– Сейчас русские будут свои новости передавать. Хочу послушать, что они сегодня скажут, – объяснил Басаев свои действия и довольно ухмыльнулся.
Он наконец подсоединил телевизор к аккумулятору и, включив его, настроил на первый общероссийский канал. Ровно в двенадцать, после традиционной заставки «новостей», на экране появилась фигура диктора в темном костюме.
– Траур надел, – усмехнулся Басаев. – Мы их всех заставим траур надеть.
Он обернулся к Гамадову, приглашая того разделить радость от успеха проведенной накануне крупномасштабной диверсии. Но Гамид остался невозмутим. Гибель Бадыра и Эльхана и, главное, безнаказанность русского капитана, застрелившего его ближайших помощников, отравляли Гамиду настроение. И даже известие о том, что в результате взрыва грузовика-бензовоза, начиненного изготовленной им зажигательной смесью, один из больничных корпусов владикавказского военного госпиталя практически выгорел дотла, не принесло ожидаемого удовлетворения.
– В начале выпуска вновь о трагедии во Владикавказе, – объявил телевизионный диктор с экрана. – Вчерашней ночью и сегодняшним днем от полученных ожогов скончались еще три человека, пострадавших в результате вчерашнего теракта в военном госпитале Владикавказа. Таким образом, на данный час число жертв теракта составило уже двадцать шесть человек. В военном госпитале и городских больницах Владикавказа остаются еще пятьдесят девять пострадавших от вчерашнего взрыва и возникшего вслед за ним пожара. Состояние семи человек врачи оценивают как критическое. Еще пятнадцать человек находятся в тяжелом состоянии. Практически все находящиеся в больнице пострадавшие получили ожоги различной степени тяжести и отравление дымом...
– Слышишь? Уже двадцать шесть человек! – воскликнул Басаев, показывая на экран. – Да добавь к их числу еще тех семерых, которые якобы находятся в критическом состоянии. А тебе не дает покоя какой-то русский капитан. Да в твоем вчерашнем костре, наверное, зажарился десяток таких капитанов.
Гамид слегка усмехнулся. Басаев прав. Один недобитый спецназовец против двадцати шести погибших во время пожара. Эти числа несопоставимы. Проблема лишь в том, что капитан ушел лично от него. Причем не просто ушел, а еще и прикончил двух верных бойцов. Вспомнив о том, что у него теперь нет людей, которым он мог бы полностью доверять, Гамид снова нахмурился.
А на экране телевизора тем временем появился корреспондент российских новостей, ведущий репортаж с места владикавказской акции.
– ...Всю минувшую ночь пожарные боролись с огнем. И только к утру им удалось полностью справиться с пламенем, – сообщил он, стоя на фоне закопченной коробки здания с пустыми нишами окон и обрушившейся крышей. – Тем не менее здание госпитального корпуса, возле которого взорвался бензовоз, управляемый террористом-смертником, выгорело практически полностью. Вы видите сейчас его за моей спиной, – обратился корреспондент к зрителям, а оператор на несколько секунд показал обгоревший железобетонный остов крупным планом. – Как установили военные и пожарные эксперты, обследовавшие место пожара, бензовоз был заправлен зажигательной смесью, весьма близкой по своим свойствам к напалму, – вновь влез со своими комментариями корреспондент. – Именно этим объясняется чрезвычайно высокая температура и стойкость пламени и то, что огнем оказались охвачены даже такие негорючие конструкции, как железобетонные стены здания и железная кровля. Представители правоохранительных органов и силовых структур пока воздерживаются от комментариев о том, как и где могли добыть террористы использованную для поджога зажигательную смесь. Но, как мы видим на примере владикавказской трагедии, террористы от традиционных взрывных фугасов перешли к использованию зажигательного оружия.
Просмотрев сюжет с места теракта, Басаев довольно потер руки:
– То, что надо. Эти журналисты умеют подать жареные факты. – Он улыбнулся. Применительно к описанной ситуации определение «жареные» прозвучало двусмысленно. – В погоне за сенсацией эти твари по собственной инициативе нагоняют на зрителей страх. А после их слов о зажигательном оружии каждому нашему врагу должно стать ясно, как мы сильны. С твоим напалмом мы сожжем все блокпосты и военные базы русских! Мы выжжем их всех с нашей земли! – в запальчивости выкрикнул Басаев.
Но Гамадов скептически усмехнулся:
– То, что удалось во Владикавказе, вряд ли пройдет здесь, в Чечне. Тот же КПП на русской базе в Ханкале на грузовике не протаранить. Там их солдаты расстреляют бензовоз еще до того, как он достигнет въездных ворот. Даже если грузовик при этом взорвется, эффект от взрыва будет куда меньшим.
Басаев сразу помрачнел. Гамид заметил, что его доводы заставили Шамиля крепко задуматься. Но уже через несколько секунд глаза военного эмира вновь воинственно заблестели.
– Значит, мы должны максимально использовать пропагандистский эффект вчерашней акции! – возбужденно воскликнул он. – Я приказал своим людям делать копии всех репортажей русских с места нашей вчерашней диверсии.
От прозвучавшего «нашей» Гамида покоробило. Ловко же Шамиль примазался к его успеху. Но увлеченный своей речью Басаев не заметил перемены в настроении Гамида и с прежним воодушевлением продолжал:
– ...Вместе с нужными комментариями они представят их функционерам мусульманских организаций, оказывающим помощь нашей священной борьбе с кафирами. Нет! – внезапно выкрикнул Басаев. – Ты сделаешь это! Ты создатель нового оружия и организатор владикавказской акции. Никто не сможет лучше тебя рассказать нашим зарубежным друзьям об особенностях применения напалмового оружия и открывшихся перед нами новых боевых возможностях. – Подойдя вплотную к Гамадову и понизив голос до шепота, Басаев добавил: – Как ты понимаешь, нам нужны деньги на военную кампанию следующего года. Поэтому твоя миссия очень важна. Встречаясь с представителями исламских движений и организаций, ты должен будешь убедить их оказать нам посильную финансовую помощь, от размера которой напрямую зависит эффективность нашей борьбы.
Гамид понимающе кивнул. Действительно, пример владикавказской акции лучше всяких заверений и обещаний должен был убедить зарубежных спонсоров, что Верховный военный эмир Чечни не напрасно расходует выделяемые ему деньги.
Приняв на веру объяснение Басаева, Гамадов не задумался, почему переговоры о выделении денег с представителями зарубежных исламских организаций тот предложил вести именно ему. В действительности, Басаеву был нужен человек, не владеющий информацией о фактическом расходовании выделяемых средств. Подавляющее большинство полевых командиров было крайне недовольно тем, как Верховный военный эмир распределяет поступающие из-за рубежа деньги, обвиняя его в откровенном разворовывании выделяемых средств. Поэтому кандидатура только что освободившегося из заключения Гамида Гамадова, в силу этого не знающего истинного положения дел и прежде тесно связанного с лидером чеченских исламистов, устраивала Басаева во всех отношениях.
– Я переправлю тебя в Азербайджан, – горячо зашептал Басаев на ухо Гамиду, получив его молчаливое согласие. – Там мои люди сведут тебя с представителем «Братьев мусульман». А дальше все зависит от тебя. Насколько ты будешь убедителен на переговорах, настолько и увеличатся размеры пожертвований на нашу борьбу.
Гамид снова кивнул. Его положение при Верховном военном эмире укреплялось день ото дня. Вот уже Басаев сделал его своим спецпредставителем на переговорах с функционерами зарубежных исламских организаций, международных спонсоров всемирного джихада.
8. РЕШЕНИЕ ВВК
Центральный госпиталь ФСБ, Москва
4 июня, 10.00
Перед дверями конференц-зала хирургического отделения, где проходило заседание военно-врачебной комиссии, Ворона остановил Овчинников:
– Ты, главное, смотри бодро и держись уверенно. Отвечай конкретно: «так точно» или «никак нет». Военврачи, хотя по сути и гражданские люди, в речи армейские обороты любят. В общем, покажи им, что ты полностью здоров, и не бери в голову то, что написано в сопроводительном направлении.
Ворон кивнул. Мысленно он уже был за закрытыми дверями, где через несколько минут должна была решиться его судьба.
– Давай. Ни пуха ни пера! – Овчинников хлопнул друга по плечу.
– К черту, – сквозь зубы прошептал Ворон и, решительно взявшись за ручку, распахнул выкрашенную белой краской дверь с металлической табличкой «Конференц-зал».
Овчинников из-за его спины увидел длинный и широкий стол президиума, за которым сейчас расположились члены врачебной комиссии.
– Капитан Воронин для прохождения военно-врачебной комиссии прибыл! – следуя совету друга, четко представился Ворон.
Овчинников из-за его спины увидел длинный и широкий стол президиума, за которым сейчас расположились члены врачебной комиссии.
– Капитан Воронин для прохождения военно-врачебной комиссии прибыл! – следуя совету друга, четко представился Ворон.
Члены комиссии внимательно посмотрели на вошедшего. И один из них, пожилой, совершенно седой мужчина в очках, единственный, у кого под белым халатом был строгий костюм с галстуком (Овчинников сразу решил, что он возглавляет комиссию), сказал:
– Проходите, Кирилл Александрович.
Его слова прозвучали вполне доброжелательно. Но именно эта доброжелательность и не понравилась Овчинникову. Ему показалось, что председатель комиссии посочувствовал явившемуся за вердиктом врачей офицеру. Отношение остальных членов комиссии Овчинников определить не успел, потому что, прежде чем подойти к столу, Ворон плотно прикрыл за собой входную дверь, отрезав друга от происходящего в конференц-зале.
Все эти месяцы, что провел Ворон в госпиталях, сначала в Моздоке, а затем в Москве, Овчинников приходил к нему при каждой возможности. Кроме него, Воронина навещали и другие бойцы «Вымпела», включая начальника оперативного отдела полковника Бондарева и командира отряда генерала Углова. Но Овчинников приходил к другу чаще остальных. Сразу после декабрьской командировки «Вымпела» в Чечню он получил звание майора. Не имея возможности пригласить Воронина на собственное торжество по случаю присвоения майорского звания, Антон сам явился в больничную палату Ворона с двумя алюминиевыми кружками и армейской фляжкой, наполненной разбавленным спиртом гранатовым соком. И они вдвоем пили этот гремучий коктейль, вспоминая последнюю и предыдущие чеченские командировки и своих погибших друзей.
Именно благодаря постоянной поддержке Овчинникова Ворон не отчаялся, несмотря на то что большинство госпитальных врачей не верило, что ему удастся вернуться в строй. Пуля чеченского боевика повредила ему подключичный нерв, в результате чего у Ворона оказалась парализована левая рука. Но, по примеру Овчинникова, он верил в свое выздоровление. Ворон перенес две сложнейшие хирургические операции, выдержал долгий и утомительный курс послеоперационного лечения и практически полностью восстановил парализованную руку. Он приложил все силы, чтобы вернуться в родной отряд, к своим старым друзьям, и надеялся, что ему это удастся. Оставалось пройти последнее испытание на пути к этой цели – военно-врачебную комиссию. В столь важный и ответственный момент Ворон вновь не остался без поддержки друга. Узнав, когда состоится заседание врачебной комиссии, Овчинников заранее договорился с командиром подразделения и, получив на этот день увольнение, приехал к другу в госпиталь, чтобы сопроводить его на ВВК...
Как только Ворон вышел из дверей конференц-зала, Овчинников поспешно шагнул ему навстречу, но, увидев смертельно бледное лицо друга, невольно остановился.
– Что? – испуганно спросил он, пораженный внезапной догадкой.
– Ко-мис-совали, – заплетающимся голосом произнес Ворон, и пальцы его покалеченной руки непроизвольно сжались в кулак.
– Да что они, совсем ничего не соображают?! – возмущенно воскликнул Овчинников, оттесняя друга от дверей. – Жди меня! Я сейчас!
Освободив себе дорогу, он не менее решительно, чем Ворон, распахнул двери конференц-зала и буквально ворвался внутрь. Около минуты за дверями раздавался его возмущенный голос, изредка прерываемый отдельными репликами членов врачебной комиссии. Затем Овчинников так же стремительно выбежал обратно в коридор, бросив врачам напоследок:
– Я этого так не оставлю!
Он ухватил Воронина за руку и потащил за собой. У совершенно деморализованного известием, перечеркнувшим все его надежды, Ворона не было ни сил, ни желания противиться настойчивости друга.
Спустя сорок минут они были на станции метро, откуда отходил рейсовый автобус до подмосковной Балашихи, где размещалась учебно-тренировочная база «Вымпела». В автобусе Овчинников усадил друга рядом с собой и всю дорогу, как мог, успокаивал его. Миновав КПП учебного центра, он проводил Ворона до его комнаты в офицерском общежитии, а сам бросился в штаб отряда. Генерала Углова в штабе не оказалось, но Овчинникову удалось разыскать полковника Бондарева, возглавлявшего сводный отряд вымпеловцев во время декабрьской командировки в Чечню.
– Значит, врачи считают, что Кирилл служить не в состоянии? – выслушав Овчинникова, удрученно спросил Бондарев.
– Да чушь все это! – в запальчивости воскликнул Овчинников. – Он же полностью восстановился! Ну, может, еще не окончательно, так что с того?! Через неделю или месяц будет в полном порядке! Уж на что Сверкунов получил тяжелое ранение, когда мы в Обнинске чеченскую снайпершу брали, а выкарабкался. И сейчас служит не хуже других!
– Короче, ты что предлагаешь? – остановил Овчинникова Бондарев.
– Объяснить все это этим коновалам из ВВК! Я уже пытался, только они меня слушать не стали, – несколько смущенно признался Овчинников. – Вот если бы вы, Петр Валентинович. А еще лучше генерал. От вас бы они так просто не отмахнулись, – закончил он и умоляюще посмотрел на Бондарева.
В его взгляде было столько надежды, что полковник не смог возразить:
– Хорошо. Я попытаюсь что-нибудь сделать.
Овчинников просиял.
– Спасибо, Петр Валентинович! Ни я, ни Ворон вам этого не забудем! – воскликнул он и, радостный, выскочил из кабинета начальника оперативного отдела.
Оставшись в кабинете один, Бондарев набрал номер мобильного телефона генерала Углова.
– Владимир, у меня плохие новости, – сказал он в трубку, услышав ответ генерала. – Военно-врачебная комиссия вынесла решение о комиссовании Воронина.
– Та-ак, – протяжно произнес Углов, и Бондарев почувствовал, как в душе командира отряда закипает возмущение. – Но ведь я недавно заезжал к нему в госпиталь, и начальник хирургического отделения лично заверил меня, что Кирилл уверенно идет на поправку.
– Я сам поразился не меньше твоего, когда узнал от Овчинникова о вынесенном ВВК заключении. Он только что был у меня. Возмущался. Обозвал всех врачей коновалами. Просил, чтобы мы с тобой сами переговорили с ними.
– Через час я должен освободиться, – быстро ответил Углов. – Правда, на шестнадцать часов назначено расширенное заседание коллегии. Но я надеюсь, у меня хватит времени заехать в госпиталь.
Зная Углова уже более десяти лет, Бондарев не сомневался, что его ответ будет именно таким. Как в бою, так и в повседневной жизни, когда того требовали обстоятельства, генерал Углов всегда приходил на помощь своим сотрудникам, что выгодно отличало его от многих других начальников.
Прекрасно зная о плотном рабочем графике начальника управления и не желая отнимать у генерала лишнее время, Бондарев поспешил закончить разговор:
– Когда переговоришь с врачами, пожалуйста, сразу сообщи мне результат.
– Обязательно, – пообещал Углов и отключился.
Освободиться ему удалось только через полтора часа, когда до заседания коллегии оставался час с небольшим. До звонка Бондарева Углов рассчитывал в это «окно» пообедать, но, поняв, что времени остается в обрез, отказался от обеда и велел своему водителю сразу ехать в военный госпиталь.
Выяснив в регистратуре, кто возглавляет военно-врачебную комиссию, Углов довольно быстро разыскал его кабинет. Председателем комиссии оказался сухощавый и совершенно седой подполковник медицинской службы с пронзительными внимательными глазами на изборожденном морщинами лице. На его столе Углов заметил любительскую фотографию в металлической рамке: большая армейская палатка с красным крестом на фоне скалистых гор, а возле нее группа молодых военврачей в выгоревшей на солнце форме и белых халатах. И хотя фотография не имела никакой подписи, Углов каким-то шестым чувством узнал место, где был сделан снимок.
– Афганистан? – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес он, указав взглядом на фотографию. – Кто же здесь вы?
Подполковник грустно улыбнулся и указал на молодого коротко стриженного лейтенанта. С тех пор его прическа практически не изменилась, только прежде темные волосы стали совершенно белыми.
– Санпункт нашей... бригады, – пояснил он, назвав номер части, где прежде служил.
Услышав ответ, Углов бросил на военврача быстрый взгляд:
– Значит, это вы спасли моих парней, раненных при штурме Тора-Боры. – Подойдя к подполковнику, командир «Вымпела» крепко пожал ему руку. – Спасибо вам. Мне потом в госпитале сказали, если бы на санпункте их не прооперировали, ребята бы погибли.
Военврач смутился:
– Я тут ни при чем. Я в Афганистан попал спустя год после взятия этой душманской крепости. Когда бригаду уже под Кандагар перебросили.
– И за тех парней, которых лично вы спасали, тоже спасибо, – добавил Углов.