В противоположность живописи, музыкой Володя не интересовался совершенно. Родные не помнят случая, когда бы подошел по своей охоте к роялю, который имелся в доме. Сильно фальшивил, когда пытался петь хором.
Из других художественных наклонностей в детские годы еще необходимо упомянуть о занятиях лепкой (из глины), затем выпиливанием по дереву. Однако в дальнейшем В.В. к ним не возвращался.
Переезд из Багдад в Кутаис не мог не отразиться сильнейшим образом на общей установке формирующейся личности В.В. Большое значение имела смена природной обстановки на условия жизни в городе. Проведенные в природной обстановке годы раннего детства не прошли бесследно и наложили глубокий отпечаток на всю психику В.В. Этому способствовала его необычайная впечатлительность, которая в детские годы, естественно, была еще острее.
Все же основная установка В.В. на городскую жизнь, столь характерная для него на протяжении всей его дальнейшей жизни, дала себя знать уже в детстве. Чрезвычайный интерес представляет с этой точки зрения следующее автобиографическое высказывание, относящееся еще ко времени до переезда в Кутаис:
Лет семь. Отец стал брать меня в верховые объезды лесничества. Перевал. Ночь. Обстигло туманом. Даже отца не видно. Тропка узейшая. Отец, очевидно, отдернул рукавом ветку шиповника. Ветка с размаху шипами в мои щеки. Чуть повизгивая, вытаскиваю комочки. Сразу пропали и туман и боль. В расступившемся тумане под ногами – ярче неба. Это электричество. После электричества совершенно бросил интересоваться природой. Неусовершенствованная вещь.
(«Я сам»[199])
Мы нарочно привели этот отрывок целиком. Возможно, конечно, что здесь мы имеем перенесение более поздних впечатлений на ранний этап жизни. Однако, независимо от этого, этот отрывок сам по себе чрезвычайно характерен, помогает нам уяснить себе, каким образом мог произойти в психике мальчика М. этот поворот от природы к городу.
В развитии этой установки выдающуюся роль, несомненно, сыграло то обстоятельство, что как раз период пребывания В.В. в Кутаисе и занятий его в первых классах гимназии совпал с революцией 1905 г. Налицо была мощная причина, способствовавшая пробуждению у мальчика, которому в это время было 11–12 лет, интереса к общественно-политическим вопросам и навсегда приковавшая его внимание к городу. Это обстоятельство представляется нам важным для понимания развертывания дальнейшего жизненного пути В.В.
Приведем следующие отрывки из автобиографии, иллюстрирующие влияние революции 1905 г. на настроения и сознание Володи, старающегося вникнуть в смысл происходящих событий.
Читаю все. Безотчетно взвинчен. Восхищают открытки крейсеров. Увеличиваю и перерисовываю. Появилось слово «прокламация». Прокламации вешали грузины. Грузинов вешали казаки. Мои товарищи грузины. Я стал ненавидеть казаков.[200]
И далее:
1905 г. Не до учения. Пошли двойки. Перешел в четвертый только потому, что мне расшибли голову камнем (на Рионе подрался) – на переэкзаменовках пожалели… Пошли демонстрации и митинги. Я тоже пошел. Хорошо. Воспринимаю живописно: в черном анархисты, в красном эсэры, в синем эсдеки, в остальных цветах федералисты.[201]
Социализм. Речи, газеты. Из всего – незнакомые понятия и слова. Требую у себя объяснений. В окнах белые книжицы. «Буревестник». Про то же. Покупаю все. Вставал в 6 утра. Читал запоем. Первая «Долой социал-демократов». Вторая «Экономические беседы». На всю жизнь поразила способность социалистов распутывать факты, систематизировать мир. «Что читать?» – кажется, Рубакина. Перечел советуемое. Многое не понимаю. Спрашиваю. Меня ввели в марксистский кружок. Попал на Эрфуртскую. Середина. О «лумпенпролетариате». Стал считать себя социал-демократом: стащил отцовские берданки в эсдечий комитет.[202]
Вот как рисуется этот же период в передаче Н. Асеева:
Дети все время у ворот, хотя им строжайше воспрещено выбегать на улицу. Но брат с сестрой не боялись ни выстрелов, ни приграживания старших. Они устроили посменное дежурство у ворот: то Володя путешествует по грозно наершенному восстанием городу, а сестра караулит у ворот, чтоб в случае нечаянного вопроса родных свидетельствовать о благонамеренности брата: «да он тут, мамочка, с Сережей играет на дворе»; либо Володя сменяет на дежурстве сестру, которая в свою очередь – гоп-гоп и уже далеко мчится по соседней улице, чтобы посмотреть, кто и куда стреляет.
Старшая сестра Людмила Владимировна в это время – учась – увлекалась стихами Скитальца.
Глядя на нее, зачитал Скитальца и маленький Володя. Чтение стихов таким образом – и из бочки винной, и менее своеобразными способами – было с самой ранней поры в обиходе будущего Маяковского. (Н. Асеев. «Володя маленький и Володя большой»[203])
Здесь мы обращаем внимание на следующее чрезвычайно существенное обстоятельство – на ассоциацию впечатлений, полученных от окружающей революционной действительности, с находившейся в то время еще в зародыше поэтической одаренностью. Совершенно отчетливо на это указывает и сам В.В. в своей автобиографии: «Это была революция. Это было стихами. Стихи и революция как-то объединились в голове» («Я сам»[204]). Таким образом, имевшаяся, но еще не проявлявшая себя самостоятельным образом склонность к стихам не только не исчезла в этот период позднего детства под влиянием нахлынувших бурной волной, связанных с революционными выступлениями впечатлений, но, напротив, продолжала крепнуть, развиваться и пускать все более глубокие корни. Влечение к поэзии вступило в тесную, интимнейшую связь с вызванными революцией впечатлениями, сплелось с ними и еще более ими стимулировалось. Не здесь ли таятся корни той социальной, революционной по своему существу установки, которая пронизывала собой поэтическое творчество Маяковского?
Еще одна черта характера, выраженная отчетливо уже и до того, сильно давала себя знать в этот период – это стремление всегда и всюду первенствовать, быть вожаком. В.В. в детстве производил впечатление значительно более старшего и зрелого по годам, чем был на самом деле. Мальчиком он всегда стремился находиться в обществе более старших. При этом, несмотря на свой более юный возраст, он держался настолько независимо и самоуверенно, что часто подчинял себе и своим желаниям более старших. И даже общаясь со взрослыми, он как бы чувствовал себя на равной с ними ноге.
Вспоминается один из близких знакомых, революционер, с которым дружил мальчик Володя. Он рассказывал, как девятилетний Маяковский норовил всегда избрать себе компанию повзрослее. Это были уже парни-подростки, несколько конфузившиеся дружбы с девятилетним, но этот малыш умел быть таким настойчивым и задористым, что они зачастую, забыв свои уже пробивающиеся усики и солидность ломающихся голосов, бежали за ним на реку ловить раков или в еще какое-нибудь увлекательное дошкольное предприятие. И тогда он умел уже быть заводилой, задиралой, запевалой. Однажды на лесной прогулке он увлек всю компанию в неизвестном направлении, хотя трезвые голоса более старших и многоопытных участников подняли ропот против такого юного водительства.
(Н. Асеев. «Володя маленький и Володя большой»[205])
Здесь перед нами ярко выступают такие черты его характера, как уверенность, настойчивость в осуществлении своих стремлений, стремление первенствовать и подчинять своей воле других.
И в то же время под этой внешней «напористостью» крылись большая нежность, доходившая до сентиментальности, и обостренная чувствительность, которую легко было ранить. Смелость и независимость в поведении сочетались с застенчивостью и способностью приходить в смущение. Однажды вечером, провожая после гимназического бала домой сестру Ольгу, он всю дорогу шел по другой стороне улицы. Когда сестра его спросила, почему он не хочет идти с ней рядом, он отвечал: «не все знают, что ты моя сестра» (из бесед с родными).
Сочетание этих, столь противоположных и на первый взгляд отрицающих друг друга свойств характера проходит красной нитью через всю жизнь В.В., а обостренная чувствительность при бурности и неуравновешенности реакций явится источником не раз потрясавших ее конфликтов.
В 1906 г., когда Владимиру Маяковскому было 13 лет, умер от заражения крови отец. Александра Алексеевна решила переехать с детьми в Москву, где училась старшая сестра В.В. – Людмила Владимировна.
По приезде в Москву вначале остановились в Петровско-Разумовском, затем переехали жить на Малую Бронную. Положение семьи со смертью отца весьма ухудшилось. Приходилось терпеть значительные материальные лишения. Существовали на доходы, которые Александра Алексеевна получала от обедов и сдачи комнаты внаем. "С едами плохо. Пенсия – 10 р. в месяц. Я и две сестры учимся. Маме пришлось сдавать комнаты и обеды. Комнаты дрянные. Студенты жили бедные" («Я сам»[206]).
По приезде в Москву вначале остановились в Петровско-Разумовском, затем переехали жить на Малую Бронную. Положение семьи со смертью отца весьма ухудшилось. Приходилось терпеть значительные материальные лишения. Существовали на доходы, которые Александра Алексеевна получала от обедов и сдачи комнаты внаем. "С едами плохо. Пенсия – 10 р. в месяц. Я и две сестры учимся. Маме пришлось сдавать комнаты и обеды. Комнаты дрянные. Студенты жили бедные" («Я сам»[206]).
Приходилось и В.В. для добывания средств к существованию заниматься различной мелкой художественной работой. Он выжигает по дереву, разрисовывает пасхальные яйца, которые продает затем в кустарный магазин на Неглинной по 10–15 копеек за штуку, коробочки и прочие безделушки. Один из школьных товарищей передает, что занимался также рисованием реклам для аптекарской фирмы Гален. На одной из таких реклам было изображено: старец в римской тоге держит чашу, к которой тянется процессия больных и калек. Платили ему по 5 рублей за рекламу. Исполнены они были в графической манере.
Н.Н. Асеев пишет об этом периоде жизни В.В. следующее:
В это время он пытался существовать, как, впрочем, и раньше, лет с 13, на собственные заработки, беря разные художественные, а иногда и малярные поделки. Кроме того, чтобы не умереть с голоду во время перерывов этих неверных заработков, у него имелся резерв – материнская заборная книжка в мелочной лавочке, по которой оказывался кредит в размере около 10 р. в месяц. Лавочка была близ их квартиры на Пресне, а жил он в то время в Петровском-Разумовском. Трамвайных мелочей в запасе не оказывалось. И Маяковский вымеривал бывшие версты оттуда на Пресню за запасами сухих баранок и особой «каменной» колбасы, строгий учет в расходовании которой диктовался нежеланием обременять родных, истощая скудный кредит. «А есть-то как хотелось, Количка! А на колбасе приходилось делать зарубки: полвершка на завтрак, вершок на обед, полвершка на ужин. А съесть мог все завтраки и обеды на неделю в один присест. И баранки тоже ведь учитывались!»
(Н. Асеев. «Володя маленький и Володя большой»[207])
По переезде в Москву В.В. первое время пытался продолжать начатое им в Кутаисе классическое образование, поступив в 4-й класс 5-й гимназии. Однако интереса к занятиям наукой у него не было никакого («Единицы, слабо разноображиваемые двойками». – «Я сам»[208]), и он, проучившись около года, был исключен. Столь пренебрежительное отношение к школьным занятиям обуславливалось нарастанием революционных настроений у юноши Маяковского. Усилению этих настроений благоприятствовали нужда и материальные лишения.
К этому времени относится участие В.В. в нелегальном журнале «Порыв», который издавался политическим кружком, организованным при 3-й гимназии. Он читает запоем нелегальную литературу, устанавливает связи с революционной гимназической и студенческой молодежью.
К сожалению, у нас имеются лишь скудные сведения об этом периоде жизни В.В. Сам он впоследствии был очень скуп в своих высказываниях на этот счет. Известно, что в 1907 г. он вступил в партию РСДРП (большевиков). Был избран членом Краснопресненского райкома. В своей автобиографии он подробно перечисляет, среди каких категорий рабочих ему пришлось работать, и упоминает о своем избрании в Московский Комитет Партии, а также о двух арестах (первый в 1908 г., второй в 1909 г.). Второй арест, по поводу участия его в организации побега из женской Новинской тюрьмы, закончился для него заключением на 11 месяцев в Бутырку (одиночка № 103).[209]
В.В. выступает здесь перед нами как активный революционный подпольный работник.
Указания на то, что В.В. находился под наблюдением полиции, мы находим и в других источниках. Так, его школьный товарищ передает следующее:
Помню еще такой случай. Я заночевал у них в Петровско-Разумовском. Вдруг ночью трясут меня за плечо. Смотрю – полицейские. Оказывается, сообщили, что Маяковский неблагонадежен, что к нему ходят какие-то подозрительные лица, и вот, проследив, что я остался ночевать у Маяковских, полиция решила сделать налет. На этот раз все обошлось благополучно, арестован никто не был.
Также и Асеев пишет:
При подготовке материалов выставки за 20 лет Владимир Владимирович нашел донесение о себе – о своих семнадцати годах – филера, приставленного следить за каждым его шагом и о существовании которого он и не подозревал. Монотонно-бесцветное бормотанье филерских строк о том, что «длинный» вышел из дому в 9 часов утра, зашел в булочную Филиппова, что делал там, неизвестно, вышел со свертком и так далее, вызвало у Владимира Владимировича давнее далекое. Он вспомнил, что действительно каждое утро ходил из дому покупать булки: «Вот идиот! Неужели он думал, что я от Филиппова бомбы таскаю в свертках!»
(Н. Асеев. «Володя маленький и Володя большой»[210])
Было бы, однако, неверно представлять себе М. этого периода как поглощенного исключительно интересами революционного движения. Несмотря на проявляемую им активность в этом направлении, он значительную часть своего времени и внимания уделял литературным и художественным интересам, которые в нем были очень сильны. Помимо политической литературы он читает очень много по самым разнообразным вопросам, классику, естественно-научную и философскую литературу (Гегель).[211] Феноменальная память позволяет ему удерживать в голове все это многообразие знаний. Надо полагать, что при наличии сильно выраженных интересов к поэзии оригинальное поэтическое творчество хотя и начинало все более привлекать к себе В.В., однако в этот период не получило еще оформленного характера. Оно только что начинало зарождаться по-настоящему и пускало первые ростки. Главная же линия его художественных интересов шла в направлении живописи. Спустя год после исключения из гимназии он поступил в Строгановское училище.[212] Проучился, однако, недолго, всего около полугода, после чего вышел из училища, неудовлетворенный засильем «академизма». Его уже тогда не удовлетворяли проторенные пути в искусстве.
Внешний облик В.В. в это время рисуется следующим образом. Он выглядит по своему физическому развитию значительно старше своих лет. В деле М., заведенном полицией, возраст его указан на несколько лет больше действительного. Это впечатление еще более усиливается большой самостоятельностью и независимостью поведения.
Очень красочно это изображено в следующем отрывке из воспоминаний Н.Н. Асеева:
Гудел он своим баритоном добро-покровительственно уже и тогда. А это – в столь молодом парне – несколько возмущало. Сидит – младше тебя, а длинный, глаза огромные, голос труба – и покровительственно насмехается: если человек кажется ему стоящим, то покровительственно-ласково, если человек ему на взгляд – дрянцо с пыльцой, то снисходительно-издевательски.[213]
В этот период юношества личность М. начинает развертываться во всей своей исключительной яркости. Громадная художественная одаренность сказывается во всем его внешнем облике, и в первую очередь в необычайной образности и живости речи, уже в то время отличавшейся блестящим остроумием. Школьный товарищ передает, что «когда начинались разговоры, он просто ослеплял нас блеском своих каламбуров, острот и стихотворных цитат, являвшихся неотъемлемым элементом его речи». Общая повышенная восприимчивость и впечатлительность к окружающему и живость реагирования дополняют этот образ.
Внешность М. имеет несколько экстравагантный вид. Вот краткий набросок, составленный на основании воспоминаний близко знавших его в это время: «Высокий рост. Выглядит старше своих лет. Необычайно глазастый. Наряд анархиста – шляпа лопухом. Толстовка. Плащ. Галстук широким бантом. Все это – очень поношенное».
Здесь в этом облике, имеющем в себе многое от «богемы», уже с несомненностью выступают перед нами черты «анархиста-бунтаря», столь характерные для М. периода его футуристических выступлений. В возникновении их немалую роль играло, как нам кажется, стремление возможно ярче выявить свою индивидуальность, привлечь к себе внимание. Однако в еще большей степени эта «поза» являлась своеобразным выражением протеста. Полная бурной энергии натура М. стремилась в поисках выхода сломать те тесные рамки, которыми она была скована всей окружающей ее средой, начиная от мертвящей казенщины, тупости и убожества, господствовавших в гимназии и художественной школе, и кончая материальными бедствиями и лишениями, заставлявшими, для того чтобы поддержать существование, заниматься мелкой и малоинтересной работой.
Резюмируем все вышесказанное. М. в этот период своей жизни находился во власти различных действовавших в нем, еще не установившихся и не определившихся устремлений. Главнейшими из них являются, с одной стороны, его устремления к политической революционной деятельности, а с другой – его художественные наклонности. В сфере художественной – влечение к живописи было выражено значительно сильнее, чем к поэзии. Самостоятельное, оригинальное поэтическое творчество только начинало пробуждаться на фоне общего большого интереса к поэзии вообще. В то же время уже в этот период начинают складываться характерные для последующего футуристического периода черты «анархиста-бунтаря», налагая заметный отпечаток на внешний вид и на весь образ поведения.