Гринько сдулся вроде:
— Конечно, вас, товарищ генерал! Но вы-то ведь за экспансию тоже?
— Я тоже! Но куда двигаться?! Большого Метро, как ты знаешь, давно больше нет… И благодаря кому, знаешь…
— Генрих Станиславович! — В голосе Гринько вдруг звякнуло упрямство. — Но весь мир ведь не сдулся до размеров двух карликовых государств-станций! За Поясом Щорса есть жизнь, она не могла не сохраниться! Я почти всю свою жизнь просидел под землей, в замкнутом пространстве. И мне не хочется, чтобы только начавший открываться мир застрял на полпути. Две станции — это не столица Урала, а всего лишь маленькая частица огромного города. И мы после полутора десятилетий заточения должны получить нечто большее, чем жалкие крохи с барского стола. Екатеринбург обязан принадлежать нам! Не Краснову, не горстке случайно выживших, а нам! Бункеру!
Генерал с одобрением смотрел на него, улыбаясь в душе. Хлюпик, а как говорит!
— Брешешь! — для вида нахмурил брови Вольф. — Вот когда поймешь, как через Щорсу перейти, тогда и придешь. А пока вон отсюда, наполеонишко!
Гринько пулей выскочил из кабинета, а Вольф потер руки.
— Щенок… — довольно проворчал он.
За Щорсой должна быть жизнь. В прошлой Большой Игре он не потерпел поражения. Просто игроки убрали доску на пятнадцать долгих лет. А теперь достали, отряхнули от пыли и продолжают с миттельшпиля.
Как знать, может, Славик и не конь. Может, это пешка, которая дойдет однажды до противоположной стороны доски, чтобы стать ферзем.
Генералу нужны такие фигуры.
У него, старика Вольфа, тоже отчаянно чешутся руки довести начатое когда-то дело до конца. Вот только извечный привкус горечи, так остро ощущаемый до сих пор… Упущенная победа, обернувшаяся крахом. Сокрушительное поражение на финише. Ужасный удар, последствия которого ощущаются до сих пор…
Было страшно, и Генрих не стеснялся признаться себе в слабости. Права на ошибку не было, как не было возможности отсидеться и принять «дары» безмятежной, спокойной старости. Ему не стоит тешить себя надеждой тихонечко скончаться в теплой кровати. Да и об этом ли он мечтал, когда поступал в военную академию? Или когда освобождал Цхинвал. Или… Усилием воли прервав нахлынувший поток воспоминаний, генерал тяжело поднялся из-за стола и неспешно принялся мерить кабинет шагами.
«Если не ударить первым, Краснов возглавит операцию и приберет к своим загребущим рукам все. Значит, будем играть на опережение».
* * *Веки не слушались, отказываясь подниматься. Живчику хотелось выть от осознания собственной беспомощности, но даже такой роскоши позволить себе не мог — все тело застыло, превратившись в бездвижный монолит. Даже чувства, все пять органов, настороженно молчали, ничего не сообщая несчастному человеку. В этом новом, замкнутом на тишину, темноту и пустоту мире существовало лишь полнейшее, безграничное отчаяние. Паралич подчинил все человеческое существо своей абсолютной, единоличной власти. Оставалось только принять неизбежное да молить жестокосердную судьбу о… Впрочем, Федотов не желал ни легкой, ни мучительной, ни какой иной смерти, а потому продолжал сопротивляться, не давая сознанию окончательно помутиться и забыться летаргическим сном.
«Может, я уже умер? — пронеслась странная, как будто чужая мысль. — Стоит перестать брыкаться, мучиться и все закончится? Мира вокруг больше нет, либо мне стало нечем его воспринимать… Наверное, это одно и то же…» Разум засыпал, оставался лишь страх и жалобно хнычущий инстинкт самосохранения, но голосок его с каждой секундой слабел.
А потом родилось слово. Как ни вслушивался в него Костя, но так и не смог разобрать, пока оно не превратилось в надсадный хриплый смех. По ту сторону пустоты и смерти кто-то отчаянно веселился. Голос был неприятным, резким, зато казался человеческим, что немедленно возродило в душе почти утраченную надежду. Хотелось крикнуть неведомому пересмешнику, попросить о помощи, но язык словно пристыл к небу, отказываясь шевелиться. Сил не оставалось даже на мычание.
— Ну вот, мои хорошие, поросяточки ненаглядные, — заворковал просмеявшийся невидимка. — Дядюшка Айк обязательно о вас позаботится! Надо же, какая хорошая, гладенькая кожа. Давненько такое сокровище не попадалось, а тут аж два отменных экземпляра зараз! Вот уж точно, великое небо сжалилось над грешником и прислало…
Что прислало великое небо неведомому Дядюшке, осталось неизвестным, потому что в эту минуту где-то слева, совсем близко, застонал очнувшийся Ванька, и Айк мгновенно переключился на него.
— Пришел в себя, касатик? Тц-ц-ц, ты чего так волнуешься? Лежи себе спокойно, отдыхай, наслаждайся минутками. Говорят, когда их остается очень мало, каждая секунда обретает весьма солидный вес и становится почти зримой. О смелый мальчик, поведай мне о тяжести часовой стрелки!
Не услышав ответа, Дядюшка отрывисто хохотнул, но тут же поперхнулся смехом:
— Да ты не так прост, как я погляжу… Что у тебя с мозгом? Там живет какая-то мерзопакостная сопротивлялка. Дядюшка Айк очень не любит неповиновения, а неожиданности так просто ненавидит. Ты же не хочешь огорчить добряка Айка? Ведь иначе наглеца ждет жестокое наказание. Но я против жестоких наказаний и средневековой жестокости, ведь с человеком договориться всегда можно, правда?
Существо, называющее себя Айком, еще долго разговаривало с Иваном, упрекая в чем-то малопонятном и требуя чего-то невразумительного. Мелькнувшая было, надежда на счастливое избавление исчезла. Друзья находились в полной власти безумца.
«Молодость, молодость… — внезапно раздалось над самым ухом, и Живчик вздрогнул. — На выводы скора, на размышления скудна».
— Впрочем, насчет полной власти подмечено абсолютно верно, — кудахтающий голос Айка зазвучал с новыми, угрожающими нотками. — Так стоит ли оскорблять тех, кто волен делать с твоею жизнью все, что угодно?
Как ни силился Костя ответить, ничего не выходило.
— Молчите, юноша? — с издевательской укоризной проговорил голос. — Конечно, творческого человека каждый бездарь обидеть может, сумасшедшим обозвать или еще каким обидным словом. А этот сумасшедший, между тем, спас вас обоих от Антея Паралитика. Увел, что называется, прямо из-под носа людоеда, в желудочном соке которого пара глупцов могла бы уже битый час плескаться… Но человеческая благодарность, как и прежде, вещь весьма сомнительная и дивидендов не приносящая. — Айк безрадостно вздохнул, а потом вдруг с жаром добавил: — Дядюшка дал вам шанс на новую жизнь, а сколько еще всего подарит — не счесть! Только новую — с нуля, с чистого листа — жизнь нужно обязательно напитать смыслом. Глубинным, потаенным, сокрытым от лица обычных, серых людишек. Радуйтесь, я одарю вас и целью — истинной, единственной, настоящей. Все, что было в прошлом, — тлен, пустая трата сил, глупое прожигание бесценного времени. Впереди самое важное, самое главное — то, ради чего можно простить и забыть бесконечную тщету!
Склонившись над Живчиком, безумец с силой затряс его, словно надеясь, что так его слова лучше дойдут до «облагодетельствованного»:
— Ты! Пойдешь! Со мной! Твой друг с зеркальной головой стал бесполезен, сам себя отринув от великой Задачи и низвергнув до уровня пыли. Его удел — быть принесенным в жертву. По крайней мере, в его сожженных, слепых глазах я видел лишь отражение алтаря, залитого кровью. Что ж, желание гостя — закон! Но ты — другое дело, твое предназначение в служении высшим целям. Пойдем, я открою самую важную тайну в твоей не слишком долгой жизни. Истинное рождение произойдет всего через несколько минут, ты станешь иным, светлым воителем, справедливым и честным. Встань же, раскрой ленные очи и разомкни лживые уста, ибо пришло время приветствовать своего Господина!
Не ощущая собственного тела, не чувствуя ничего, кроме изумления, Костя тяжело поднялся и широко раскрыл невидящие глаза, а губы помимо воли сложились в чужие слова:
— Славься, Извечный Господин.
— Я познакомлю тебя с братьями по оружию.
— Спасибо, Извечный Господин.
— Ступай за мной.
— Слушаюсь, Извечный Господин.
Живчик попытался зажать предательский рот, но тело жило отдельной жизнью, не замечая запертого в клетке из мяса и костей пленника. В глазах все плыло и двоилось, а взгляд не фокусировался, блуждая от одного непонятного объекта окружающей обстановки к другому. Но хуже было другое — взбунтовавшееся тело послушно шагало вслед невысокому и пока слабо различимому человеку, и как шагало! Далеко выкидывавший не гнущиеся в коленях ноги и неловко переваливающийся из стороны в сторону по совершенно немыслимой траектории, Костик напоминал сам себе куклу в руках не очень опытного кукловода. И в этот момент ему стало по-настоящему страшно.
Словно поняв это, Дядюшка Айк демонстративно щелкнул пальцами, и Живчик застыл на полушаге с приподнятой правой ногой. Безумец захохотал:
— А знаешь, ты сейчас похож на цаплю!
Как же хотелось ответить, на кого похож этот сумасшедший оборванец, но наведенный паралич не оставлял шанса даже огрызнуться. Дядюшка прекратил смеяться, подошел вплотную к молодому человеку и зло всматривался тому прямо в глаза.
— Слишком громко думаешь и слишком неучтиво, — прошипел он. — Так вот тебе небольшой урок вежливости! — С этими словами безумец с силой оттолкнул беспомощного Федотова.
Заваливаясь назад, Живчик ощутил, как к его мышцам возвращается чувствительность, и торжествующе закричал, когда через секунду спину и затылок пронзила оглушительная боль от встречи с бетонным полом. А еще через мгновение тело вновь сковало незримыми путами — злобная тварь лишь подшутила над ним, показав свое пугающее превосходство!
— Некоторые правила этикета нужно прямо-таки вколачивать в голову, — залился громким, каркающим смехом Дядюшка Айк.
— Спасибо за урок, Извечный Господин. — Губы Живчика вновь сложились в чужие слова.
— Встать! — резко скомандовал Айк. — Итак, твое второе имя — покорность! Твоя главная добродетель — послушание. Твоя вера — послушание. Твоя доблесть заключена в послушании, а мечты — лишь о верном служении Господину.
— Да, Извечный Господин, я раб твой.
— Хорошо, теперь смотри!
Костя по команде повернул голову и уставился во мрак.
Окружающее пространство проявлялось не сразу, глаза долго привыкали к темноте. Они находились посреди огромного, протянувшегося на многие десятки или даже сотни метров зале с высоким сводом. Как ни старался Живчик, он не мог разглядеть, где заканчивается это безразмерное помещение. Взору открылась лишь ближайшая боковая стена, грубо сложенная из неоштукатуренного кирпича, да за спиной ощущался вход.
Зал не был пустым, наоборот, почти на всем его протяжении он был заполнен неровными вертикальными колоннами, установленными близко друг к другу на массивных постаментах и не достающими до потолка. Все они резко сужались к вершине, оканчиваясь шишкообразными наростами правильной формы.
— Тебе нравится эта архитектурная композиция, мой юный раб?
— Да, Извечный Господин, — помимо воли пробасил Живчик низким грудным голосом.
«Господин, господин, господин…» — откликнулось эхо, как будто вторя ему сотней голосов.
— Ты еще не понимаешь, но величие этого места и не нуждается в чьем-то мелочном осмыслении. Тебе уготовано стать частью неземного величия, еще одним кирпичиком в общем деле… Знакомься, — Дядюшка Айк указал на ближайшие колонны, — это мои первые воители. Вместе с ними мы начали наш великий поход.
Тело Живчика пришло в движение и сделало несколько шагов к постаменту. Вблизи столбы оказались небрежно вылепленными статуями, каменными истуканами.
— Глупые люди называли их Безликим патрулем, но разве они безлики? Посмотри, какие тонкие, живые черты, внимательные, пристальные глаза!
Костя послушно вгляделся в лицо ближайшей статуи. Оно не было ни тонким, ни живым, но неправдоподобно широко раскрытые глаза смотрели с мольбой, безумным, безграничным отчаянием, и они… двигались! Живчик обомлел и весь сжался изнутри — перед ним стоял не бездушный болван из камня, а заживо замурованный в бетон человек!
— Ага! — торжествующе воскликнул сумасшедший зодчий. — Истина открылась твоему куцему мозгу! Теперь ты обретешь новый дом и новых друзей… Гляди, это Федя Топырев по прозвищу Лиходей, в прошлом знатный сталкер с твоей Ботанической. Вот отважные воины с Чкаловской, а это гости издалека — Уралмаш, Машиностроителей, Проспект Космонавтов, и, наконец, родные и милые моему сердцу жители Площади. Когда-то они изгнали меня, отправили умирать на поверхность, но мне совсем не хотелось расставаться с жизнью. Пришлось выживать назло им всем. Это очень интересная, поучительная и длинная история, но у нас обоих будет вдоволь времени, чтобы все обсудить, ибо я подарю тебе вечность! Да, тела быстро истлевают, но сознание… Оно заключено в клетку, когда-то изобретенную мной. Мысль теряет свободу, но обретает бессмертие. Результат всей моей жизни… наивысший триумф и проклятье, порожденное черной завистью… Но я ничего и никого не забыл и воздам сторицей. Когда-нибудь моя армия пойдет в бой. Пояс Щорса не выдержит такой мощи и падет, дорога к Площади будет открыта. И тогда каждый заплатит по счетам… А пока, — Айк остановился у пустого постамента и жестом указал на него Живчику, — прошу занимать свободные места. Небольшие цементные процедуры и…
Договорить безумец не успел. Что-то мелькнуло у него за спиной, а спустя мгновение Дядюшка Айк словно подкошенный рухнул на землю. В ту же секунду оковы паралича пали, и Костя в изнеможении осел на постамент.
— Как же ты вовремя, Ванька… — Живчик благодарно кивнул другу, стоящему над Айком и держащему в руках подобие деревянной палицы.
Иван в неизменной повязке на глазах выглядел растерянным. Он нервно, незряче озирался по сторонам, что-то бессвязно бормоча себе под нос.
Костя хотел спросить, как Мальгину удалось преодолеть наведенное оцепенение и вслепую обнаружить и вырубить инфернального маньяка, но тут он заметил тонкие ручейки крови, стекающей из-под повязки на щеки дозорного.
— Ванька!
— Тихо. — Иван предупреждающе поднял руку. — Я слышу… скоро здесь будет Князь Тишины. Надо уходить.
— Но эту тварь надо добить! — истошно закричал Живчик, брезгливо поддевая носком ботинка бессознательное тело Дядюшки. — И столько людей… нужно всех освободить!
Мальгин с удивлением «посмотрел» в сторону товарища и мотнул головой:
— Здесь некого спасать, а с этим эмпатом нам не справиться. Надо уходить.
Когда друзья покидали пределы проклятого зала, где-то вдалеке послышался грохот выламываемых ворот. Словно гигантский молот долбил по толстому листу железа, и тот неохотно поддавался, упираясь из последних сил.
— Князь Тишины, — ни к кому не обращаясь, негромко сказал Иван, и сотни беззвучных, обреченных на вечное заточение голосов повторили в ужасе эти слова.
Глава 12 ПЕРЕВОРОТ
Туннели: темные, одинаковые, нескончаемые. И пустые. Ни движения, ни крысиного писка, ни робкого ветерка.
Два человека пробирались через их бесконечность. Они не знали, где находятся и куда идут, не знали, чего ждать от грядущего, на что надеяться. Зато прошлое не оставляло людей ни на миг, мучая горькой памятью, грозя не желающими растворяться в ушедшем опасностями.
Живчик не знал, преследует ли их сумасшедший эмпат или злобный Князь Тишины, но задерживаться даже на привал или недолгий сон не хотел, да и не мог. Отчаянные, полные животного, адского ужаса глаза живых статуй стояли у него перед взором и не желали исчезать. Сотни обреченных на кошмарное безвременье пленников… А ведь он даже не попробовал им помочь, малодушно поверив Мальгину. Пусть Ванька и друг, пусть он спас его, но на другой чаше весов было столько судеб, безвинно приговоренных к вечным мукам!
— Почему этот упырь называл тебя зеркальным? — невпопад спросил Костя, хоть как-то пытаясь освободиться из-под гнета воспоминаний.
Иван равнодушно пожал плечами:
— Не знаю… Я постоянно чувствовал, что он пытается проникнуть мне в голову, но не может. А когда увел тебя туда, в проклятый зал, мое тело постепенно перебороло оцепенение. У этого человека… У этого нелюдя не было абсолютной власти надо мной…
Живчик задумался:
— Безмозглая гарпия легко окрутила тебя, а могучий Хозяин Безликого Дозора, одолевший стольких абсолютно разных людей, не смог?
Мальгин не ответил.
— Ванька! — не выдержал Федотов. — Да что с тобой такое творится?! Я понимаю, ты убиваешься по Свете, но сейчас не время для траура! Мы должны выживать — оба, вместе! Не надо замыкаться, расскажи, что происходит, и я помогу, черт тебя дери! Помогу!
Дозорный остановился и, никуда не глядя, нехорошо ровным голосом произнес:
— Я снимал повязку… Знаешь, она больше не нужна. Думаю… думаю, я ослеп.
— Но ты же сам нашел и вырубил Айка, какое, на фиг, «ослеп»?!
Ивана затрясло, он старался держаться, но…
— Ничего не вижу, Костик, вообще ничего. Даже света. И голова все время болит, словно от шума, голосов чьих-то… А когда страшно становится или совсем невмоготу и понимаешь, что сорвешься в следующий миг, словно подхватывает тебя кто-то и ведет. Не за руку, не за собой, а просто расчищая путь и указывая. Устал я, Костик, очень сильно устал. Ты не мучай меня, ладно? Нет никаких ответов…
* * *Вольф пристально вглядывался в лицо вновь вызванного Гринько.