— Началось, — сказал он бодро и уточнил: — Начинается.
— Загонщики? — спросил я мудро.
— Нет, — ответил он, — их собаки. Но еще, судя по лаю, зверя не видят. Так, воздух нюхают, землю, там следы хоть и старые, но запах держится долго…
Я допивать не стал, снайперам вообще лучше не пить и даже не есть досыта, вообще жить медитирующим йогом.
Он проследил, как я отставил чашу и поднялся.
— Слишком не высовывайся!
— А что, — спросил я, — подойдут близко?
— Вряд ли. Но так… на всякий случай.
— Ты мудер, — сказал я. — Быстро схватываешь. Пора тебя придушить.
Он ухмыльнулся, а я лег между валунов на вершине и начал рассматривать местность внизу пока что поверх телескопического прицела.
Долгое время ничего не происходило, потом между деревьями начали мелькать рыжие пятна быстрых косуль, оленей, а собачий лай становился все громче и громче.
— Сейчас-сейчас, — пробормотал он над моим ухом, — сейчас увидим и охотников.
— Следом за собаками?
— С ума сошел? С другой стороны долины!
— Ага, — сказал я и чуть переместил длинный ствол, чтобы дуло смотрело на другой конец обширной поляны, которую Фицрой назвал долиной.
Справа собачий лай все громче, наконец из-за деревьев выбежали самые ленивые олени и целое стадо кабанов, а за ними загонщики с собаками на длинных поводках.
Те в таком азарте рвутся вперед, распахнув пасти и высунув длинные языки, что гребут лапами землю. Туго натянутые веревки вот-вот лопнут, потому сами загонщики бегут, откинувшись назад всем корпусом. Фицрой сказал с беспокойством:
— Что-то охотники запаздывают…
Я лег поудобнее и прильнул к окуляру, но слишком большое увеличение, надо сбавить, изображение слишком прыгает, торопливо повернул колесико, а другой рукой рычаг, восстанавливая резкость…
Фицрой буркнул с сочувствием:
— Нелегкое это дело?
— Быть человеком? — спросил я. — Хуже некуда.
— Есть, — возразил он.
— Что?
— Быть колдуном, — сообщил он. — У тебя вот руки трясутся.
— Это я кур крал, — признался я.
— Зачем?
— Нравится, — сказал я. — Что-то в этом есть такое, нарушительное… А человеку всегда надо что-то да нарушать, иначе он и не человек. Точнее, не мужчина. Женщины нарушать не любят, хотя иногда решаются. А мы просто обожаем…
— Это да, — согласился он. — Ого, вот они!..
Глядя поверх прицела, я увидел, как с другой стороны стены леса распахиваются кусты, кони выметываются разгоряченные, в седлах празднично вопящие всадники, молодые и немолодые лорды, их слуги и прочие спутники, вплоть до поваров.
— Охотники, — пробормотал он презрительно, — мне как-то пришлось одного знатнейшего лорда сопровождать… Никак он не мог ничего подстрелить, хотя лук у него был лучший во всем королевстве!..
— Ну-ну, — сказал я. — Дальше.
Он махнул рукой.
— Я взял заячью шкуру, натянул на кота и посадил под куст. Мой лорд увидел, начал подкрадываться, да так близко подошел, что заяц бы давно убежал, а коту что, сидит себе и мышей высматривает. Ну, прицелился мой горе-охотник, спустил стрелу… И хотя где-то шагов с десяти, но ухитрился только по носу бедную зверюшку щелкнуть.
— Ух ты, — сказал я, уже догадываясь, что дальше.
— Вот-вот. Заяц этот мявкнул страшным голосом, прыгнул на дерево и мигом взбежал на самую вершину!.. Мой лорд бросил лук и всю дорогу бежал до своего замка, даже позабыв, что прибыл на коне… Эх, где же король, не зрю…
— Не высовывайся, — напомнил я.
— Не заметят, — успокоил он. — Ты какую-то совсем колдовскую одежду мне сосватал! Ее не только ничем не рассечь, она еще и цвет меняет, как жаба какая-то…
— Жабы цвет не меняют, — просветил я. — Они всегда гордо-зеленые! Кроме тех, что красные, оранжевые, багровые и прочие. Все равно не слишком уж, камуфляж может и подвести.
— Каму… камуфляж?
— Маскировка, — пояснил я. — Колдуны часто им пользуются. Прикинуться чем-то куда проще, чем сделаться невидимым. Сейчас ты зеленый, как эти листья, а когда прижмешься вон к тем камням, будешь как камни… Ого, это уже интересно!
Из-за деревьев показывались новые крохотные всадники, я на всякий случай посмотрел в прицел, там крупным планом мелькнули лица свиты, затем я рассмотрел короля Антриаса, а рядом с ним регент Ригильт на крупном буланом жеребце.
— Там и будут ждать, — сказал Фицрой убежденно.
— Какая же это охота, — буркнул я. — Убийство братьев меньших…
Он покосился на меня в изумлении.
— Королевская!.. Неужели королям, как нам с тобой, гоняться за зверьем по лесу?
— А что, заморятся?
— Не по-королевски, — заявил он. — Загонщики сейчас завернут все, что спугнут, и погонят всех, кого подняли, прямо на этих… Все правильно! С доставкой.
— Чтоб не перетрудились, — сказал я. — Ладно, для нас даже лучше.
— Чем? Ах да…
Я прислушался к себе, блин, да я почти спокоен, хотя и есть некий мандраж, но это не страх, скорее прилив адреналина. Ну нет во мне священного ужаса, что смотрю на человека через оптический прицел, а когда надавлю на спусковую скобу, то тяжелая стальная пуля с огромной силой либо грудь пробьет насквозь, либо череп разнесет…
— Сколько же в человеке от питекантропа, — пробормотал я. — То-то я так себе нравлюсь, когда смотрю в зеркало.
— Пите… кантропа? — переспросил Фицрой.
— Эти такие химеры, — объяснил я. — В глубокой древности. Говорят, наши славные предки с ними баловались в походах, когда женщин под рукой не было.
Он хмыкнул.
— В походах можно. И не только с химерами. Чего ждешь?
— Начала охоты.
— Она уже идет!
— Не то, — пояснил я. — Лучше это сделать в заварухе, когда… в общем, сам понимаешь, чтоб больше неясностей.
— Не понял, — ответил он, — но это неважно. Главное, чтоб началось! Ты их всех перебьешь?
— Какой кровожадный, — заметил я.
— Что, пожалел?
— Нет, — ответил я честно, — но воздействие должно быть минимальным. Тогда это красиво, возвышенно, эстетично.
Он поморщился.
— Слишком ты непонятный.
Глава 4
Собачий лай приближался, кусты на дальней стороне начали распахиваться, на полянку выбежали олени, стадо диких свиней во главе с громадным вепрем.
Все понеслись со всех ног через открытое пространство, стремясь поскорее нырнуть в спасительную чащу, и тут торжествующие охотники выбежали навстречу. Половина лордов выставила перед собой копья, король Антриас с громадной секирой в руках соскочил с коня и загородил дорогу вожаку стада свиней…
Я не отрывал взгляда от герцога, тот уже пеший с копьем в обеих руках встал на пути крупного оленя. Глупое животное метнулось прямо на острие, с хрустом рвущихся мышц насадило себя до половины копья, но древко сломалось, олень всей массой свалил герцога на землю.
Ригильт упал под звериной тушей довольно умело, обломок копья моментально выпустил, как только оно хрустнуло, выхватил из ножен длинный кинжал и точно вонзил оленю в левый бок по самую рукоять.
Фицрой довольно крякнул и потер ладони, мастерский удар прямо в сердце оценит и похвалит любой охотник.
Я дышал ровно, и когда Ригильт на пару секунд замер под оленем, нажал на курок.
Фицрой охнул, я сам не ожидал, что верх черепа герцога слетит в тот же момент, как голова умирающего оленя ткнется в грудь регента.
— Красиво, — прошептал над ухом Фицрой, — даже поэтично… Какие брызги, вон даже по дереву стекает кровь!
— Рога точно на морде, — сказал я. — Даже лучше, чем задумывал… Нам везет.
— Бей остальных? — предложил он.
— Уходим, — велел я. — Мы же красивые.
Он вздохнул.
— Я бы не утерпел…
— Думаешь, — спросил я, — мне их жалко?.. Не забудь чаши и бурдюк. Там что-то осталось?
Пока я складывал винтовку и закутывал в тряпки, прежде чем сунуть в мешок, он собрал чаши и бурдюк, связал в узел и понесся вниз с холма. Когда я сбежал за ним следом, он уже вывел коней из-под низких ветвей, держа под уздцы.
— Спасибо, — сказал я. — Уходим, но на рысях, на случай, если кто увидит.
Он кивнул, и обратную дорогу весело рассказывал истории, горланил песни, всяк увидит, что едут двое подвыпивших лордов от одних женщин к другим и ничего их больше не интересует.
Не знаю, что со мной, чувствую себя прежним, ничто не изменилось, но я убил и вот теперь, как ни копаюсь в себе, ну никак не чувствую в себе душевного надлома. Может быть, этих душевных надломов вообще не бывает, а это один из способов, чтобы на халяву получать заботу от государства, отдыхать в лучших санаториях под присмотром лучших врачей и сексапильных медсестер?
А что, психиатры тоже заинтересованы поддерживать придуманный ими «синдром войны». Это же большие заработки, расширение клиентуры, возможность купить более дорогую машину, дворец на Цейлоне, открыть еще один счет в банке…
А что, психиатры тоже заинтересованы поддерживать придуманный ими «синдром войны». Это же большие заработки, расширение клиентуры, возможность купить более дорогую машину, дворец на Цейлоне, открыть еще один счет в банке…
Общество же, если даже и заподозрит неладное, постесняется пикнуть, правозащитники тут же набросятся с упреками. Вот так и нежатся побывавшие в горячих точках, якобы избавляясь от кошмаров.
А я, что я?.. Я человек в меру честный, если никаких душевных надрывов не испытываю, то и говорю, что не испытываю. Потому что пока еще не хочу на покой и в санатории, мне здесь начинает нравиться.
Что-то в этом есть древнее, настоящее, когда питекантропы растоптали австралопитеков и захватили мир, а спустя какой-нибудь жалкий миллиончик лет их самих растоптали кроманьонцы… Я тоже чувствую себя кроманьонцем, что улучшает человеческую породу, хотя, может быть, я уже тот, кто и самих кроманьонцев сотрет с лица земли ради более совершенного человека, а стереть с лица земли лучше всего силой, это надежно…
— Сделаем мир лучше, — пробормотал я.
Фицрой оглянулся, сказал бодро:
— Как правильно!.. Вон то село я давно приметил. С первого же дня.
— И что?
— Будем делать мир лучше, — заявил он с убеждением Галилея перед инквизицией. — Тебе нужна эта, как ее, алиби? Или не нужна?
— Еще как нужна, — ответил я. — Хотя и не совсем, а так, на всякий случай.
— Тогда едем.
Он бы остался в том селе еще надолго, понравилось делать мир лучше, но я решил, что для алиби достаточно, настойчиво оторвал его от улучшения человеческого вида, вытащил на свежий воздух.
— Нужно ставить перед собой цели, — заявил я. — Великие!.. Да, я знаю, что когда они голые, то леди и крестьянка смотрятся одинаково, да и ведут себя одинаково, но мне вот приятнее вытереться подолом великоледского платья, чем платьем из грубой мешковины!
Он вздохнул.
— Это да… Но ради такой малости…
— Это не малость, — сказал я сурово. — Это условность! А вся наша жизнь на условностях и разной ерунде, чем маются только люди. Однако простые люди почти не маются, а умные маются так, что вообще дуреют. С кем мы?
Он проворчал:
— Ладно-ладно, поехали. Умный больно. Ничего не понял.
— Я тоже, — возразил я с достоинством, — ну и что? Человеку дан язык и не дан животным. Вот и пользуюсь.
— У них тоже языки, — сообщил он. — Если хорошо приготовить такое блюдо, пальчики оближешь!.. А ты знаешь, как же мне понравилось создавать алиби!.. Никогда сложная и важная работа по сохранению государственной тайны не была такой… ну… нетрудной. Теперь я знаю, как она называется! Алиби…
— Так надо было, — буркнул я.
— И посуду бить?
— Это чтоб заметнее, — ответил я неохотно.
— А когда ты утащил в постель сперва Герту, а потом ее мать?
Я пояснил с неохотой:
— Это все для дела, понимаешь?.. Такая у нас работа. Пойдет шум, все будут знать, что как только наш посол уехал на охоту, мы сразу же в село к молодым девкам, где пили и безобразничали так, что даже выговорить стыдно.
Он сказал довольно:
— Я же и говорю, нравится мне это создавание алиби. И вообще в государственной службе посольства бывают приятные обязанности. И то, что мы улучшаем человеческую породу…
— Делаем мир лучше, — уточнил я, так наша деятельность звучит более обще и потому благороднее. — Все для гуманизма и человечности, а для этого нужно начинать с самых основ, понимаешь?
— Еще как, — заверил он и облизнулся. — Дипломатом неплохо быть, как вижу. Главное, у нас благородная обязанность делать мир лучше.
— И мы его сделаем, — пообещал я.
— Это наша обязанность, — подтвердил он.
— Плодитесь и размножайтесь, — пробормотал я. — Так сказал Господь…
Он спросил заинтересованно:
— Кто-кто?
— Это бог из дальних королевств, — сообщил я. — Он дал много заповедей людям, но эта была самая первая и самая главная: плодитесь и размножайтесь!.. Остальные можно и забыть, но эту нужно помнить и блюсти истово и твердо.
Те, кто не был приглашен на королевскую охоту, на мой взгляд, выиграли. Пили и ели в три горла, а потом в зал вбежал королевский слуга и прокричал, что на охоте в результате несчастного случая серьезно ранен лучший друг короля Антриаса, его союзник герцог Ригильт, потому пир прекращается ввиду недостаточной уместности.
Мы с Фицроем к этому моменту уже полчаса пировали за столом, оба понимаем, что королю Антриасу нужно сперва решить, сообщать или не сообщать, а раз уж сообщать все равно нужно, то сперва нужно решить, как именно…
Фицрой посмотрел на меня с укором, я напрягся, что-то Антриас темнит, в прицел я видел хорошо, как тяжелая пуля снесла герцогу верх черепа…
Финнеган подпрыгнул, на лице дикое и радостное изумление длилось целую секунду, затем помрачнел и сказал мрачным голосом:
— Горе, какое горе!.. Надо продумать, как именно выразить свое соболезнование его величеству.
Эллиан и Баффи сперва не поняли, потом начали неуверенно улыбаться, Финнеган цыкнул на обоих, а я сказал лицемерно:
— Как вам не стыдно, почему не проливаете горькие и горючие слезы? Вон глерд Финнеган в таком горе, таком горе… Вы должны хотя бы рыдать и биться головами о стол. Лучше об углы…
Эллиан перестал лыбиться, поглядел на Финнегана с непониманием, как же так, враг серьезно ранен, как это не радоваться, Баффи улыбаться перестал и помалкивает на всякий случай, осторожный, быть ему дипломатом, хоть и на вторых ролях, только Фицрой сказал с удивлением:
— Как, его светлость почему-то ранен? На него зверь напал?.. Или кто-то нечаянно пырнул пикой в спину…
Я подсказал:
— И так двенадцать раз…
Фицрой сделал титаническое усилие, чтобы не заржать, покраснел от натуги, наконец выдавил из себя придушенным голосом:
— Но как он мог? А как же без него Опалосса…
Финнеган метнул в его сторону злой взгляд. Я встревожился, Фицрой может и проколоться, но на его лице такое искреннее непонимание, что Финнеган только буркнул:
— Нам сообщат.
— Что? — спросил Эллиан.
— Что надо, — отрезал Финнеган, — то и сообщат. Пока никаких комментариев. Всем хранить молчание и вести себя скорбно и печально.
— Да, — сказал Фицрой, — это такое горе, как сказал глерд Юджин, такое горе!.. Хорошо, что мы успели съездить в село за молоком, свеженького попили, а то здесь только сыр и творог…
Финнеган поднялся и сказал коротко:
— Все уходим. Поговорим у меня. По дороге ни слова!
Народ поспешно, хоть и с неохотой, покидает зал, мы вышли в общем потоке, а потом отделились, Финнеган вошел в свою комнату первым, Фицрой появился последним и деловито закрыл за собой дверь на задвижку.
Эллиан нервно оглянулся, Фицрой сказал зловеще:
— Пока бить не буду. Все потом…
Я сел все так же на край стола, на этот раз никто не косился, не до того, начали обсусоливать случившееся на охоте, но я уже видел, что совещания не получается, обсуждать нечего. Все, что удалось узнать, герцог ранен диким зверем, что совсем не редкость на охоте. Правда, оленем, а не львом или медведем, но олени достаточно часто нападают на охотников, иногда бьют рогами, чаще — копытами, и хотя это часто, но редко, так что бывалые охотники учитывают даже то, что могут убить и зайцы, когда поднимаешь раненого зверька за уши, а он сильными ударами задних лап распарывает тебе живот так, что кишки лезут наружу.
Некоторое время вяло обсуждали разные случаи из жизни охотников, наконец Финнеган сказал твердо:
— Наша миссия окончена. Нужно как можно быстрее вернуться к ее величеству и доложить, что здесь случилось.
Фицрой сказал весело:
— Пойду распоряжусь насчет коней?
Финнеган кивнул.
— Да. Эллиану проверить, чтобы мы успели попрощаться со всеми высокими должностными лицами. Баффи, проследи, чтобы мы ничего не оставили важного.
— И компрометирующего, — подсказал я.
Финнеган бросил в мою сторону косой взгляд.
— За этим нужно смотреть ежечасно, — изрек он, — а не только в моменты покидания… удаления… отбытия!.. А вы, глерд Юджин…
— Понял, — ответил я с готовностью, — пошел, пошел, пошел… И не буду мешать умным и занятым людям, а то еще спалю что-нибудь по дурости.
Глава 5
По дороге в Нижние Долины я пять или шесть раз пытался на привалах создавать порталы, но получилось только дважды. Первый раз я видел все тот же лес, во второй раз появился некий ручей, я рискнул сунуться в проем, оказался в самом деле в виду ручья, но опять же на расстоянии вытянутой руки от прежнего места, просто не заметил, что с той стороны дерева бежит этот самый ручеек.
Лучше бы не пытался, как будто душу из меня вынули, устал и одновременно проголодался. Фицрой встревожился, примчался с огромным куском мяса и бурдюком вина, кормил и отпаивал, приговаривая, что колдовство до добра не доведет, то ли рога отрастут, то ли еще хуже — к женщинам ходить не смогу.