Реквием - Маринина Александра Борисовна 9 стр.


– Тебе – скукотища, мне – удовольствие. Почему ты считаешь, что я должна быть похожа на тебя? Ты думаешь, что ты устроен правильно, а все, кто от тебя отличается, устроены неправильно и их нужно переделывать и перевоспитывать? А что будет, если я начну считать так же? И стану день и ночь талдычить тебе в уши, как прекрасна аналитическая работа, как нужна она прогрессу цивилизации и процветанию человечества, а тот, кто этого не понимает, просто недалекая и ограниченная личность. Понравится?

– Все-все-все, – Коротков поднял руки, – я сдался без боя. У тебя появились любопытные аргументы. Откуда? Новые знакомые или новые книжки?

– Павел Михайлович Дюжин, тот самый, которого ты считаешь странноватым. Я тоже первое время не успевала в себя приходить от изумления перед его выходками и тоже считала его странным и слегка придурковатым. Но чем больше с ним общалась, тем яснее понимала, что он не странный. Он другой. Понимаешь? Просто другой. Не такой, как мы с тобой. Но ведь с его точки зрения это мы с тобой странные, потому что не понимаем и не чувствуем того, что понимает и чувствует он. Ему может быть ужасно некомфортно в каком-то конкретном месте, и он искренне не понимает, как все остальные могут в этом месте спокойно работать и общаться и ничего особенного не чувствовать. Мы с тобой считаем себя правильными, а Дюжина – нет. А Павел считает наоборот, и кто из нас прав?

– Разумеется, мы с тобой, – засмеялся Коротков, – потому что нас двое, а он один. Нас, стало быть, больше, и наше мнение победит, это основа демократии. Будешь спорить?

– Буду. Демократию придумали люди, когда сорганизовались в общество. Придумали, чтобы как-то управлять этим обществом. А то, что мы все разные, – это от природы, от воспитания и от жизни, которую каждый из нас прожил, и хотим мы этого или не хотим, нравится нам это или не нравится, но мы должны это принять. С этим ничего нельзя сделать, и никакой демократией различия между людьми не уничтожить.

– Ой, Ася, тебя куда-то в философию потянуло, – поморщившись, тяжело вздохнул Коротков. – Это уже не по моей части. Я человек простой и незатейливый, мыслю приземленными категориями и не задаюсь высокими вопросами о предназначении человечества. Мне бы убийство Барсукова раскрыть, вот о чем у меня голова болит. Так вернемся к твоему правильному Дюжину. Точнее, к проблеме Лерочкиного колечка. Могло ли быть так, что Саша Барсуков, через деда Немчинова или еще как-нибудь иначе, был связан с уголовниками и с ним за некоторые услуги расплатились этим кольцом, а Саша подарил его своей девушке?

– Могло, – согласилась Настя. – Вполне. Но все эти рассуждения хороши, только если кольцо то самое, принадлежавшее Тамаре Соловьевой. Если же нет, то все наши построения – на пустом месте.

– Вот и давай твоего Дюжина отправим к Лере на разведку. Надо прояснить вопрос раз и навсегда, чтобы не морочить себе голову дурацкими версиями, которые могут нас увести неизвестно куда. Зови Павла Михайловича сюда, сейчас мы его наладим.

Настю идея не воодушевила, она всегда с опаской относилась к любым случаям использования непрофессионалов в раскрытии преступлений, но, положа руку на сердце, не могла не признать, что и сама, бывало, так делала. Кого только она не привлекала себе на помощь! И мужа, и брата Александра, и его жену Дашеньку, и бывшего уголовника по кличке Бокр, и фотокорреспондента, и еще Бог знает кого. Ее смущала не сама идея как таковая, а кандидатура Павла. Хотя как знать, быть может, то обстоятельство, что он не похож на большинство окружающих, сыграет свою положительную роль. Как знать…

– Хорошо, – решительно произнесла она, – я сейчас позову Дюжина, и мы объясним ему, чего хотим. А к тебе у меня просьба. Мне нужен человек, который в последнее время появляется перед телекамерами вместе с Игорем Вильдановым.

– Вильданов? – недоуменно вздернул брови Юрий. – Это который? Певец, что ли?

– Что ли, – подтвердила Настя. – Поможешь?

– Помогу, только зачем? Ты же знаешь, подруга, я втемную не играю, это не мой профиль.

– Мне стало известно, что человек, которого сегодня часто видят рядом с Вильдановым, много лет назад постоянно бывал на даче у убитых супругов Немчиновых.

– И что с того?

– Я хочу поспрашивать у него насчет деда. Правда ли, что он не ездил на дачу, и почему приехал в тот единственный раз, когда застрелил сына с невесткой.

– Да зачем это тебе, Господи?! Дела давно минувших дней. Я еще понимаю, если бы то убийство надо было раскрывать. Но оно ведь раскрыто, более того, дед уже и срок отмотал, и вернуться успел.

Настя встала и молча принялась складывать в сейф бумаги, Коротков так же молча наблюдал за ней, ожидая объяснений. Объяснения будут, в этом он не сомневался. Все годы, что они проработали бок о бок на Петровке, никогда он не выполнял роль мальчика на побегушках, которого можно послать "туда, не знаю куда". И сам Коротков, и другие сотрудники отдела признавали, что голова у Каменской работает по каким-то одной ей понятным схемам, и частенько они не могли проследить цепь ее умозаключений, но Аська ни разу не позволила себе ничего такого, что могло бы быть истолковано как фраза типа "не понимаешь – ну и не понимай, тебе дали задание – твое дело выполнять". Она всегда все объясняла, подробно, дотошно, на пальцах и при помощи начерченных на бумаге стрелочек и квадратиков, объясняла до тех пор, пока человек не начинал удивляться своей глупости и тому, что сам до этого не додумался. Ведь это так просто и лежит на поверхности!

Наконец все лишнее было убрано со стола, оставшиеся документы разложены по папкам и аккуратно сложены в стопку. Настя критически оглядела наведенный порядок и снова уселась на свое место.

– Юра, дед Немчинов – одна из наших версий в деле об убийстве Барсукова. И мы должны знать о нем как можно больше, прежде чем начнем с ним разговаривать. Он может оказаться очень опытным и опасным преступником, и если мы его спугнем – прощения нам с тобой не будет. Главным образом, конечно, тебе, потому как я в этом деле сбоку припека. И есть еще одна деталь, которую я хотела бы прояснить. Василий Петрович Немчинов был задержан на платформе, когда ждал электричку, чтобы уехать в Москву. В уголовном деле есть план поселка, от дачи до платформы не больше пятисот метров по хорошей грунтовке. Стало быть, средним шагом можно дойти минут за десять, а быстрым – еще меньше времени нужно. Однако деда взяли на платформе, когда с момента убийства прошло почти полтора часа. Я хочу найти расписание движения поездов за тот год и убедиться, что в этот самый момент между электричками действительно был большой перерыв. В противном случае я, как говорят в Одессе, интересуюсь знать, почему он не уехал на первом же проходящем поезде и где болтался целых полтора часа. Нормальный человек должен ноги уносить с места преступления как можно скорее.

– Это было поздно вечером? – спросил Коротков, наморщив лоб. – Я не знаю подробностей.

– Нет, солнце мое, это был белый ясный день, по телевизору как раз "Семнадцать мгновений весны" показывали. И при этом суббота. У меня, конечно, дачи нет, но даже я знаю, что в выходные дни не бывает таких перерывов между поездами, в радиусе тридцати километров от Москвы электрички ходят каждые десять-пятнадцать минут. Повторяю, я найду расписание и уточню этот момент, но мне уже сейчас понятно, что тут не все гладко.

– Ясно, – кивнул Юра, – информацию принял, сомнения разделяю. Давай зови своего экстрасенса.

– Не вздумай так назвать Павла, он обидится, – предупредила Настя, снимая телефонную трубку.

Глава 5

Зотов любил обедать в дорогих ресторанах, причем именно обедать, а не ужинать. Днем всегда было мало народу, и от этого у него возникало ощущение изысканности и привилегированности, которое всегда исчезало, когда вокруг было много посетителей. Какая же это привилегия, если она доступна такому числу людей? Ужинал он обычно дома, а вот обедать предпочитал в "Англетере" или в другом ресторане такого же класса.

Подъезжая к угловому зданию на Лубянке, он быстро оглядел припаркованные машины и увидел темнозеленый "Сааб". Левченко уже здесь, притащился раньше времени, не терпится ему. Договорились же на два часа, а сейчас еще только без двадцати. Зотов с досадой сорвал с рук тонкие "водительские" перчатки и швырнул ни в чем не повинные кусочки кожи на пассажирское сиденье. Этот сукин сын Левченко в жизни никуда вовремя не пришел, и не потому, что не умеет быть точным, а потому, что любит, чтобы его ждали. Тот факт, что он заявился почти на полчаса раньше назначенного времени, говорит только о том, что дело, о котором пойдет разговор, для него сегодня важнее всего на свете, даже важнее его собственной значимости. Зотов многое отдал бы, чтобы и сегодня прождать своего знакомого лишние минут сорок, а то и час. Ему нечего ответить Левченко, пока нечего.

Закрыв машину, он неторопливым шагом двинулся к ресторану. Подтянутый швейцар, он же гардеробщик, с вежливой улыбкой принял у Зотова роскошную дубленку от Версаче, которую тот купил в Париже и придирчиво оглядывал каждый день в поисках пятнышка или хотя бы малюсенькой дырочки. Главное – не запускать процесс, считал Зотов, главное – вовремя среагировать, не дожидаясь, пока пятнышко уже нельзя будет вывести, а дырочка разрастется до размеров кулака.

Левченко, конечно, занял стол, который нравился Зотову меньше всего, да еще вдобавок сидел за ним спиной к стене, оставляя Зотову единственную возможность занять место спиной к залу. Ну не сукин ли сын! Ведь они уже трижды за последние месяцы обедали здесь, и каждый раз Зотов приходил первым и занимал один и тот же столик, за который садился всегда. И все три раза к слову упоминал, что это его любимое место, оно слегка на отшибе и в углу, так что оба собеседника имеют возможность сидеть спиной к стене и одновременно видеть весь зал. Это было важно для Зотова, очень важно, он не мог находиться спиной к двери и тем более к просторному залу, ибо был нервным и тревожным. Левченко, конечно, его слова мимо ушей не пропустил, потому сегодня приперся пораньше и занял такое место, чтобы Зотову уж и вовсе не по себе стало. "Глупо, право слово, – сердито подумал Вячеслав Олегович, двигаясь в сторону Левченко с сияющей улыбкой. – Если ты хочешь, чтобы человек для тебя что-то сделал, заставь его любить тебя, и он в лепешку расшибется. А ты заставляешь меня нервничать, как будто, если я распсихуюсь, дело пойдет быстрее. Не пойдет оно быстрее. Оно вообще никак не идет".

– Вы сегодня рано, – заметил он вместо приветствия, делая над собой усилие, чтобы не дать прорваться раздражению. – Прошу прощения, что заставил вас ждать, я был уверен, что приду первым.

– Ничего страшного, – снисходительно откликнулся Левченко. – Присаживайтесь.

Вот так всегда, с ненавистью подумал Зотов. Я пришел на двадцать минут раньше и в результате вынужден оправдываться, словно нашкодивший пацан. Господи, Левченко, как же мне от тебя отделаться? Не отделаться, видно, никак, я завяз по уши. Утешает только то, что и ты в том же дерьме плаваешь.

По установившемуся много лет назад порядку деловые разговоры не начинались, пока официант не примет заказ. Однако сегодня Левченко, кажется, решил нарушить все возможные и невозможные правила, к которым сам же и приучил своих партнеров. Сначала явился без опоздания, а теперь и разговор начал сразу же, с места в карьер.

– Чем порадуете, Славочка? Когда я могу ожидать материал?

– Порадовать нечем, Николай Степанович, – вздохнул Зотов. – Идет сбой за сбоем, у меня ничего не получается. Честно говоря, я исчерпал все свои возможности выяснить судьбу материала. Мне горько вам это говорить, но, похоже, я вообще никогда не сумею это сделать. Нельзя ли решить вашу проблему как-нибудь иначе?

Левченко сверкнул глазами из-под кустистых бровей и нахмурился. Зотову стало страшно от собственной смелости. Никогда, никогда за все годы, что они знакомы, он не смел так разговаривать с могущественным Николаем Степановичем. С самого начала все было поставлено так, что Левченко формулировал задание, а Зотов из-под себя выпрыгивал, чтобы его выполнить. И выполнял. За что получал благодарность как на словах, так и в весьма овеществленной форме, поддающейся устному счету. Правда, их сотрудничество, начавшееся много лет назад и хорошо отлаженное, в последние годы замерло. То ли Зотов перестал его устраивать, то ли задания стали другими и их поручали другим исполнителям. Какое-то время Вячеслав Олегович даже тешил себя иллюзией, что Левченко больше нет на свете. Умер, например, или еще что нехорошее случилось. Ничего, однако, нехорошего с Николаем Степановичем не случилось, и вот он снова возник и требует достать материал, который ему нужен для каких-то политических козней.

– Вам горько говорить, Славочка, а мне горько слышать, что деньги, которые я в вас вкладывал, ухнули в пропасть. Вы что, забыли…

Ему пришлось прерваться, так как подошел официант, держа наготове блокнот и ручку. Зотов быстро сделал заказ, не глядя в меню, он наизусть знал все, что там написано. Левченко же, по обыкновению, возился, перелистывая страницы и без конца что-то уточняя у официанта. Наконец они остались одни, и Николай Степанович продолжил свою тираду точно с той же буквы, на которой остановился. Это была еще одна его особенность: никто и ничто не могло сбить его с мысли или с фразы.

– …как пришли ко мне юным, нищим и глупым и попросились на работу? Вы ничего не умели, даже петь, хотя вас этому учили долгие годы хорошие учителя. Я нашел возможность вас использовать, да еще так, чтобы вы получали хорошую зарплату. Я учил вас работать и зарабатывать, я ввел вас в круг людей, благодаря которым вы и тогда жили безбедно, и сейчас имеете возможность пропихивать всюду своего бездарного протеже Вильданова. И что же в благодарность? Что я слышу от вас? Жалкие, беспомощные слова о том, что вам горько, но вы чего-то там не можете. Это не разговор, дорогой мой. Для беседы со мной вам следует тщательно проработать свой лексикон, чтобы я больше этих слов не слышал. Теперь к делу. Меня торопят, и потому я тороплю вас. Ситуация, к вашему счастью, не пожарная, еще три дня назад правительственный кризис казался неизбежным, и, если бы он разразился, материал понадобился бы срочно, но на этот раз все обошлось. Мои аналитики считают, что теперь наступит затишье до начала весны. Так что время у вас есть, но немного, не обольщайтесь. Я люблю запасаться оружием заранее и стараюсь ничего не откладывать на последнюю минуту. Вы меня поняли, Славочка?

– Я вас понял, – как можно тише произнес Зотов, чтобы не дать выплеснуться ненависти и злости. – Сделаю все возможное.

Принесли закуски, и некоторое время они молча поглощали изысканные деликатесы.

– О вас говорят забавные вещи, – вновь заговорил Николай Степанович, ловко кромсая щипцами клешни и хвост огромного лобстера. – Вы в курсе, Славочка?

– О чем вы?

– О вас и вашем мальчике, с которым вы не расстаетесь ни на минуту. Это правда?

Зотову стало противно, но он сделал над собой усилие, чтобы не дать лицу исказиться в гримасе отвращения. Что он понимает, этот грязный хитрый старик?! Для него существует только два вида близости между людьми: секс и деловое партнерство. Если двое мужчин не являются партнерами по бизнесу, но много времени проводят вместе, значит, тут секс, и никакие другие варианты даже не рассматриваются. Дружба, привязанность, уважение – все это недоступно пониманию Николая Степановича Левченко. И объяснять бессмысленно. Но и не ответить нельзя.

– Это глупости, – с деланным равнодушием сказал Зотов. – Мы действительно видимся ежедневно, иногда проводим вместе весь день с утра до вечера, иногда встречаемся всего на полчаса, это обусловлено графиком его репетиций, выступлений, записей и деловых встреч. Сколько нужно по графику, столько я и провожу времени с Игорем. Не говоря уж о том, что я просто с ним занимаюсь как педагог, и занимаюсь с самого детства, вы же это прекрасно знаете. Кроме того, вы точно так же прекрасно знаете, что в плане секса я люблю женщин, а вовсе не мужчин. Я ответил на ваш вопрос?

– Славочка! – Левченко мерзко захихикал и погрозил ему зажатыми в руке щипцами. – Я знаю и другое. Когда вы начали возиться с этим юным дарованием, у вас была какая-то жена. И где она теперь? Более того, вы потом женились еще раз, и ваша вторая супруга тоже растворилась в тумане. Женщины уходят, а мальчик остается. Согласитесь, картинка красноречивая. Кстати, дружочек мой, как поживают ваши дети? Или вы изгнали их из своей жизни вместе с очаровательной супругой?

– Дети здоровы, спасибо, – сдержанно ответил Вячеслав Олегович.

– Прелестные были ангелочки. – Левченко прикончил-таки лобстера-гиганта и тщательно вытер пальцы салфеткой. – Я вам всегда слегка завидовал, ибо мои сыновья приносят мне, увы, мало радости. Даже когда они были еще в нежном возрасте, от них были одни неприятности. Не успевал вытаскивать их из милиции за разные шалости. А уж когда выросли… Впрочем, неизвестно еще, что из ваших ангелочков получится. Сколько вашей старшей девочке? Насколько я помню, должно быть лет пятнадцать?

– Весной будет шестнадцать, – кивнул Зотов.

– А мальчику?

– Одиннадцать.

– Смотрите не упустите, – назидательно произнес Николай Степанович. Возраст опасный, всякое может случиться. Да что я вам рассказываю, будто сами не знаете.

Слова прозвучали для Зотова как пощечина, нанесенная вымазанной в дерьме ладонью. Интересно, может ли он вообще о чем-нибудь разговаривать с Левченко, не испытывая отвращения и брезгливости? Казалось бы, нейтральная тема – дети, ан нет, и тут мерзкий старикашка ухитрился сказать нечто такое, от чего Зотова аж передергивает.

Назад Дальше