Харка стоял около Татанки-Иотанки.
— Я хочу умыться и причесаться. Я пойду к реке, — сказал он негромко, так, как обычно утром говорил отцу.
— Ты вернешься обратно?
— Я вернусь. Я всегда говорю правду.
— Иди, я верю твоему слову.
Харка попросил Унчиду дать горшочек с жиром и, когда брал его, дотронулся до ее руки. Она была совсем холодная. Выйдя из типи, мальчик юркнул в кустарник: ему не хотелось ни с кем встречаться.
Над прерией поднялась луна, и от кустарника ложились на землю четкие тени. Харка шел к ручью медленнее, чем обычно по утрам. Он прислушивался и озирался по сторонам, как бы стараясь все получше рассмотреть и запомнить. Он чувствовал и нежное дыхание ночного ветерка, слышал и потрескивание сучьев в очагах типи, и негромкий разговор, и фырканье лошадей, и далекий лай собак, и легкое журчание воды…
Мальчик вышел к ручью, разделся и бросился в воду, потом вышел на отмель, потер себя песком, еще раз нырнул и, выйдя на берег, основательно смазал кожу жиром. Когда он уже собрался идти назад, послышался топот копыт. Харка взял ружье и спрятался в траве, сердце его сжалось от тяжелого предчувствия. Из кустарника выехал всадник. Это был Матотаупа на своем лучшем коне. Он переправился через ручей и поехал на запад, туда, где на зеленоватом фоне неба виднелась темно-фиолетовая цепочка Скалистых гор. Матотаупа был без налобной повязки, без перьев орла. В темноте поблескивало его обнаженное тело.
Матотаупа не заметил Харки и, не оглядываясь, продолжал свой путь.
Харка оставался на месте, пока всадник не скрылся из вида. Лишь тогда он направился назад, но не к типи, а к табуну. Потихоньку от дозорного мальчик отвел далеко в сторону своего бизоньего коня и стреножил его. Затем он направился к типи, которая уже не была типи вождя. Это было жилище семьи изгнанника.
Женщины, Харбстена и Шонка уже улеглись спать. Харка взял свою постель и от входа перенес ее в глубь палатки, к Унчиде и Уиноне. Взял праздничное платье сестры, которое она приготовила прошедшим утром, и тоже переложил его поближе к постели сестры.
— Харка перебирается к женщинам, — пробормотал Шонка.
Харка сделал вид, что не слышит этих слов. Слева, у входа, он разглядел постель, приготовленную для Татанки-Йотанки. Значит, жрец решил провести эту ночь не у Хавандшиты, а в семье Матотаупы. Справа от постели жреца лежало связанное вместе оружие Матотаупы. Тут же было и ружье, подаренное Рэдом.
Мальчик прищурил глаза. Он прислушивался и ждал. Ждал, как ждал весь этот день. Только теперь Харка ждал не того, что сделают другие, а ждал момента, когда можно будет действовать самому.
Час за часом прислушивался он к дыханию спящих. Первыми заснули Шонка у Харбстена. Потом пришел и улегся спать Татанка-Йотанка. Он тоже скоро заснул. Не засыпала только Унчида, которая лишилась сегодня сына. Ее глаза чуть поблескивали в темноте. Харка положил руку на ее лоб, и она повернулась к мальчику, положила свою холодную руку на его руку, и этим все было сказано.
Харка посмотрел на Уинону. Казалось, она спала, но ее дыхание не было дыханием спящей. Харка провел рукой по ее волосам, и девушка приоткрыла глаза, но не шевельнулась. Мальчик осторожно подтянул к себе праздничное платье сестры и стал надевать его. Нож, вложенный в ножны, висел у него на шнурке: он не снимал его вечером. Осторожно подтащил к себе ружье и снаряжение. Свернул меховое одеяло. Неслышно, совершенно неслышно поднялся, двинулся к выходу. Бросил последний взгляд в глубь типи и заметил, как Уинона натянула одеяло на голову. Дочь изгнанника и сестра убежавшего брата будет очень одинокой, очень…
Мальчик вышел из типи и пошел словно девочка, которая рано поднялась. Ему приходилось быть очень осторожным, чтобы не было заметно, что у него за плечами под накинутым одеялом ружье. И никто из дозорных не обратил на него внимания. Мальчик прошел в кусты к своему коню. Он нашел его там, где и предполагал. Конь выбрал местечко с густой травой. Харка быстро перерезал путы. Надо было спешить: слышались шаги кого-то из дозорных. Но, видно, тот не очень торопился, и, прежде чем он что-нибудь предпринял, Харка вскочил на коня и понесся по прерии на запад.
Еще мальчик услышал негромкий крик. Оглянулся. Но кустарники были уже далеко позади, и вот они уже совсем исчезли, пропали вдали. Местность была холмиста, и увидеть его издали уже было нельзя.
След отца, начало которого он заприметил ночью, был хорошо виден в наступающем рассвете. Мальчик торопил своего мустанга, нашептывал ему что-то на ухо, и животное неслось изо всех сил. Кроме коня Татанки-Йотанки, во всем стойбище не было мустанга, который бы мог догнать Харку. Но, может быть, его и не будут преследовать? Или, может быть, погоня соберется уже слишком поздно?
Воздух освежал Харку. Он ехал очень долго. Давая передохнуть коню, переходил с галопа на шаг, снова скакал галопом. Время уже перевалило за полдень, а он все еще ехал.
И вдруг Харка потерял след. Он стал внимательно всматриваться в последние заметные отпечатки копыт, и тут ему пришло в голову, что отец решил запутать следы.
Тогда Харка спрыгнул с коня, снял стеснявшее его женское платье и бросил на спину лошади. Он стал тщательно осматривать почву. Вот тут Матотаупа как будто слез с коня. Вот следы мустанга, который свободно бродил по прерии. Вот тут конь щипал траву. И никак было не определить, в каком же направлении Матотаупа направился дальше. И коня поблизости не видно, хотя следы очень свежие. Сумеет ли Харка найти отца? Матотаупа хороший охотник и воин, и уж, если он захотел запутать след, сможет ли мальчик отыскать его?
Харка оперся о своего взмыленного мустанга.
И тут животное подняло голову и стало принюхиваться.
У Харки снова вспыхнула надежда: беспокойство коня не говорило об опасности, скорее наоборот. Животное вело себя так, как будто почуяло что-то знакомое. Харка отошел в сторону и тоже стал прислушиваться. Но все было тихо.
— Отец! — громко сказал мальчик. — Отец! — повторил он, даже не задумываясь, зачем он это делает. — Отец!
И произошло чудо! Чудо, на совершение которого Харка надеялся, и все-таки это было чудо. Рядом с Харкой поднялась высокая фигура.
— Отец!
Матотаупа не мог говорить. Он прижал мальчика к себе на одно мгновение, всего на одно мгновение. Потом взял за руку и повел к своему коню, который лежал в небольшой ложбинке. Бизоний конь Харки пошел за ними. И лошади приветствовали друг друга так, как это бывало всегда. Матотаупа и Харка молчали. Они легли рядом друг с другом на землю и положили головы на шею коня. Солнце освещало прерию своими последними лучами, и трава уже шелестела от вечернего ветерка. Харка прижался щекой к плечу отца. И все еще не было сказано ни слова. Да и нечего было говорить: они принадлежали друг другу. Они разделят тяжесть изгнания. Они свободны, как птицы.
Да, они никогда не смогут прийти к людям своего рода, никогда по вечерам не услышат флейты, а по утрам веселого крика детей, никогда не будут танцевать с обитателями стойбища бизоний танец, никогда не будут сидеть с соплеменниками у потрескивающего очага, никогда не наденут куртки, расшитой матерью или сестрой…
Никогда!
И все потому, что Хавандшита лжец. Потому, что все поверили ему, даже Татанка-Йотанка, даже Четан, даже Курчавый.
Харка отдал отцу свой нож, но когда хотел вручить ему и ружье, Матотаупа отказался: пусть Харка сам пользуется ружьем.
Вместе Матотаупа и Харка были достаточно сильны. Достаточно сильны, чтобы жить в диких прериях, которые были их родиной. О дальнейшем они еще не думали. Все остальное, что могло сопутствовать их горькой судьбе — сомнение, ненависть, жажда мести, — все это было сейчас от них далеко.
Так посидели они вдвоем, потом поднялись, сели на коней и направили свой путь дальше на запад. И тут Матотаупа произнес первые слова:
— До гор я должен ехать не оглядываясь, в этом я поклялся. Места охоты нашего племени нам надо забыть навсегда.
Гора хранит молчание
Солнце стояло в зените. В полуденной жаре колебался воздух. Ветры, обычные спутники весны в Блэк Хилсе, утихли. Лес пах смолой. Вывернутые с корнями деревья умирали, и на их месте пробивалась трава и молодые кустики. Жужжали пчелы.
На краю обрыва в тени ветвей стоял медведь. Солнечные лучи, пронизывая только что развернувшуюся листву, играли на его бурой шкуре, поблескивали в маленьких глазках.
Медведь присел, поднял передние лапы, уложил их уютно одна на другую, глубоко втянул воздух, подумал и еще раз принюхался. Наконец, он поднялся и начал пробираться через поваленные стволы. Искусно балансируя на ветвях, цепляясь длинными когтями, он влез на толстый ствол с могучей кроной и забрался в самую гущу веток.
Гора хранит молчание
Солнце стояло в зените. В полуденной жаре колебался воздух. Ветры, обычные спутники весны в Блэк Хилсе, утихли. Лес пах смолой. Вывернутые с корнями деревья умирали, и на их месте пробивалась трава и молодые кустики. Жужжали пчелы.
На краю обрыва в тени ветвей стоял медведь. Солнечные лучи, пронизывая только что развернувшуюся листву, играли на его бурой шкуре, поблескивали в маленьких глазках.
Медведь присел, поднял передние лапы, уложил их уютно одна на другую, глубоко втянул воздух, подумал и еще раз принюхался. Наконец, он поднялся и начал пробираться через поваленные стволы. Искусно балансируя на ветвях, цепляясь длинными когтями, он влез на толстый ствол с могучей кроной и забрался в самую гущу веток.
У одного из суков, в дупле, копошились пчелы, и косолапого привлек запах меда. Встав на задние лапы, он запустил переднюю в дупло и, вытащив назад, стал с удовольствием ее обсасывать.
Вот тут-то пчелы и обратили на него внимание и облепили со всех сторон.
Медведь заревел, принялся отбиваться от них лапами, но маленькие насекомые не отступали и жалили его. Напоследок косолапый все-таки запустил еще раз лапу в дупло, облизал ее, потом поспешил по стволу вниз и с легкостью белки соскользнул на землю. Но рассерженные пчелы продолжали преследовать его, а он все бежал и бежал. И вдруг встал, точно окаменев.
Пчелы продолжали гудеть над ним, но он замер, потому что увидел перед собою более страшного врага — человека.
Человек смеялся. Может быть, медведю показалось, что человек хочет испугать его, и он сам зло заворчал. Но человек стоял против медведя и смеялся. Пчелы воспользовались случаем и добрались до самых чувствительных мест косолапого лакомки, и тут уж зверю стало совсем невмоготу. Он прыгнул в кусты и бросился наутек.
Человек посмотрел вслед удиравшему хищнику. «Глупец!» — со смехом произнес он и, когда зверь исчез, спрятался в кустарник, не прекращая наблюдения за склоном горы.
Убедившись, что все спокойно, он осторожно двинулся к нагромождению деревьев, где только что хозяйничал медведь. Шел он осторожно, стараясь не оставлять за собой следов. Добравшись до поваленных деревьев, он принялся пробираться через них, пожалуй, даже более проворно, чем это только что делал бурый великан. Он остановился у огромного ветвистого ствола, но не собирался грабить пчел. Ветви дерева образовывали плотный шатер, и человек, достав нож, срезал несколько веток, проделав проход внутрь. Он втащил под крону дерева два кожаных мешка, которые принес с собой, ружье он тоже оставил здесь, а сам осмотрелся, прикинув, найдутся ли удобные пути к отступлению, и, взобравшись повыше, обосновался на прочном суке, чтобы видеть и склон горы, и прерию у подножия скал, и холмы, теряющиеся вдали.
Пчелы летали вокруг него, но, кажется, наступательный порыв у них прошел, а человек их не тревожил, он только спокойно обозревал окрестности. Тишина окружающего леса, кажется, удовлетворила его. Но он хотел иметь полную уверенность, что поблизости нет ни одной живой души, и до самого вечера он не двигался, словно сросся с деревом, на котором сидел.
Когда солнце склонилось к закату, он спустился в облюбованный уголок. Развязав один из мешков, взял полную пригоршню растертого бизоньего мяса и высыпал себе в рот. Из другого мешка — бурдюка — он нацедил глоток воды. Это была вся его еда за целый день. Он был полон сил и мог позволить себе некоторое время довольствоваться таким пайком.
Размышляя о пережитом, он думал, что наступающая ночь может совершенно перевернуть его жизнь. Ну, может быть, не сразу, не так-то быстро все делается, но какой-то поворот в эту ночь все-таки должен произойти.
Должен!
Человек был молод. Считалось, что ему двадцать три года. Впрочем, сколько ему лет в действительности — он и сам не знал, потому что свидетельства о рождении у него не было и, по-видимому, его появление на свет не было связано ни с какой письменностью. О своих отце и матери он никогда ничего не слышал. Самым ранним его воспоминанием был грохот падающего дерева; он тогда очень испугался. Позже он уже не пугался падающих деревьев, не боялся он и своего названого отца и его побоев. Припоминался ему еще случай, когда он хотел помочь своей приемной матери, избитой до полусмерти мужем. Но, помирившись, его приемные родители с такой яростью набросились на мальчика, что едва не убили его. И с тех пор у подростка не появлялось желания кому-нибудь помогать. Он очень рано научился валить деревья, пить бренди, стрелять и орудовать ножом. Однажды он принял участие в нападении на почтовую карету, совершавшую рейсы по огромной стране с запада на восток. Тут он впервые увидел людей в богатых одеждах, впервые в его руки попал туго набитый кошелек. Он сумел спрятать кошелек, прежде чем его заметили товарищи по грабежу. С этим кошельком он бежал в прерии. У одного из пограничных торговцев он купил себе превосходное ружье и решил самостоятельно заняться разбоем. Он стал охотиться за почтальонами, которые доставляли документы и деньги. Эти парни были хорошо вооружены, и у них были великолепно выученные кони. Но юный бандит нападал на них врасплох, в лесу, и удача сопутствовала ему. Последнее в его жизни проявление жалости было связано именно с почтальоном. Тот просил пощадить его, рыдал, говорил, что он сирота. Конечно, кого же и сделать таким посланцем, как не сироту, по которому некому будет лить слезы. И вот тут-то у молодого бандита, который и сам был сиротой, шевельнулось какое-то чувство, похожее на жалость. Но он справился с собой и нанес смертельный удар…
В кабачках и притонах, за игрой и выпивкой деньги текли, как вода сквозь пальцы. Но потом молодой разбойник стал практичнее смотреть на жизнь и понял, что деньги — это все и что нужно стать богатым. С тех пор все его помыслы были направлены на осуществление этого желания. Добыча на дорогах не могла уже удовлетворить его: это было слишком непостоянно и опасно.
Он поступил на службу в войска сначала Южных, потом Северных штатов, ведущих между собою многолетнюю гражданскую войну. Он стал разведчиком. На войне грабеж был вполне законным занятием, но и он не принес желанного результата…
Надо иметь золото! Много золота! Где-то в глуши, куда еще никто не сунул носа, он может стать обладателем неисчислимых сокровищ! Сегодня ночью, именно сегодня ему должно, наконец, повезти. Сегодня он должен стать обладателем золотой россыпи, к которой еще никто не подобрался, во всяком случае никто из белых…
Человек притаился в своем убежище и, наблюдая, как сгущается тьма наступающей ночи, он чувствовал себя все ближе и ближе к заветной цели. Он был гладко выбрит — это была единственная роскошь, которую он себе позволял. Солнце и ветры не пощадили его кожу и сделали похожим на индейца. На ногах у него были мягкие лосиные мокасины. На голове — парик с двумя косами. Это был скальп женщины, которую он убил.
Коня он отпустил свободно бегать по прерии, чтобы сбить с толку преследователей. Пусть думают, что он убит. Ведь индейцы знают, если конь бегает по прерии, то его владелец либо убит, либо сумасшедший.
Сумасшедший! Всякий, кто знал его имя, не посчитал бы его сумасшедшим. Рыжий, Рэд, или Рэд Джим, или Рэд Фокс, или… а не все ли равно, как его назовут, — парень с твердой рукой и вполне определенным взглядом на жизнь был достаточно хорошо известен в этих местах.
Этой ночью он хотел родиться вновь. Первый раз ему это удалось, но он появился на свет бедняком. Теперь он родится богатым человеком. Недосягаемо богатым будет он в этой второй жизни.
Рэд вылез из своего убежища. Провиант и ружье он оставил там, чтобы ничто не стесняло его. Парик ему тоже был сейчас не нужен. Осторожно, не задевая ни за ветки, ни за корни, он стал карабкаться по круче. Поднявшись метров на триста над тем местом, где произошла его встреча с медведем, он оглянулся назад, прислушался.
Было уже совсем темно. Между деревьями порхали летучие мыши. И больше никакого движения.
Поднимаясь выше, он забрал влево. Подъем стал круче. Местность была Рэду хорошо знакома. Рэд решился на этот поход, убедившись, что поблизости нет ни индейцев, ни белых охотников, однако он старался не оставлять следов.
Была полночь, когда Рэд Фокс достиг скалистой стены, которая была прикрыта деревьями, растущими у ее подножия. Наверху тоже были деревья. Рэд снял мокасины и, нащупывая еле заметные выступы, стал подниматься.
Наконец он добрался до входа в пещеру, о котором знал из рассказа Беззубого Бена. Именно отсюда он задумал проникнуть в пещеру. И теперь он уже забыл и думать о том, как станет «большим господином» и будет жить в свое удовольствие. Все помыслы Рэда были направлены на то, чтобы двигаться к цели.
В пещере ему пришлось пробираться между огромными свисающими с потолка и поднимающимися с пола сталактитами и сталагмитами. Пол постепенно понижался, и издалека, из глубины доносился шум, о происхождении которого Рэд тоже знал от Бена. Водопад. Именно этот водопад оказался весной непреодолимым препятствием для Бена. Рэд будет умнее, он не даст унести себя струе воды. А Бену… Бену просто повезло, что ему удалось выбраться. Такие приключения не для него. Бену лучше подходит занятие торговлей на Найобрере, там-то уж ему нечего опасаться. И именно Рэд посоветовал этому беззубому ослу заняться таким доходным и совершенно безопасным делом. Нет, уж теперь-то Бен больше не сунется в пещеру, в этом Рэд был уверен. Эти места теперь полная собственность Рэда, его вотчина.