящую от пота спину и неистовая разрядка сотрясла тело инопланетянина, Блайз раскрыла свой разум и поглотила и его сознание тоже.
Его охватило ужасное, утробное ощущение надругательства, бесстыдного похищения, утраты, но через миг оно исчезло, и зеркало ее разума отразило два образа. Любимый, милый и нежный силуэт Блайз и второй, пугающе знакомый и столь же любимый — его самого.
* * *— Черт бы побрал их всех! — бушевал Тахион, меряя шагами узкое помещение. Потом развернулся и яростно ткнул в Прескотта Кьюинна пальцем. — Это просто возмутительно, уму не постижимо — вызывать нас! Да как они смеют — и по какому праву — заставлять нас сломя голову нестись в Вашингтон в двухчасовой — двухчасовой! — срок?
Кьюинн пыхнул трубкой.
— По праву закона и обычая. Они — члены Конгресса, а этот комитет уполномочен вызывать и допрашивать свидетелей.
Он был дородный старик с внушительным брюшком, которое натягивало цепочку от часов с болтающимся на ней шифром «Фи-бета-каппа»[61] — единственное, что оттеняло строгий черный цвет его жилета.
— Тогда вызвали бы нас, чтобы снять показания — хотя одному богу известно, о чем именно, — и положили всему этому конец. Вчера ночью мы примчались сюда на всех парах лишь затем, чтобы узнать, что слушание перенесли, а теперь нас держат здесь вот уже три часа.
Кьюинн хмыкнул и почесал кустистые седые брови.
— Если вы считаете это долгим ожиданием, молодой человек, то вам еще очень многое предстоит узнать о федеральном правительстве.
— Tax, присядь и глотни кофе, — пробормотала Блайз, бледная, но собранная в своем черном трикотажном платье, шляпке с вуалью и перчатках.
На пороге появился Дэвид Герштейн, и два морских пехотинца у двери в зал заседаний подобрались и пробуравили его цепкими взглядами.
— Хвала господу, хоть крошечный островок здравого смысла в океане безумия и кошмаров.
— Ох, Дэвид, милый! — Блайз лихорадочно сжала его плечи. — Ты в порядке? Сильно тебя вчера мучили?
— Нет, было здорово... если бы только этот нацист Рэнкин то и дело не величал меня «еврейским джентльменом из Нью-Йорка». Меня допрашивали о Китае. Я рассказал им, что мы делали все, что было в человеческих силах, чтобы достигнуть соглашения между Мао и Чаном. Они, разумеется, столковались. После этого я предложил им прекратить слушания, и они согласились под радостные возгласы и рукоплескания, и...
— И тогда ты вышел из зала, — перебил его Tax.
— Ну да. — Темноволосая голова поникла, и он уставился на свои стиснутые руки. — Теперь они сооружают стеклянную кабинку, после чего меня вызовут снова. Да и черт с ними!
Вышедший надменный служитель вызвал миссис ван Ренссэйлер.
— Спокойствие, милая. Ты и сама по себе достойная им соперница, не говоря уж о тех, кто скрывается в твоей голове. И не забывай, я с тобой.
Она слабо улыбнулась. Кьюинн взял ее под локоть и проводил в зал заседаний. На краткий миг Тахиону открылось зрелище спин, камер в слепящем белом свете телевизионных ламп. Потом дверь с глухим хлопком закрылась.
— Сыграем? — спросил Дэвид.
— Конечно, почему бы и нет?
— Я не мешаю? Может быть, тебе лучше обдумать свои показания?
— Какие еще показания? Мне ничего не известно о Китае.
— Когда тебя вызвали?
Его ловкие руки так и порхали, расставляя фигуры.
— Вчера днем, примерно в час.
Они еще не закончили партию, когда вернулись Блайз с Кьюинном. Инопланетянин так стремительно вскочил, что доска вместе с фигурами полетела на пол, но Дэвид не произнес ни слова упрека. Блайз была бледнее смерти. Ее колотило.
— Что они сделали? — громовым голосом осведомился Tax.
Она ничего не отвечала, только дрожала в его объятиях, точно подстреленная лань.
— Доктор Тахион, их интересует не только Китай. Нам нужно поговорить.
— Минутку.
Он склонился к ней и коснулся губами тоненькой вены на виске, затем быстро проскользнул сквозь защиту и окутал ее сознание успокоительной волной. Женщина обмякла, пальцы, вцепившиеся в лацкан нежно-персикового пальто, разжались.
— Посиди с Дэвидом, милая. Мне нужно поговорить с мистером Кьюинном.
Tax понимал, что разговаривает с ней как с маленьким ребенком, но потрясение могло пошатнуть хрупкую конструкцию, которую он возвел, чтобы отделить разные личности одну от другой, а это краткое вторжение в ее сознание показало ему, что сооружение уже начинает давать трещину.
Адвокат отвел его в сторону.
— Китай был лишь предлогом, доктор. Теперь главный вопрос — вирус. Полагаю, комитет вообразил, будто тузы представляют собой разрушительную силу и могут отражать настроения страны в целом.
— Доктор Тахион! — провозгласил служитель. Кьюинн отмахнулся от него.
— Абсурд!
— Тем не менее теперь я понимаю, зачем вы здесь. Я бы посоветовал вам избрать Пятую.
— То есть?
— Отказаться отвечать на все вопросы до единого. Включая и ваше имя. Ответ даже на этот единственный вопрос будет истолкован как отказ от использования Пятой.
Тахион выпрямился в полный, совершенно не впечатляющий рост.
— Я не боюсь этих людей, мистер Кьюинн, и не стану своим молчанием помогать им осудить меня! Мы положим конец этому безумию, и немедленно!
Зал походил на полосу препятствий из огней, кресел, столов, людей и змеящихся кабелей. Один раз он даже споткнулся и чуть не упал, но с приглушенным ругательством удержал равновесие. На миг все вокруг него куда-то исчезло, и Tax увидел сияющий в свете многочисленных люстр паркет бального зала в Ильказаме и услышал смешки родни и друзей — они смеялись над ним, перепутавшим хитрые па «Озадаченных принцев». Из-за его оплошности цепочка танцоров сбилась с ритма и остановилась, и он услышал громкий гнусавый голос своего кузена Забба, который, перекрывая музыку, во всех безжалостных подробностях пояснил, какое именно па он пропустил. Кровь бросилась ему в лицо, над верхней губой выступил пот. Вытащив из кармана носовой платок, он промокнул непрошеную влагу и только тогда осознал, что причина его дискомфорта не только в воспоминаниях, но и в телевизионных прожекторах, из-за которых в зале стояла невыносимая жара.
Тахион уселся в неудобное деревянное кресло с прямой спинкой и заметил похожий на ободранный скелет каркас стеклянной будки, которую сооружали для допроса Дэвида, — весьма зловещее зрелище, точно недостроенный эшафот. Тогда он быстро перевел взгляд на девятерых мужчин, которые посмели судить такисианина и его дженамири. Единственное, что было в них примечательного, — это их мрачная напыщенность. В остальном эти девятеро были всего лишь группкой мужчин среднего и пожилого возраста, одетых в мешковатые темные костюмы. Его лицо свело в маску царственного пренебрежения, он развалился в своем неудобном кресле, самой своей позой насмехаясь над их мнимой властью.
— Зря вы не последовали моему совету касательно вашего костюма, — пробормотал Кьюинн, открывая портфель.
— Вы же сказали мне, чтобы я оделся поприличнее. Вот я и оделся.
Кьюинн оглядел фрак и панталоны нежного персикового оттенка, жилет, расшитый всеми оттенками зелени и золота, и высокие мягкие ботфорты с золотыми кистями.
— Черное было бы куда уместнее.
— Я — не какой-нибудь работяга.
— Будьте добры назвать комитету свое имя, — заговорил председатель Вуд, не отрываясь от бумаг.
Он склонился к микрофону.
— В вашем мире я известен под именем доктор Тахион.
— Ваше полное и настоящее имя.
— Вы уверены, что хотите этого?
— Зачем бы я тогда стал задавать этот вопрос? — брюзгливо буркнул Вуд.
— Как вам будет угодно. — Инопланетянин с легкой улыбкой пустился в перечисление своей полной родословной. — Тисианн брант Тс'аа сек Халима сек Рагнар сек Омиан. На этом род моей матери заканчивается, поскольку Омиан вошла в Ильказамский клан сравнительно недавно, благодаря браку, а до того принадлежала к клану Заглулов. Моего деда с материнской стороны звали Тай брант Парада сек Амурат сек Ледаа сек Ша-рияр сек Наксина. Его родителем был Баконур брант Сеннари...
— Спасибо, — поспешно перебил его Вуд. Потом обвел взглядом сидевших за столом коллег. — Может быть, в рамках этого разбирательства мы обойдемся его nom de plume[62]?
— De guerre[63], — поправил Тахион с невинным видом и злорадно отметил, как вспыхнул председатель.
Затем последовало несколько вялых бессмысленных вопросов относительно того, где он живет и работает; после этого за дело взялся Джон Рэнкин от штата Миссисипи.
— Насколько я понимаю, доктор Тахион, вы — не гражданин Соединенных Штатов Америки.
Тахион бросил на Кьюинна пораженный взгляд. Из рядов собравшихся журналистов зазвучали смешки. Рэнкин буравил его взглядом.
— Нет, сэр.
— Значит, вы иностранец.
В его словах сквозило удовлетворение.
— Несомненно, — протянул Тахион. Он небрежно развалился в кресле и принялся вертеть в пальцах свой галстук.
В разговор вступил представитель Южной Дакоты.
— Вы прибыли в эту страну легальным или нелегальным путем?
— Я как-то не заметил в Уайт-Сэндзе иммиграционного центра, хотя, с другой стороны, я его и не искал, поскольку в тот момент меня занимали несколько более неотложные дела.
— Но в последующие годы вы ни разу не обращались с прошением о предоставлении вам американского гражданства?
Кресло со скрежетом отъехало, и Тахион вскочил на ноги.
— О Идеал, ниспошли мне терпения! У меня нет никакого желания становиться гражданином вашей страны. Я нахожу ваш мир неотразимым, и даже если бы мой корабль мог совершить гиперпространственный прыжок, я остался бы здесь, потому что мои пациенты нуждаются во мне. Но у меня нет ни времени, ни охоты ходить на задних лапках на потеху этому варварскому трибуналу. Пожалуйста, можете продолжать играть в бирюльки, но дайте мне заниматься своей работой.
Кьюинн буквально затолкал его обратно в кресло и прикрыл микрофон ладонью.
— Продолжайте в том же духе — и получите отличную возможность наблюдать за этим миром из-за тюремной решетки, — прошипел он. — Да поймите же, наконец! Эти люди обладают властью над вами и средствами, чтобы осуществить ее. А теперь извинитесь, и попробуем хоть как-то спасти положение.
Тахион извинился, но неубедительно, и допрос продолжился. Первым к сути дела подступил Никсон от Калифорнии.
— Насколько я понимаю, доктор, это ваша семья разработала этот вирус, который стоил жизни стольким людям. Я прав?
— Да.
— Прошу прощения?
Тахион прочистил горло и повторил, на этот раз более внятно:
— Да.
— Значит, вы прибыли...
— Чтобы попытаться помешать его распространению.
— А чем вы можете подтвердить свое заявление, Тахион? — осведомился Рэнкин.
— Записями из моего судового журнала, где зафиксированы мои переговоры с командой второго корабля.
— И вы можете предоставить нам эти записи?
— Они на моем корабле.
На помост проскользнул секретарь, и члены комиссии о чем-то торопливо посовещались.
— В отчетах говорится, что ваш корабль сопротивлялся всем попыткам проникнуть внутрь.
— Ему так было приказано.
— Вы согласны открыть его и позволить военно-воздушным силам изъять записи?