В поселке было тихо и пустынно. Лишь на горке за огородом с визгом копошились двое ребятишек, с любопытством полаивали в подворотнях собаки, да по боковой тропинке впереди с коромыслом на плечах и полными ведрами шла девушка. Была она в подшитых валенках, но они нисколько не портили ее стати. Высвеченные солнцем икры, плотно охваченные голенищами, были налиты молодой силой. Прямая походка, плавный изгиб рук, распластавшихся по коромыслу, удлиненная приталенная куртка, подчеркивающая скрытую гибкость фигуры, — все говорило о юной свежести.
— Посмотрите, как плавно, как легко она идет! — тихо сказала Сармите, и Русин радостно подивился совпадению их мыслей. Он отпустил ее руку, чуть приотстал и просто, без всяких предисловий, прочитал пришедшее вдруг на память:
— Был холст натянут на подрамник, обычный холст обычным днем, и, как подранок, как подранок, забилась женщина на нем. И живописец бросил кисти, надел берет и вышел вон. И мы уже боимся мысли, что мог не жить на свете он. Или среди живого люда из-за тумана или тьмы не оценить прообраз чуда, как не оцениваем мы.
— Хорошо! — выдохнула Сармите. — Чьи это?
— Вы не знаете? Живет в одном городе с вами, работает на старом комбинате. — И Николай назвал фамилию Олега.
— Слыхала, но по-настоящему не читала. Кое-что в местной газете.
— Вот всегда так. Ищем, ищем чего-нибудь в таинственном далеком далеке и не замечаем того, что вблизи.
У Русина вырвалось это невольно и сказано было скорее для себя, чем для Сармите. Ему подумалось, что девушка может понять неправильно, примет его слова за осуждение. Но она глянула ему в лицо и спросила, не требуя ответа:
— Ведь вы подумали и о чем-то другом, не только о стихах?.. Пожалуйста, почитайте что-нибудь еще.
Возвращаясь с прогулки, они зашли в магазинчик на самом краю поселка. В нем было холодно и пусто. Лишь одна женщина выбирала что-то из матерчатого вороха на прилавке, да сосед Ваня весело зубоскалил с продавщицей и пристраивал во внутренний карман куртки бутылку. Он со значением подмигнул Русину: «Гуляем? Ну, давай, давай!» Кивнул в сторону полок, как бы приглашая тоже запастись не лишним в «таком деле» товаром, и вышел. На Сармите Ваня не задержал взгляда и сделал это явно сознательно — чтоб не смутить ее, не помешать Николаю. Но на Русина эта деликатность, эта бесхитростная мужская поддержка подействовали совсем по-другому — чем-то нехорошим пахнуло от такого намека.
Николаю стало неловко от наплыва укоров совести, и он с облегчением пошел из магазина вслед за Сармите. Он бы с удовольствием направился напрямик домой, в свою комнату-келью. Ваня наверняка гоняет бильярдные шары, и хорошо бы посидеть одному у окна, глядя, как исподволь тускнеют сосновые стволы, растворяются, сливаются в единую темную массу; сумерки густеют, наплывают из бора, подтапливают здание снизу и постепенно заливают все окно… Но Сармите увидела на льду заливчика запоздалых рыбаков-зимогоров и потянула Русина за собой. Сапожки ее скользили на крутом откосе, она чуть слышно взвизгивала, рассыпалась заливистым смешком и цепко хватала Николая за руку.
Один пожилой рыболов был отдыхающим, из заезда Сармите, Он широко улыбнулся ей, словно радушно приглашая за свой праздничный стол. Рядом с ящиком, на котором он сидел, краснела перьями грудка окуней. Некоторые еще поводили жабрами. Сармите по-детски обрадовалась, присела на корточки и осторожно, одним пальчиком, стала трогать окуньков. Когда кто-нибудь из них упруго бил хвостом, она ойкала и боязливо отдергивала руку.
— А что, добрая будет ушица… особенно на двоих, — довольно рассмеялся рыболов, И Сармите с готовностью откликнулась на его смех. А Николай не принял их хорошего настроения. Уже пятый день живет он здесь я ничего не сумел предпринять. И чего ждет? Приезда Леньки… Сам уж, видно, ни на что не годен — только на бесплодные мечты. А сегодня, гляди-ка, еще и расфуфырил хвост, расчирикался возле Сармите. «Перелетный соловей — то на сосну, то на ель», — вспомнились ему слова частушки-нескладушки.
Хорошо, что близилось время ужина и надо было подниматься к дому отдыха. Не объясняя никаких причин, не прощаясь и ни о чем не договариваясь, можно естественно и просто разойтись по своим комнатам.
В коридоре ему встретился Ваня, веселенький — жесткие волосы топорщатся больше обычного, глаза выпукло блестят.
— Во, Андреич, в самый раз. Ешь твою плешь! Совсем меня оставил, позабыл-позабросил. Ну и заезд. Помереть можно со скуки среди стариков и божьих старушек. Одна надежда на тебя, чтоб не прокиснуть тут. Ты вот что, не теряйся. Комната ж есть. Отдельная! Я хоть на всю ночь могу уйти к мужикам.
— Что?! — вдруг взъерепенился Николай. — Ты чего мелешь? Я тебя просил?
— Ша! Ша, Андреич. Я темный — ночью родился…
Вконец расстроил его Иван. Даже на ужин не пошел Николай вместе со всеми. Решил забежать в самом конце — тетечки в столовой уже привыкли к его опозданиям. Ушел на берег, совсем безлюдный в это время.
Мысленно видел себя возле Сармите и клял всякими словами… Ишь как распрыгался молодым козликом, разыгрался!.. Это уж после стихов, когда они шли обратно поселковой улицей. Сармите хохотала взахлеб, а потом даже, спросила: сколько ему лет? Тут бы остыть малость, напустить степенности, а он, наоборот, давай рисоваться. Дескать, возраст Иисуса Христа. Какой такой? Да вот такой: «Тлитцать тли годика». Так и сказал — «тлитцать тли». И даже не покраснел, стервец, от этакой фальшивой ребячливости. Сармите не поверила: «Я б вам больше двадцати восьми не дала. Прибавили, верно?» Ах, как польстило ему это, как он еще больше расчуфыркался! «На спор! — кричит. — Вмиг за паспортом слетаю». И скакнул от нее в сторону, выгнулся на изготовку… Тьфу, срамота!
Потом остыл чуточку Русин, перестал бередить душу. Стоял, поджидал показавшийся вдали пассажирский катер из города. Лед здесь, подле яра, еще вчера толпился на мелкой волне, пел и потрескивал, когда к заходу солнца подморозило. А теперь на том же месте гуляла под ветром легкая зыбь, незлобиво шлепала в снежные забереги.
Катер медленно надвигался, расшвыривая эту зыбь, распугивая ее валкой волной от носовых скул. Русин хоть и знал, что никто не должен к нему приехать — если б появился в городе Ленька, то сразу бы позвонил, — но стоял весь напрягшись, пристально вглядываясь в катер.
Катер долго не мог подойти к берегу, чтоб достать до него вздыбленным на носу металлическим трапом. Тыкался и раз, и два, скрежетал днищем по гальке. А Николай вздрагивал, беспокоился: вдруг не подойдет, так никого не высадит и уйдет дальше. И забывалось вновь, что все равно никто не сойдет к нему по шаткому трапу, не бросится навстречу. Лишь одна боязнь того, что катер просто-напросто не сможет высадить кого-то, заполняла его всего, и от этого было очень и очень тоскливо.
Перед закрытием корпуса на ночь Русин еще раз выбрался на любимое место на откосе. Ваня было наладился следом, но Николай сказал ему напрямик, что хочет побыть один.
Последняя мартовская ночь все-таки взяла свое, выстудила нагретую за день землю, неровно выстеклила подле берега стоячую реку. Закуржавело все вокруг, замерло. Небо было мутно-синее, с прозеленью на закате — тоже стылое, и по нему звезды россыпью. Ковш Большой Медведицы прорезался особенно четко и казался близким-близким. Словно кто-то хотел зачерпнуть им груду звезд, да засмотрелся, замешкался, и ковш вмерз с холодными звездами в ледяное небо.
Вдали ожерельным полукружием мигали земные, живые огни недалекого города. В середине — гуще, к раскрылкам — пореже. Русин смотрел на эти огни и, еще ни на что не решившись, думал о том, что каждое утро, чуть свет, из дома отдыха в село напротив города ходит продуктовая машина. А там уже второй день налажена переправа, режет реку поперек маленький самоходный паром.
И если захотеть, уже в восемь утра можно оказаться под окнами общежития молодых специалистов химкомбината. А уж юркнуть в знакомый подъезд, пройти по коридору направо и постучать в заветную дверь — минутное дело. И даже если в этот субботний день народный театр собрался куда-нибудь на село с выездным спектаклем, все равно он застанет Лилю и Надю дома… А может, стоило все-таки заранее позвонить и договориться о встрече? Нет, не стоило. Лучше вот так, нагрянуть неожиданно, а там будь что будет. Иногда полезно бывает действовать наобум, в который уж раз испытать свою судьбу…
Справа над противоположным берегом все выше и выше всплывала луна, резко очерченная по кромкам, словно вырезанная из латуни, совершенно не освещая небесного пространства возле себя. Внизу на гладком льду лежал ее двойник. За то время, что Русин стоял на яру, двойник этот тоже незаметно продвинулся от берега ближе к середине, где темнела полая вода и медленно-медленно плыли льдины, посверкивая в столбе лунного света, зыбко павшего поперек прибрежного льда, поперек реки.
Было тихо-тихо. Лишь доносились чуть слышимые отголоски какого-то утробного уханья с фабрично-заводской окраины города, да снизу проклевывались шорох и шепот и робкий говорок тонких и мелких, почти кружевных, льдинок по закрайке неширокого заберега на сонной воде.
4
Сармите тихо лежала, подмяв под себя подушку, прислонившись лбом к холодной стене. Светлый, насыщенный день, единственный, можно сказать, за все время в доме отдыха, закончился для нее так пусто и печально.
Она сама не могла понять, отчего ей стало невыносимо больно: от мыслей о своем застарелом, семейном или от обиды на Николая за его невнимание. А может, просто от беспричинной тоски, которая иногда подкрадывается к людям, — тоски по чему-то несбыточному. Да и все это, вместе взятое, любого могло наполнить быстролетной жалостью к себе, такому незаметному и одинокому в беспредельном мире.
Не увидев Русина ни на ужине, ни в клубе, Сармите вышла на свою обычную прогулку. Необъяснимое исчезновение Николая еще сильнее разожгло в ней желание встретиться и что-то понять, уяснить для себя.
Двор весь просматривался насквозь, неуютный и стылый, показавшийся ей совсем незнакомым и недружелюбно чужим. На берегу, где она почти каждый вечер видела Николая, тоже лишь безмолвные сосны обступили ее. Одни лишь сосны под огромным холодным сводом с бесстрастным густым мерцанием — множеством непостижимо далеких звезд.
Пройденное по астрономии в школе, в самом конце учебы, совершенно забылось. Сармите не помнила карты звездного неба и смогла быстро отыскать лишь двух Медведиц — Большую и Малую. А вот услышанное давным-давно, кажется еще в классе пятом, от учителя географии в который уж раз мгновенно пришло на память. Чтоб найти Полярную звезду, заветную путеводительницу всех странствующих по северному полушарию, надо отложить вверх семь отрезков, равных расстоянию между двумя последними звездами «ковша», по направлению, указанному ими же. Сармите машинально проделала это, без труда определила Полярную и подумала с грустью, что не так-то просто найти свою путеводную звезду в жизни…
И еще она хорошо помнила второе наставление учителя, связанное с Большой Медведицей. Если хочется проверить остроту своих глаз, попытайся разглядеть возле третьей в «ручке», чуть повыше ее, еще одну маленькую-маленькую звездочку. Сармите опять запрокинула голову, напрягла зрение. Звезда из «ручки» дрожала, дробилась на мелкие лучики и вдруг расплылась — заслезились глаза. Сармите отерла их платочком… Нет, не углядеть ей, видно, никогда больше той малюсенькой звездочки-соседки, что-то изменилось в ней самой, исчезло бесследно, и зрение тоже стало не то. Но что-то заставляло ее снова устремить взгляд в небо. Успокаивая себя, она повернулась на какое-то время лицом к глубине бора и опять, уже без прежнего напряжения, глянула вверх. Вот она, еле мерцающая искорка! Нашла!
Она уже радовалась так однажды, найдя эту маленькую звездочку из школьного детства. Они в то время только поженились с Сергеем, и все у них было хорошо и согласно.
Августовской бархатной ночью они сидели вдвоем возле маленького костерка на берегу реки, и необычно густой и близкий Млечный Путь перекинулся над ними по небосводу тканным серебром поясом. Сармите высмотрела в стороне неведомую непосвященным свою искрящуюся точку и попросила Сергея тоже отыскать ее возле одной из семи звезд «ковша». Но он то ли устал после позднего купания, то ли мысли его были заняты другим, не принял ее игры. «Вот еще! Буду я зрение проверять. И без того, когда на границе служил, зоркостью славился». Это ее тогда не обидело. Нет. Просто жаль его стало немного. Ведь не в глазах дело, а в том, чтоб найти на небе среди целой россыпи почти невидимую звездочку. Ее звездочку…
А потом, почти два года спустя, когда они уже споткнулись на серьезном и начались острые печальные разногласия, она вспомнила вдруг случай со звездочкой-невидимкой и стала открывать для себя Сергея по-новому.
Донельзя измученная его отчужденностью, попреками в том, что у них нет ребенка, Сармите набралась решимости, подавила в себе стыдливость и пошла к врачу. Опасения ее оказались напрасными. Врач посоветовала провериться Сергею. Ох, что началось, когда Сармите сказала ему! Чтоб он пошел к этим коновалам! Да он и без них чувствует, что у него все в порядке. Это она вот что-то темнит.
И до сих пор наотрез отказывается показаться врачам.
Сармите вернулась с прогулки в подавленном состоянии: не хотелось идти к себе, отвечать на участливые расспросы соседок — двух рассудительных, чрезмерно заботливых тетечек. Не раздеваясь, лишь распахнув пальто, она забилась в уголок холла, в стороне от телевизора, радуясь, что в полумраке никто не обратил на нее внимания.
Шла передача из кабачка «13 стульев». Там появились новые герои, но они почему-то не привлекали ее внимания. Остроты казались такими же плоскими и затертыми, та же пани Катарина так же бесцветно пела не своим голосом. И от этого становилось еще тошнее.
Даже не глянув в сторону телевизора, по коридору прошел Николай и скрылся за входной дверью, осторожно притворив ее. Сармите порывисто вскочила, но тут же одернула себя и почему-то на цыпочках, слегка приседая, тоже пошла к выходу.
Николай стоял на берегу, на том самом месте, где она была каких-то двадцать минут назад. Чувствовалось, что он весь устремлен вдаль и всматривается в цепочку городских огней, разбежавшихся пологим полукружием.
Сармите смотрела на него, остановившись у пролома в заборе, и боялась пошевельнуться. Почему он с таким постоянством ходит сюда, долго стоит так и неотрывно смотрит и смотрит на город? Что он ему? Сегодня она с полной определенностью узнала, что Николай не имеет никакого отношения к ее городу. Ну, бывал всего один раз нынешней зимой в командировке — что из того? Ведь это у нее там было много-много радостей, были первые потрясения, первые беды и теперь — одни горести. Сегодня рядом с Николаем — счастливый день! — Сармите на какое-то время сумела забыть о них и была ему предельно признательна. А он теперь, верно, вовсе забыл о ней и даже не догадывается о том, что она тоскует где-то рядом…
Сармите хотела шагнуть из тени на высвеченную луной дорожку, негромко окликнуть Николая. Но почему-то вышли из повиновения, отказали ноги. Она подождала, когда пройдет это внезапное оцепенение, сдержав всхлип, круто повернула и бросилась бежать.
5
Оказывается, Николай уже почти неделю в доме отдыха. Здесь, неподалеку. Не объявился, не позвонил, и она узнает об этом лишь из третьих уст — через Надю и Леньку.
Лиля была раздосадована и обижена поведением Николая, очень странным на ее взгляд. Не похоже что-то на него… Ладно, пусть только покажется!
Но обида тут же прошла. Понимала Лиля, что не зря он приехал именно сюда, явно стремился поближе к ней. Наверняка без Леньки тут не обошлось. Такой ход мыслей успокоил Лилю. Успокоил и обрадовал: никуда не денется от нее Коленька Русин, как миленький будет возле, рядышком. Надо ожидать его се дня на день, может быть, даже сегодня.
А что, если он и вправду заявится? Стукнет, сейчас в дверь и возникнет на пороге… Лиля настолько растерялась от подобного предположения, что забыла, куда и зачем она направилась. Стояла посреди комнаты, теребила, конец полотенца и не сразу сообразила, что надо взять в тумбочке мыло, зубную щетку и идти в умывальную комнату. Даже когда все было у нее в руках, она не спешила выходить в коридор, а присела к столу и пригорюнилась.
Да, теперь для нее все было намного сложней и запутанней. Не то, что зимой, в январе…
Как быстро промелькнули тогда те десять дней!
Кажется, лишь вчера приехали в город Ленька с Николаем, и вот уже все они, вчетвером, сидят в старом простеньком ресторанчике за прощальным ужином. За окнами пуржит, неистовствует метель, а вокруг них тепло, льется приглушенный свет, и по-домашнему — в полсилы, без всякой электроаппаратуры — играет оркестрик из пяти пожилых музыкантов.
Да, сегодня они могут позволить себе слегка покутить на прощание. А еще вчера, когда ребята в конце дня приехали с химкомбината, продрогшие, залепленные снегом и голодные, им не на что было даже поужинать. И Лиля с Надей, как нарочно, ничем не могли помочь: сами выдохлись. Вывернули все карманы, выпотрошили девичьи кошельки. Насобирали всего ничего… Лиле с Николаем пришлось идти в общежитие, где оставались несколько холодных котлет, литровая банка квашеной капусты и буханка хлеба.
Метель, внезапно свалившаяся на город после крещенских сорокаградусных морозов, уже разгулялась вовсю, вошла в неистовство. Боковые улочки перемело, редкие фонари почти не светили в сыпучей вихревой сумяти. Они брели по сугробным застругам, взявшись за руки, спотыкались и падали, помогая друг другу и свалиться, и встать. Снег склеивал ресницы, таял на разгоряченных щеках, знобкими каплями скатывался за воротники, руки стыли в мокрых перчатках. Но им вдвоем на пустынной улице было необыкновенно легко и весело. Взбудораженные, хохочущие, сплошь в снегу, они ввалились в гостиничный номер, чуточку напугав Леньку с Надей, и у них начался роскошный бедняцкий пир, которому, на счастье, в тот вечер не помешал никто из посторонних…