И тут Татанка-Йотанка сделал еле заметное движение пальцем правой руки. Этот жест говорил: «Иди!» И мальчик подчинился. Как был он с ружьем в руках, непричесанный и неумытый, так и вышел с Татанкой-Йотанкой из палатки и пошел рядом с ним. Он не смотрел по сторонам и не хотел никого видеть. А те, кто попадался навстречу, тотчас замолкали, хотя только что говорили и смеялись.
Татанка-Йотанка прошел с мальчиком через площадку и открыл вход в типи, перед которой на шесте висел мацавакен пауни. Мальчик вошел в палатку.
Здесь было пусто. Татанка-Йотанка приказал мальчику сесть. Харка повиновался. Так же жестами жрец приказал ему оставаться здесь, молчать и не шевелиться.
И мальчик словно превратился в каменное изваяние.
Татанка повернулся и вышел.
Харка остался один.
Он не шевелился. Скрестив ноги, сидел он на земле у очага, в котором остывала зола. Ружье он положил на колени.
В типи проникало немного света, и Харка мог различить окружающие предметы. Пол был покрыт шкурами, на жердях висели удивительные вещи: шкуры змей и других животных, высушенные жабы, барабаны, маски, колпаки. С раннего детства мальчик был приучен к преклонению перед силой жреца, и мрачное, необыкновенное убранство его жилища усиливало в нем чувство нависшей опасности.
Радостный шум в стойбище постепенно затих, и его сменил другой, непонятный шум. До Харки доносились отдельные голоса, но слов было не разобрать. Все громче и громче звучали эти голоса, но не слышно было среди них ни голоса отца, ни голоса белого человека, который принес мацавакены и минивакен. Скоро отдельные голоса стало различить невозможно, только громкий гул проникал в типи.
Харка пытался представить себе, чем могут быть взволнованы люди. С наступлением утра должно было обнаружиться позорное поведение Старой Антилопы, Ворона и сыновей Ворона. Харке перестало казаться смешным то, что он видел ночью в типи отца. Он уже понимал, что необыкновенное поведение воинов, пораженных таинственной водой, — это позор, и догадывался, что это-то событие и вызвало в стойбище переполох. А он, Харка, который все видел, вынужден сидеть здесь в плену и молчать. И Харка все больше и больше верил в то, что жрец знает о его ночной вылазке. Порой ему начинало казаться, что оба жреца могут обвинить во всем Матотаупу и рыжеволосого стрелка, ведь именно они способствовали падению пяти воинов. Страх перед этим обвинением глодал мальчика, как червь. Харка уже давно предчувствовал, что Хавандшита задумал что-то недоброе, а теперь, после рассказа Далеко Летающей Птицы, старый Хавандшита представлялся ему в виде злого духа, распростершегося над воинами и великим охотником — Матотаупой. Татанке-Йотанке не находилось места в этом представлении: о великом жреце Харка мог думать только с большим уважением. Не находилось места в его видениях и для Рэда. Но рядом с Харкой как будто бы стоял хороший белый человек и смотрел задумчиво и печально.
Мальчик вцепился обеими руками в ружье и прижал его к коленям. Это было оружие, прекрасное оружие. Оно не было ни духом, ни чудом. И пусть оно когда-то принесло зло, сейчас оно подчинялось ему, Харке.
И Харка заговорил сам с собой: «Ты должен быть совершенно спокоен. Ты должен прислушиваться ко всему, что ты можешь услышать, будучи пленником жреца. И все, что ты услышишь и увидишь, ты должен как следует обдумать. Хау».
С этого момента он отогнал от себя все видения и насторожился, как охотник, подстерегающий дичь. Все должно быть услышано, замечено. И, если потребуется, он должен немедленно действовать.
Харка зарядил ружье, не вполне представляя себе — зачем.
Шум снаружи смолк. Харка напряг слух, пытаясь уловить хотя бы малейший звук, и, наконец, услышал что-то похожее на легкие удары в барабан.
Мальчик обратил внимание на солнечные лучи, которые падали на землю сквозь дымовой клапан, и, заприметив одно из пятнышек света, решил по нему следить за течением времени.
Вскоре негромкие звуки, которые он принял за удары барабана, стихли и наступила полная тишина. Но вот зазвучала чья-то речь. Стены типи приглушали звук, и мальчик не мог разобрать слов, но голос был незнакомый. Возможно, говорил Татанка-Йотанка. Судя по звуку голоса, дело происходило в одной из типи. Скорее всего, в типи вождя. Видно, говорил он громко и настойчиво, иначе здесь совсем ничего не было бы слышно.
Но вот голос смолк, и наступила тишина. И тут же ее разорвал крик. Харка весь сжался и еще крепче вцепился в ружье: это кричал отец! И еще раз прозвучал его голос, полный протеста:
— Неправда, неправда, неправда!
«Неправда!»
О, это слово и то, как оно было произнесено, о многом сказали Харке. Отца обвиняли. Обвинение, видимо, было ужасно. Но обвинение было несправедливо. Оно было ложно. Ложно!
Итак, когда Татанка-Йотанка пришел к Харке, он уже знал, что ему предстоит обвинять Матотаупу. Но, видно, он также знал и о том, что Харка был свидетелем, что его отец выстоял против колдовской воды, иначе ему незачем бы прятать Харку в типи жреца. Харку — единственного свидетеля правоты отца!
Но неужели и великий жрец — лжец?! Этого не может быть! Нет, этого не может быть!
Кто же ввел в заблуждение Татанку-Йотанку?
Хавандшита? Да, Хавандшита!
Это станет всем известно. Это должно быть известно всем!
Харка еще раз услышал крик отца, и все стихло. И снова послышалась чья-то приглушенная речь. Это, наверное, опять Татанка-Йотанка. Послышались и другие злобные голоса, угрозы.
Что же делать?!
Выскочить наружу, выстрелить, привлечь общее внимание и рассказать обо всем, что он видел ночью, чтобы все поняли, что отец невиновен? Чтобы и отец знал, что Харка не верит лживому обвинению…
И Харка уже готов был осуществить свое намерение, но полог раскрылся — и вошел Хавандшита в сопровождении Шонки. Харка рванулся с земли и встретил вошедших стоя, с заряженным ружьем в руках.
Хавандшита и Шонка замерли. Полог типи за ними опустился. Хавандшита уставился на мальчика.
Но Харка не смотрел на жреца, он смотрел на Шонку. Тот слегка расставил ноги, раскрыл рот и опустил голову, словно бык, приготовившийся к прыжку.
— Отдай мацавакен Шонке! — приказал старый жрец сыну Матотаупы.
Харка не двинулся с места.
— Подойди! — сказал Харка своему давнишнему врагу с таким спокойствием, которое насторожило Шонку.
И Шонка заколебался. Хавандшите стало стыдно: уж не подумал бы кто, что он боится мальчишки, и он бросился вперед, чтобы отобрать у Харки ружье. Харка, как будто подчиняясь приказу жреца, протянул ружье Шонке и в то же мгновение нажал на оба курка. Прогремело два выстрела. Шонка отскочил, словно отброшенный ударом, а Харка, не выпуская из рук ружья и боеприпасов, выскочил вон.
Снаружи толпились люди, взволнованные происшедшими событиями. Они молчали и не двигались, напуганные выстрелами. Страх парализовал их, и никем не задержанный Харка бросился в типи отца.
Он вошел и остановился.
Огонь в очаге еще горел. Женщин и девушек не было. У очага стоял Матотаупа. Лицо его было смертельно бледно. На полу, у ног вождя, лежали разорванные жгуты из прутьев ивы. На руках вождя еще виднелись следы веревок.
Напротив Матотаупы стояли Татанка-Йотанка и несколько воинов. Медленно, совсем медленно, великий жрец повернул голову и посмотрел на Харку. А отец даже не поднял на сына глаз, настолько он был поглощен своими переживаниями. Татанка-Йотанка двинулся к мальчику. Тогда и отец заметил сына с мацавакеном. И Харка мучительно соображал: чем же, чем он может помочь? Матотаупа совершенно спокойно смотрел на сына, и Харке было ясно, что он никогда не способен сделать что-нибудь во вред отцу, никогда он не выступит против него, и ничто не заставит его в этот позорный час отступиться от своего отца.
И вот Татанка-Йотанка рядом с Харкой.
— Я послал за тобой. Харка — Твердый как камень — Охотник на медведя. Почему ты выстрелил, прежде чем явился ко мне?
Харка повернулся к жрецу.
— Татанка-Йотанка, ни один язык не передал мне твоих слов, я не знал, что ты меня зовешь. Хавандшита приказал только, чтобы я мой мацавакен отдал Шонке.
Лицо великого жреца чуть дрогнуло: из слов Харки он понял, что тот пришел не по его зову, а против его воли. Но он понял также, что Хавандшита и Шонка не выполнили его приказа.
— Итак, ты здесь, — сказал Татанка-Йотанка. — Мацавакен ты можешь оставить у себя. Твой отец сам тебе скажет, почему тебе не следует надеяться стать воином рода Медведицы. Скоро соберется Совет и решит судьбу твоего отца. Пока иди снова в типи Хавандшиты. Старейшины скажут свое слово, и ты узнаешь об их решении.
Харка посмотрел на отца.
— Иди и делай, что тебе сказано, — с трудом произнес Матотаупа. — Я невиновен, понимаешь ты? Воины и старейшины мне поверят. Ты понял?
— Да, отец.
Харка повернулся и, сжимая в руках ружье, вышел.
Он не оглядывался по сторонам, он шел прямо в типи Хавандшиты. Там он опустился на землю перед очагом, на то самое место, где сидел раньше. Он положил на колени ружье и тут же на глазах Хавандшиты спокойно зарядил оба ствола. Шонки видно не было.
Харка сидел и думал, чем бы помочь отцу. Он готов был сделать все, что в его силах. Через некоторое время донесся крик глашатая, извещавшего о собрании Совета. Часом позже Хавандшита вышел из типи, не сказав мальчику ни слова.
Харка снова остался в одиночестве. Он еще ничего не ел и не пил с утра, но мысли о еде ему даже не приходили в голову. Он прислушивался к шагам мужчин, заполнявших типи Совета, которая стояла рядом с типи жреца. Он прислушивался к голосам говорящих, которые звучали то громче, то глуше, но слов все равно было не разобрать. Медленно тянулось время, и казалось — Совету не будет конца. Светлое пятнышко, за которым следил Харка, перешло на другую сторону палатки и потускнело. Наступал вечер. Становилось темнее. Харка был один со своим мацавакеном, который был для него сейчас лучшим и единственным другом.
Наконец смолкли голоса на Совете. Харка услышал, как мужчины стали расходиться, но они не останавливались, как обычно, поговорить друг с другом, а как будто очень спешили разойтись.
В стойбище наступила тишина. Даже дети затихли, только откуда-то издалека, из прерии, доносился протяжный вой.
Первые часы долгого ожидания были не самыми тяжелыми. Харка думал об отце, каким помнил его с раннего детства, когда еще только что научился ходить и начинал думать. Об отце, который для него был защитником, учителем, об отце, который был для него примером. А потом фантазия перенесла мальчика на собрание Совета, и он выступал перед воинами и говорил о своем отце… Сколько бы хорошего он мог рассказать о нем! Он бы сумел убедить воинов в его невиновности! И мальчик уже представлял себе, как Совет выслушивает его и выносит справедливое решение.
Но чем дольше продолжался Совет, чем ближе был момент вынесения решения, тем более неопределенными становились фантастические видения Харки. Самыми тяжелыми для Харки были последние часы Совета и совсем невыносимым — этот час, когда он знал, что решение уже произнесено, но не знал — какое. Он знал только одно: отец сказал: «Я невиновен», — и этого было для Харки довольно. Этого должно бы быть довольно и для воинов рода Медведицы, и для старейшин. Должно бы… Но если…
Это «но если» сжимало Харке горло, душило его, путало все его мысли. И он уже не мог, не мог ждать и не мог больше сдерживать своего нетерпения и сидеть тут словно связанный. Его повиновению приходил конец…
В типи вошел Татанка-Йотанка.
Мальчик облегченно вздохнул: не Хавандшита, а Татанка-Йотанка пришел к нему.
Татанка-Йотанка сел против мальчика, точно тот был мужчина, воин, с которым хочет разговаривать вождь. Харка приготовился со вниманием выслушать его. Он смотрел на Татанку-Йотанку и даже сам поражался, какое спокойствие овладело им.
— Харка — Ночной Глаз — Твердый как камень — Охотник на медведя, ты должен знать все, — начал великий жрец. — Ты уже знаешь больше, чем ты должен бы знать, потому что ночью подсматривал за типи вождя.
Харка не опустил глаз: он готов был отвечать за все, что совершил.
— Итак, ты знаешь, что минивакен белого человека сделала пять воинов рода Медведицы сумасшедшими. Над этим можно бы только посмеяться, но потом белый человек обманул твоего отца. Он напоил его слабой колдовской водой из другого бурдюка, сказав ему, что это та самая минивакен, которая свалила с ног воинов. И твой отец поверил белому, не рассердился на него и пил вместе с ним. Но когда он, ничего не подозревая, выпил настоящей колдовской воды, он тоже стал сумасшедшим. Над этим уже никому не следует смеяться. Ты это понимаешь?
Прошло долгое время, прежде чем Харка дал ответ.
— Я понимаю, — сказал он, но больше ничего не добавил к этим словам.
— Хавандшита, ваш жрец, сегодня утром против твоего отца выдвинул страшное обвинение. Он сказал, что твой отец выдал белому тайну — тайну золота дакотов. Белые люди стремятся к золоту, как медведи к меду. Они теперь наверняка нарушат договор и нападут на нашу страну, чтобы разграбить ее.
Татанка-Йотанка остановился, ожидая, что Харка что-нибудь возразит или добавит к его словам. Но мальчик молчал и не шевелился.
— Белый человек по имени Рэд этой ночью сбежал от нас и унес с собой тайну.
Харка молчал.
— Твой отец сам не знает, что он сделал, потому что был сумасшедший. Сейчас он и сам не верит, что его развязанный язык предал нас. Мы вынуждены были скрутить ему руки, потому что он оскорблял Хавандшиту и сопротивлялся. Но он поклялся, что выполнит решение Совета, и я развязал его. Совет сказал свое слово.
Харка не раскрывал рта. Он ни о чем не спрашивал.
— Совет выслушал обвинение Хавандшиты и признал твоего отца виновным.
И тут мальчик хотел что-то сказать, но, едва открыв рот, сдержался и снова замер.
— Ты… ты в чем-то сомневаешься, Харка?
— А ты? — с трудом произнес Харка.
— Я?.. Я думаю, что Хавандшита сказал правду. Я нашел в типи оба бурдюка, о которых он говорил.
Харка больше не смотрел в глаза жреца, он смотрел на руки Татанки-Йотанки, напряженно собирая воедино все то, что совсем недавно он мысленно рассказывал в типи Совета. Но он не имел права произносить перед жрецом длинных речей, он должен быть очень краток и в немногие слова вложить все то, что могло бы утвердить правду. С чего же начать? Может быть, с этих таинственных неразгаданных следов у пещеры? Может быть, рассказать Татанке-Йотанке о том, что белые люди давно уже по чьим-то следам подбираются к тайне гор? Но тогда Татанка-Йотанка спросит, почему Матотаупа до конца не разобрался в этих следах. Нет. Нужно просто объяснить, что Хавандшита, обвинивший Матотаупу, лжец. И Харка сказал об этом решительно и определенно, взвешивая каждое слово.
— Хавандшита лжет! Он сам был у пауни и у белых людей, которые строят дорогу для Огненного Коня. И он сам рассказал им, что на берегу речки у подножия Черных Холмов было найдено золотое зерно и что индейцы рода Медведицы знают, где есть золото. За то, что он рассказал это белым людям, белые помогли ему совершить великое чудо: они пригнали к нам бизонов. До этого род Медведицы и белые люди почти ничего друг о друге не знали, а тут все языки стали говорить о том, что им стало известно от Хавандшиты. И белые люди пошли к нам один за другим. Сначала Желтая Борода, потом этот Рэд. И это вина Хавандшиты. Мой отец — Матотаупа — отлично знал, что тайну золота надо хранить и что нам грозит большая беда, если белые узнают о ней. Мой отец золотое зерно выбросил в реку. Хавандшита это зерно подобрал. Мой отец взял с меня клятву, чтобы я молчал. Хавандшита вместе с Шонкой ходил к пауни и носил с собой золотое зерно.
— Харка — Твердый как камень!..
— Я сказал, хау.
— Чем ты подтвердишь свои слова?
— Хавандшиту сопровождал Шонка. Но он никогда не скажет правду, он будет лгать. Курчавый передал Хавандшите золотое зерно, которое достал из реки. Но он никогда не признается в этом, потому что отец Курчавого — Чужая Раковина — был освобожден благодаря предательству Хавандшиты. Язык Курчавого связан. Но Хавандшита лжет!
— Хавандшита не лжет, мой мальчик! Он непримиримый враг белых людей, я это знаю. Держи закрытым твой рот, иначе нам придется тебя связать, как мы связали твоего отца.
Харка поднял голову и посмотрел Татанке-Йотанке в глаза. Но веки жреца были опущены. И Харка сказал:
— Я буду держать мой рот закрытым, — и тон его голоса был холоден как лед.
Выражение лица Татанки-Йотанки было печальным. Приоткрыв глаза, он долго смотрел на мальчика не говоря ни слова, точно пытаясь прочитать его мысли.
— Твой отец поклялся нам, что он подчинится решению Совета, — сказал жрец. — Совет решил, что Матотаупа навсегда изгоняется из рода Медведицы, из Оглалы, из семи племен дакотов. Сегодня ночью он должен покинуть наши палатки. Без оружия. И никогда больше не возвращаться. Но ты, Харка — Твердый как камень — Ночной глаз — Убивший волка — Преследователь бизонов — Охотник на медведей, ты останешься у нас и станешь великим воином и вождем.
— Я буду великим воином и вождем, — механически повторил Харка, и никто бы не мог сказать, о чем он думал в этот момент, что чувствовал.
— Вот почему я оставил тебе твой мацавакен.
— Этот мацавакен будет в руках великого воина и вождя, которого будут бояться враги.
— Хау. Так будет, как ты сказал. Теперь идем.
Харка поднялся и, как был, неодетый, с нечесаными волосами, так и пошел с Татанкой-Йотанкой. Великий жрец дакотов проводил мальчика до его родной отцовской типи. Харка смотрел на длинные еловые жерди, на верхушках которых висели охотничьи трофеи: рога бизонов, клыки медведей, оружие побежденных врагов: луки, палицы. А в типи он увидел одеяла на полу, увидел очаг. Все было так, как всегда, и в то же время все было другим. В глубине палатки сидела бледная Унчида. Рядом с ней — Уинона, внешне спокойная, но с изменившимся от горя лицом. У ее ног сидел Харбстена, и губы его дрожали от сдерживаемых рыданий. Шешока опустила плечи и как-то вся согнулась: несчастье шло за несчастьем, и воинов рода Медведицы становилось все меньше и меньше. Ближе всех к очагу сидел Шонка. Он исподлобья взглянул на Харку. Татанка-Йотанка жестом приказал ему перейти к женщинам и детям в глубь палатки.