На подлете к цели данные о параметрах посадки автоматически загрузились в «балалайку» Шэня. «Лэйгун» был настолько совершенной машиной, что, имея в распоряжении подобные «лоции», без труда мог приземлиться в автоматическом режиме. Собственно, это он и делал, капитан лишь следил за правильностью траектории приближения к точке. Выход на привычную глиссаду посадки в этот раз был не нужен – садиться они будут с помощью шахтного двигателя, способного удержать тушу орбитального истребителя в любом положении. Вертикальная посадка. Прелесть и расточительство – шахтный двигатель потреблял столько топлива, что, исключив посадку, можно пролететь еще около сотни километров.
Авианосец «Зенг Хе» казался небольшой вертолетной площадкой с высоты, на которой завис «Лэйгун». Получив данные с корабля и обработав траекторию спуска, самолет резко ухнул вниз – шахтный двигатель умел разгонять машину в обе стороны. Резко, но плавно, без толчков, «Лэйгун» затормозил в паре десятков метров над отведенной специально для него площадкой с особо прочным покрытием, на секунду завис и медленно опустился на палубу авианосца. Турбина тут же смолкла, Шэнь услышал, как закрылась шахта установленного в вертикальной плоскости двигателя и отщелкнулись замки блистера кабины.
Впереди плескалось море, а сзади, на пару сотен метров, вдаль уходили два ряда тяжелых боевых вертолетов. Палуба хорошо освещалась, но море выглядело темным пятном – здесь, у берегов Африки, небо на востоке только начинало светлеть. «Лэйгун» обогнал солнце.
«Сеанс связи окончен», – гласили появившиеся на глазном наноэкране иероглифы. «Лэйгун» переключился в режим ожидания.
В это же мгновение площадка, на которой стоял истребитель, немного подалась назад и втянулась внутрь корпуса авианосца.
Блистер кабины, переломившись пополам, открылся. Шэнь отключил психопривод и снял летный шлем с маской. Полковник Хэ сделал все это раньше – его субтильная фигура ловко спускалась по приставленной лесенке. Техники стояли в темноте ангара, метрах в пятнадцати от самолета, и терпеливо ждали, когда смогут заняться машиной так, чтобы это не помешало высокому гостю. Рядом с «Лэйгуном» стоял только высокий человек в морской форме с погонами адмирала. Шэнь не видел раньше его, но знал, что эскадрой командует адмирал Бодуань.
На Шэня Бодуань не обращал никакого внимания. Он широко улыбался и приветливо кивнул Хэ, прижав руки к груди.
– Здравствуйте, товарищ адмирал, – чуть радушней, чем того требовал протокол, сказал Хэ.
– Здравствуйте, товарищ…
– Полковник Хэ, – подсказал гость. При прошлой их встрече его звали иначе.
– Товарищ Хэ, – закончил приветствие Бодуань.
13. Побережье Африки
– Черт бы побрал эту Африку! – злобно прошипел заключенный по имени Садех. Он снова зацепился за обломок корня, который обрубил Куцев, и разодрал себе плечо. Рваный рукав обильно намок красным.
Как только сошли на берег, он постоянно ворчал и жаловался на жизнь. Собственно, было от чего.
Добрались ранним утром, когда на востоке только появилась полоска грядущего восхода. Пока возились с катером, посветлело.
На берегу, где по всем канонам должна была простираться полупустыня, похожая на ту, что они видели на Тюремном острове, их встретили буйные и совершенно непроходимые заросли мангры. Воздушные корни мангровых деревьев, сплетающиеся в конструкции, которые вполне могли бы конкурировать с противотанковыми ежами, торчали из черной, пахнущей прелым жижи на высоту человеческого роста. Пройти насквозь не представлялось возможным. Единственный вариант – прорубать просеку, вооружившись мачете.
Чем и занялись Куцев с Али. Другого варианта и не было – Мартин ранен и малоэффективен в рубке мангры, Мустафа… ну, капитан всегда остается капитаном. Даже в плену. И потом, мачете у них всего два.
Руки болели. Водянки на ладонях Куцев натер еще в шлюпке, когда орудовал веслами – в паре сотен метров от берега сдохла последняя батарея Ллейтона. Теперь водянок давно уже не было, их место заняли сочащиеся кровавым раны. А берег, столь желанный как бандитами, так и плененными моряками, встречал неприветливо.
Катер оставили у границы странного леса. Бросили якорь и крепко привязали конец к деревьям. Скорее всего, пара-тройка приливов оторвут его. В любом случае, толку от шлюпки теперь немного, да и возвращаться сюда они вряд ли станут.
– Откуда здесь такая растительность? – орудуя непривычным мачете, спросил Куцев. На расчистку дороги в пределах одного дерева уходило по пятнадцать-двадцать минут, а до твердой почвы, судя по всему, было еще метров двадцать. Да и там не похоже, чтобы заросли заканчивались.
Вопрос был риторическим, однако на него ответил Мартин:
– Наверное, где-то рядом в море впадает река. Пресная вода – она несет ил и дает жизнь деревьям. Мангровые леса полны живности, это кладовая природы.
– Дерьмо это, а не кладовая, – плюнул Куцев в мутную воду. – Уж лучше бы здесь была пустыня.
– Вот уж неуверен.
– Перемазались все, как черти, – продолжил ворчать Куцев.
Внешний вид действительно изрядно попортился. Одежда промокла, черный липкий ил, в который ноги проваливались до колена, казалось, был везде. Даже во рту, отчего Виктор непрерывно сплевывал, пытаясь избавиться от противного привкуса. Гнилое место.
Куцев получил чувствительный тычок стволом «дрели» по затылку.
– Меньше разговаривай! – рявкнул на него Штрайх.
Мерзкие твари. Правильно вас в «Африку» упекли. Неизвестно, чем провинились перед Анклавами, но место для вас, гниды, самое подходящее.
А теперь они еще пытаются выбраться из этого дерьма на горбу у Куцева. Виктор бросил короткий злобный взгляд на бывшего заключенного, а потом широко замахнулся мачете, вонзив острый клинок в воздушный корень мангры. Штрайх шарахнулся на полшага назад. Трусливая обезьяна. Главное – не переборщить, а то еще застрелит ненароком от испуга.
Последним в их странной команде шел Моралес. Куцев так и не понял, кем он был в «Африке». Но совершенно точно – не заключенным. Странный тип. Странный и опасный. От него так и веяло немой угрозой. И эта его манера смотреть словно бы сквозь собеседника безумно раздражала. Впечатление, что он постоянно пребывал в глубоком раздумье, не обращая внимания ни на что вокруг. Но это впечатление было обманчивым: Виктор не раз замечал, что Моралес реагирует на любые раздражители, причем скорость его реакции поражала.
Удар, еще удар. Сразу два витых воздушных корня с треском переломились, Куцев шагнул вперед и под ногами появилось твердое. Наконец закончилось это болото! Но заросли как будто не становились реже.
– Это дерьмо долго еще будет продолжаться? – спросил Куцев у Мартина, когда все выбрались на твердую землю. Крайс, похоже, кое-что знал о подобных зарослях.
– Не знаю. Зависит от количества влаги. Здесь почва твердая, значит, река довольно далеко. Если пойдем в правильную сторону – скоро выйдем из мангры.
– Знать бы, где эта правильная сторона.
Толстый Али сел прямо на землю и, морщась, облизывал растертые в кровь ладони. Отдуваясь, на островок суши вышел Мустафа. За ним тянулись влажные черные следы. Замечательные походные ботинки капитана были безнадежно испорчены, в них хлюпало. Следом выбрался седовласый Гамми и двое бандитов. Один с «дыроделом», другой с «дрелью» в руках. Оружие оба взяли из арсенала моряков.
Последним появился Моралес. Ему все было нипочем. Можно подумать, что он не шел вместе со всеми через непролазные заросли, а гулял по парку. Только испачканные черным армейские ботинки и низ брюк говорили об обратном. На лице главаря все также присутствовало выражение полного безразличия к окружающему.
Моралес выбрался на берег, отряхнул с брюк и обуви налипшие комья ила и отошел в дальний угол небольшой опушки, на которой все расположились. Он оперся спиной на корни и прикрыл веки.
На шее у него болтались две «дрели», взятые про запас. Куцев отметил, что «дыродел» главаря торчал сзади из-за пояса. Он не нес его в руке. Излишняя самоуверенность?
Что-то подсказывало Виктору, что сейчас все изменится. Он не мог объяснить, почему так думал, не знал причин, но его подсознание настаивало, что сейчас самое время быть начеку, а не расслабленно отдыхать.
Как оказалось, Моралес тоже придерживался подобного мнения, а его расслабленность – не более чем отвлекающий маневр.
В какой-то момент, минуты через две, после того как из болота вышел главарь, Садех и Штрайх коротко переглянулись.
От Куцева не ускользнул этот вороватый взгляд, хоть он и не собирался вести наблюдение за своими конвоирами. Все произошло само собой, мозг, уставший от нахлынувших за последние двое суток событий, от недосыпа и голода, казалось, автоматически вычленял важные события.
От Куцева не ускользнул этот вороватый взгляд, хоть он и не собирался вести наблюдение за своими конвоирами. Все произошло само собой, мозг, уставший от нахлынувших за последние двое суток событий, от недосыпа и голода, казалось, автоматически вычленял важные события.
Виктор поднялся и сделал несколько шагов в сторону Моралеса, словно бы намереваясь продолжить рубить заросли. Зачем он это сделал в тот момент, он не знал. Тело само решало, как поступить.
– Знаешь, босс, – начал Садех, поднимаясь.
Но Моралес не дал ему договорить. Он почти и не шевелился, казалось, даже глаз не открыл. Он только произнес: «Знаю». – И в его руке, словно по мановению волшебной палочки, вдруг появился «дыродел». Грохнул выстрел. Штрайх, как бы невзначай направивший ствол своей «дрели» в сторону главаря, всхлипнул и повалился на землю. Изо рта у него пошла кровавая пена. Садех, обомлев от стремительности событий, изумленно смотрел на пистолет в своей руке, так и не направив его на Моралеса. Ему выпало прожить на полсекунды больше Штрайха.
И в этот момент на арену вышел Куцев. Когда Моралес начал стрелять, он стоял в метре от главаря. С мачете в руках. При всей своей прыткости, Моралесу никак не удалось бы поразить сразу три мишени, находящиеся в разных местах.
Виктор взмахнул своим весьма грозным оружием. Он не задумывался, куда бить, тело выбрало наиболее подходящую мишень – широкое лезвие летело на вытянутую вперед руку, крепко сжимающую вороной «дыродел», который неумолимо поворачивался черной дырой ствола в сторону Куцева. Мачете опускался острием вниз, но в последний момент Виктор передумал и успел повернуть оружие боком. Лезвие плашмя ударило по руке, лязгнул металл о металл, и «дыродел» отлетел в сторону.
Пролетев чуть больше метра, пистолет застыл у ног капитана. Мустафа не спеша нагнулся и поднял оружие.
– А теперь, Моралес, мы будем играть по нашим правилам, – сказал он, направив ствол в сторону главаря. Теперь уже бывшего: свою шайку он уничтожил собственноручно.
Моралес поднял голову, потирая ушибленную кисть, и взглянул прямо на Хопкинс-Джани. Стрелять из висящих на шее «дрелей» он как будто и не собирался.
– Я не против, – сказал он.
Куцев отметил про себя, что Гамми во время короткого боя продолжал спокойно сидеть, никак не реагируя на происходящее. Ему, похоже, было все равно.
– Кто вы, Моралес? – спросил Виктор, забирая у него автоматы. Оба на предохранителе.
– Надзиратель. В прошлом. Потом на протяжении двух лет я был… королем «Африки». Боссом.
– Но почему вы не убили нас? Еще там, на острове?
Почему он убил своих головорезов ясно – банда задумала низвергнуть своего «короля».
– Застрелите этого гада, капитан, – прошипел Мартин, прижимая простреленную Моралесом руку к груди. У него были свои счеты с надзирателем.
На лице бывшего надзирателя наконец появилось проявление эмоций. Он был удивлен.
– А разве вы преступили закон? – спросил он.
14. Задолго до происшествия на Станции. Анклав Рио
Хоакин был единственным ребенком в семье.
Его отец, Хосе Моралес, работал на химическом заводе «Лас Корес Вивас». Не самая чистая работа. И не самая высокооплачиваемая.
Хосе было уже далеко за сорок, когда родился Хоакин. Изабелла, его жена, истово молилась Деве Марии, прося ребенка. В Рио сохранилось несколько католических храмов, отказавшихся вступить в лоно Католического Вуду после указа папы и проповедовавших истинную, неопороченную африканскими колдунами религию. Один из этих храмов и стал для Изабеллы источником искренней и сильной веры.
Химическое производство сделало свое дело – вожделенная беременность не наступала, и виной тому был Хосе. Так сказали врачи. Еще они сказали, что надежда есть, но она слишком мала, чтобы всерьез оценивать шансы. Понимая, что доходы семьи Моралесов невелики и экстракорпоральное оплодотворение не по карману этой паре, врач, хитро подмигнув молодой симпатичной пациентке, порекомендовал поискать здорового донора.
С тех пор набожная Изабелла не ходила к врачам. Медицина стала для нее прибежищем греха и порока.
Надеждам Моралесов суждено было сбыться лишь семнадцать лет спустя.
Хоакина воспитывали в строгости и почтении к канонам старой веры. Десять заповедей стали для него основополагающими принципами жизни.
Анклав Рио, растянувшийся на несколько десятков километров вдоль береговой линии Атлантического океана и уходящий высоко в нависающие над водой горы, оставался, по обыкновению, местом пестрым. Целые поселения, столетия назад получившие название фавеллы, не исчезали, несмотря на непрекращающуюся борьбу властей города Рио-де-Жанейро, а впоследствии – местного филиала Службы Безопасности Анклавов. Россыпи наползающих друг на друга трущоб росли на склонах гор, словно грибы после дождя. Строительство корпоративных небоскребов в этих местах не велось по причине большой крутизны склонов, территории оставались пустыми, а значит – лакомым куском для тех, кто не хотел тратиться на нормальное жилье, кто не желал работать и не признавал никаких правил. Сюда не совались даже безы – фавеллы были настоящим лабиринтом смерти для тех, кто решил бросить вызов сложившимся в них устоям.
Когда жители фавелл слишком уж наглели, досаждая корпоративным территориям, СБА поготавливало рейды хорошо организованных армий. Фактически, безы зачищали территорию – особо буйных просто расстреливали на улицах; главарей и провокаторов, тех, кто отсиживался по норам, отлавливали и отправляли в «Африку». Остальные – простые «мирные» жители – потихоньку рассасывались из зоны боевых действий, расселяясь в окрестных трущобах.
Но все усилия безов шли прахом – если никто из застройщиков не брался возвести в зачищенном районе нормальные цивилизованные строения, а чаще всего так и бывало, спустя пару месяцев территория снова наполнялась сбродом, собирающимся из всех районов Рио.
Именно в таком месте и вырос Хоакин. В фавелле, где каждый в той или иной мере мог считаться преступником, трудно было жить в соответствии с заповедями, которые юный Моралес впитал с молоком матери. Мальчик рос нелюдимым, он не играл на улице, не общался со сверстниками – Изабелла благоразумно рассудила, что уличные компании не самая подходящая сфера общения для ее сына.
Моралесы надеялись, что Хоакин сможет выбиться в люди, поступить в университет и, может быть, даже стать капером. Хосе копил деньги, отказывая себе во всем и тратя последнее здоровье на вредном производстве, где работал зачастую в две смены. Но Хоакин, к сожалению своих родителей, не блистал умом. Изабелла лелеяла мечту об образовании, но в глубине души понимала, что денег на учебу в университете не хватит, а на корпоративную стипендию рассчитывать не приходится. Но ей удалось сделать невозможное – она уберегла сына от улицы, где к пяти годам каждый становился вором.
Хоакин ходил в хорошую школу. Если, конечно, можно назвать какую-нибудь из школ в фавеллах хорошей. Он был бедно, но всегда опрятно одет, он не жил впроголодь. Он, но не его семья. Когда тебе девять лет, мир кажется интересным и разноцветным. Все возможности для тебя открыты. Хоакин не замечал, каких усилий стоит родителям сделать его детство именно таким. Не замечал до одного случая, изменившего всю его жизнь.
В тот день в Голо показывали «Марсианских крыс» – новый интерактивный фильм. Фантастика, настоящий шедевр современного виртуального кинематографа. Билеты стоили недешево, а для доходов Хосе – так и вовсе заоблачную сумму. Но старший Моралес знал, как хотел Хоакин посмотреть этот фильм.
Из-за природного недоверия системе, свойственной бедным людям, Хосе хранил большую часть сбережений в наличности. Поэтому деньги на билет были выданы именно ею – новенькими, приятно пахнущими краской, хрустящими банкнотами.
Хоакин не дошел до Голо всего два квартала. Два гребаных квартала, как он будет повторять много раз впоследствии. Но иногда в нашей жизни все меняется и из-за куда меньшей дистанции, чем два квартала растрескавшегося асфальта фавеллы в Анклаве Рио.
Их было шестеро. Почти ровесники, старше на год-два. Для них он был, что красная тряпка для быка – чистый, одет аккуратно, на лице улыбка. Он был не такой, как эти мальчишки, он не был озлоблен на мир, который вполне достоин того, чтобы его ненавидеть. Хоакин был обычным девятилетним ребенком, который мог бы жить внизу, на корпоративных территориях. Шоры, надетые Изабеллой на неиспорченный детский разум, сделали свое дело.
– Эй, полудурок, – услышал Хоакин, бодро шагая в направлении Голо. До кинотеатра оставались те самые два квартала.
Юный Моралес умел постоять за себя – никакие шоры не могли бы уберечь от обычных детских ссор. В школе частенько приходилось драться, но он никогда не ввязывался в драку, если можно было избежать этого. Заповеди требовали подставить другую щеку. И он это делал, снося обиды и оскорбления. Он только защищался – иначе было не выжить.