Потом мы ознакомились с секцией танца. Ею руководила энергичная женщина средних лет, двигавшаяся с пластикой, которая дается годами упорных тренировок. Она толково ответила на мои не слишком вразумительные вопросы. Элгу не замечала — принципиально.
Там же, в зале, в толстом прозрачном кресле, возведя черные глаза к потолку, полулежал парень в шикарном тренировочном костюме — затягивался тонкой, как спица, сигаретой, выпуская зеленый дым. Парень даже не глянул на нас, но сигарета замерла в воздухе, и я понял, что он слушает разговор самым внимательным образом. Выходя, я равнодушно обернулся и поймал его мгновенный, пронзительный, сразу погасший взгляд. Мы словно сфотографировали друг друга.
Вообще Элга оказалась неплохим гидом, особенно когда забывала о своей задаче — прельстить инспектора из Столицы. Я искренне интересовался ею, а когда интересуешься искренне, то рассказывают много и охотно. В результате я узнал, что ей двадцать семь лет, что она не замужем — все попадались какие-то хухрики, что она хотела бы иметь самостоятельную работу, а ее держат ассистентом, что она давно бы ушла, если бы не Спектакли, что все в Доме держится на Витольде, что директор и Витольд ненавидят друг друга, но почему-то работают вместе, хотя давно могли бы разойтись, что Элге приходится выполнять некоторые особые поручения — какие, она не уточнила, — и в результате многие относятся к ней плохо.
Все это в какой-то мере дополняло картину, но ничего существенного не проясняло. Элга была очень мила, и мне приходилось ежесекундно напоминать себе, что фантом, пока не включена программа, ничем не отличается от обычного человека.
Кроме того, у меня не выходил из головы погром в моей квартире. Погром означал одно — я засветился.
Сомнений не было. Но каким образом это могло произойти, если я приехал в город только вчера и о моем прибытии знали три, от силы четыре человека? И потом.
Если ставить микрофоны, то зачем громить квартиру, а если громить квартиру, тогда и микрофоны ни к чему.
Получалась какая-то ерунда.
Из-за двери слева донесся сдавленный хрип. Так хрипят загнанные лошади. Я посмотрел на Элгу. Она пожала плечами. В маленькой, похожей на кладовку комнате, где стояли рулоны бумаги и высокие бутылки коричневого стекла, угрюмый Краб, оскалясь, стиснув квадратные зубы, душил зажатого в углу советника Фольцева. Тот уже посинел, вывалил язык. Слабыми, пухлыми руками рвал кисть, сдавившую горло.
— Отпустите, — сказал я.
Краб повернул заросшее лицо:
— Чего?
— Вполне достаточно.
— А ну исчезни! — рявкнул Краб.
— Я ведь могу вызвать полицию, — сказал я. — Есть двое свидетелей.
Отпущенный советник кашлял, давился слюной, сгибался, насколько позволял круглый живот. Лицо у него из синего стало багровым. Вдруг замахал руками:
— Оставьте нас! Пожалуйста! Я вас прошу!
И опять согнулся, выворачивая легкие в кашле.
Мы пошли дальше. Я деликатно молчал. У Элги был такой вид, словно ее осенило.
Я спросил:
— Может быть, я вас задерживаю?
— Нет, нет…
Мы спустились в библиотеку.
Библиотека располагалась в подвале. Светился матовый потолок. Уходили вдаль деревянные стеллажи.
Было очень тихо, за барьером у раскрытой книги сидела девушка с таким печальным лицом, словно всю жизнь провела в этом подвале.
Элга меня представила.
— Анна, — сказала девушка. Она была в сером платье с белым кружевным воротничком — как в старом фильме.
— У вас, наверное, много читателей? — спросил я.
И мне вдруг стало стыдно за свой бодрый тон.
— Нет, — сказала она, — почему же… Сейчас мало читают, больше — видео. А с тех пор как начались Спектакли — тем более.
Я перевел взгляд на раскрытую книгу.
— А я привыкла, — сказала она. — С детства читаю.
Это отец меня приучил.
Элга фыркнула. Теперь мне это не показалось привлекательным. Я смотрел на Анну. Она смотрела на меня. Я спросил о чем-то. Она что-то ответила. Элга начала нетерпеливо пританцовывать.
Послышались шаркающие шаги.
— А вот и папа, — сказала Анна.
Из-за стеллажей появился старик в вельветовой куртке, поправил старинные роговые очки.
Мы немного поговорили. Я сильно спотыкался, вдруг забыв, какие вопросы должен задавать инспектор. Кажется, этого никто не заметил.
Старик любовно гладил корешки:
— Книги — это моя давняя страсть. У меня и дома неплохая библиотека. Старая классика. Есть издания прошлого века. Конечно, сейчас принято держать звукозаписи — знаете, группа артистов читает «Войну и мир». Не спорю, есть удачные трактовки, но я привык сам. Чтобы не навязывалась чужая интонация. А мода — бог с ней, с модой!
Я все время смотрел на Анну. И она тоже смотрела — без смущения. Элга перестала улыбаться.
Когда тянуть дальше стало неудобно, я спросил старика:
— Сегодня у вас новый Спектакль?
Он вздохнул:
— Не любитель я этих Спектаклей. Но директор требует, чтобы присутствовали все. Так сказать, на месте изучали дух молодежи.
— А вы там будете? — спросила Анна.
— Обязательно, — заверил я.
— Я приду, — сказала она.
Мы вышли. Элга обиженно молчала. У нее исчезло все оживление. Мы поднялись на второй этаж, и она сказала грустно:
— Вот так всегда. Разные хухрики липнут, а стоит познакомиться с серьезным человеком, так он смотрит только на нее.
— Я не серьезный. Я веселый и легкомысленный, сказал я.
— И ничего в ней нет, — сказала Элга. — Подумаешь — книги. Чихала я на эти книги!
Мы расстались. Я не назначил Элге свидания, и она ушла разочарованная.
Глава четвертая
Днем было проведено короткое радиосовещание. Я доложил о квартире. У Августа мое сообщение восторга не вызвало.
— Случайность? — буркнул он. — Ладно. Разберемся. Подключим полицию. Пусть обеспечат твою безопасность.
Я выразительно промолчал. Конечно, полиция могла бы кое-что выяснить, но, с другой стороны, тут же начались бы вопросы: кто, зачем, почему?
— Ладно, — сказал Август, догадываясь, о чем я думаю. — Посмотрим. Это я беру на себя. Как ты считаешь, имеет смысл менять квартиру?
— Нет, — сказал я. — Я засветился еще до входа в операцию. Утечка информации где-то на самом верху.
— Ладно. Что еще?
Я рассказал о своих впечатлениях от Дома, сделав акцент на директоре и черноглазом парне, которого видел в танцевальном зале.
— Значит, ничего нового, — подытожил Август. Покашлял. — Работа по раскрытой группе тоже ничего не дала.
— Вы же одного взяли! — напомнил я.
— Включенные фантомы в случае провала кончают самоубийством, — сказал Август. — Ты это должен был понять из документов. У них это в программе.
— Но ваш жив.
— Пока жив. Попытка выброситься из окна, попытка разбить голову о стену. Сейчас его держат в специальном помещении под непрерывным контролем. Кормят насильно. И конечно, он молчит. Это тоже в программе. И будет молчать. У МКК пять живых фантомов — они молчат уже полгода. — Он опять покашлял и сказал жестко: — Плохо работаем. Прежде всего нем нужен старший группы. Не фантом. Не блокированный. Старший, который знает код включения программы.
— Или слово власти, — сказал я.
— Нам нужен старший, — повторил Август.
Потом мы немного поговорили с Кузнецовым. Он был настроен гораздо оптимистичнее, хотя и не объяснил почему. Мне казалось, что он чего-то не договаривает, и я прямо сказал ему об этом.
— Имей терпение, Паша, — засмеялся Кузнецов. — Мне самому многое неясно. Не хочу тебя сбивать — смотри свежими глазами.
Я слегка подумал и решил, что ничего он не знает.
Просто морочит мне голову.
Вечером я поехал на Спектакль.
Говоря о популярности Дома, директор не преувеличивал. Уже за несколько кварталов до него движение было закрыто. Улицы заполняла разноцветная толпа. Я плечом раздвигал покорные спины. Стояли удивительно тихо. Как вода. В глазах у всех была тоска.
При входе дежурила полиция: расставленные ноги, дубинки, из-под надвинутых касок торчат неподвижные квадратные челюсти. Между оцеплением и толпой было метров десять свободного пространства. Чувствуя, как на мне концентрируются взгляды, я пересек его, назвал свою фамилию. Мне открыли турникет, и в это время из толпы выскочил длинный парень в комбинезоне с сотнями молний. Лицо у него было раскрашено флюорофорами: правая щека мерцала красным, левая — желтым. Он пронзительно закричал: «И меня! И меня!» растопырив ладони, кинулся в проход. Его перехватили. Он забился, разбрасывая синие волосы. Толпа смотрела безучастно. Полицейские переговаривались.
Я поднялся в зал.
Зала не было. В три несуществующие стены его било море. Тяжелые, зеленоватые изнутри волны обрушивались на песок. Дул порывистый, пахнущий йодом ветер. Соленые брызги летели в лицо. Море простиралось до горизонта и сливалось там с синим южным небом. Вместо четвертой стены тянулась широкая песчаная отмель. Ее окружали буйные джунгли — сплошное переплетение узловатых стволов, корней и глянцевитых листьев. Скрипуче кричали невидимые птицы. Доносился неторопливый перекатывающийся рык тигра.
Я поднялся в зал.
Зала не было. В три несуществующие стены его било море. Тяжелые, зеленоватые изнутри волны обрушивались на песок. Дул порывистый, пахнущий йодом ветер. Соленые брызги летели в лицо. Море простиралось до горизонта и сливалось там с синим южным небом. Вместо четвертой стены тянулась широкая песчаная отмель. Ее окружали буйные джунгли — сплошное переплетение узловатых стволов, корней и глянцевитых листьев. Скрипуче кричали невидимые птицы. Доносился неторопливый перекатывающийся рык тигра.
По отмели прогуливались зрители, поглядывали на часы. Некоторые забредали в воду и долго смотрели на горизонт.
Сбоку от вдающейся в море песчаной косы стояло приземистое старинное судно с двумя мачтами. Борта его, украшенные причудливой резьбой, побелели от воды, медная обшивка позеленела, из квадратных амбразур выглядывали дула пушек. Деревянная женщина на носу с распущенными волосами подалась вперед, открыв рот в беззвучном крике.
Судно тяжело покачивалось, скрипело, на передней мачте его хлопал черный флаг с черепом и костями.
Меня окликнули. Особняком стояла группа людей во главе с директором.
— Как вам нравится? — спросил он.
— Чудесно, — ответил я.
На директоре был черный плащ до пят и черная шляпа с большими полями. Такой же костюм был и на советнике, который напоминал в нем скорее не пирата, а толстого, всем довольного средневекового лавочника.
— Маскарад необязателен, — сказал директор. — Это для лучшего вживания в роль, вполне можно обойтись и без него.
— Ну что они тянут? — спросила Элга. Она морщила губы. На ней было красное бархатное платье, расшитое жемчугом.
— Я не знаком со сценарием, — сказал я.
— И не нужно! — сказал директор. — Это же не стереофильм с привлечением зрителей. Там — да, требуется знать сценарий, выучить реплики. А здесь вся прелесть в том, что сценарий неизвестен. Даже я его знаю только в общих чертах. У нас зритель — активное лицо сюжета. Он сам создает его.
— Что я должен делать?
— Что хотите, — сказал директор. — Абсолютная свобода! И к тому же учтите: при любой, самой острой ситуации вам гарантируется полная безопасность. Поэтому — что угодно. Что взбредет в голову, то и делайте. Вот Герберт, например, — он обнял советника, — Герберт в прошлый раз женился на африканской принцессе и был объявлен королем Сесе Секо Омуа Первым.
Ему вставили в нос кольцо и воткнули перья в разные части тела. У него родилось шестеро детей.
Директор захохотал, показав гортань. Советник сердито высвободился из объятий.
— Вечно ты, Бенедикт, выдумываешь. Какая женитьба в мои-то годы! — И расправил плащ на толстых, покатых плечах.
— Он у нас любит изображать огнедышащих драконов, — как бы по секрету сказал мне директор. — Просто страсть какая-то! Хлебом не корми, дай дохнуть огнем. Правда, Геб?
Советник буркнул что-то и отвернулся.
— Могу дать совет, — сказал директор. — Если вам не понравится тот сюжетный ход, в который вы попали, можете легко перейти в другой. Просто сделайте шагов десять — пятнадцать в любую сторону. На стены, море и прочий антураж внимания не обращайте.
— Ну когда они начнут? — простонала Элга и взяла меня под руку. Чувствовались ногти.
Сильная волна докатилась до наших ног и ушла, оставив шипящую пену. Я с удивлением обнаружил, что брызги на лице настоящие.
С нашего места хорошо просматривалась вся отмель.
Я быстро нашел черноглазого парня. Он стоял в кольце хохочущих золотоволосых девушек. Недалеко от них Кузнецов озабоченно разговаривал со стариком библиотекарем, хмурился. Я скользнул по ним равнодушным взглядом.
Тут же находилась Анна — в коротком белом платье, совсем одна.
— Если хотите пройти сюжет еще с кем-нибудь, многозначительно сказал директор, — то держитесь ближе к партнеру: будет большая суматоха.
На бриге ударил колокол — медным голосом. Все зашевелились. Элга сильно сжала мою руку. На верхней палубе появился человек в черном камзоле, махнул кружевной манжетой.
— Пошли, — сказал директор. — Удачи вам, Павел.
Я кивнул на прощание, и его тут же заслонили чьи-то спины. Элга потащила меня к бригу. Толкались. Было очень тесно. Я оглянулся: лицо Анны мелькнуло и пропало в толпе.
— Скорей! — сказала Элга и дернула меня совсем невежливо.
По липкому, смоленому трапу мы вскарабкались на борт. Остро пахло морем. Палуба оказалась неожиданно маленькой — я не представлял, где мы тут все разместимся, зрители лезли один за другим. Второй раз ударил колокол. Кто-то восторженно закричал. Крик подхватили. Колокол торжественно ударил в третий раз.
Корабль закачался сильнее, застонало дерево, выгнулись паруса, берег начал отодвигаться.
Я неоднократно участвовал в голографических фильмах и прекрасно знал, что вижу имитацию: мы никуда не плывем, бриг стоит на месте, да и самого брига нет — на какой-то примитивный каркас наложено объемное изображение. Но здесь что-то случилось — странное ощущение легкости и веселья вошло в меня. Я как бы забыл обо всем, что знал раньше.
Мы находились в открытом море. Кругом, сколько хватало глаз, была вода. Ветер крепчал, срывал пенные гребни, волны перехлестывали через палубу, корабль заваливался с боку на бок, я схватился за ванты, на губах была горькая соль, Элга повернула ко мне мокрое счастливое лицо, говорила неслышно за шумом волн. Я поцеловал ее. Она откинулась. «Веселый Роджер» плескался над нами.
— Па-арус! — закричали сверху.
На капитанском мостике стоял человек. Плащ и длинный шарф его развевались на ветру. За поясом были пистолеты. Мне показалось, что это директор. Вытянутой рукой он показывал в море. Там, за волнами, ныряли белоснежные паруса.
Элга завизжала, забарабанила по моей спине.
— К орудиям! — скомандовал капитан.
Полуголые, повязанные цветными платками пираты побежали по скобленой палубе, ловко откинули замки пушек. Я не видел ни одного знакомого лица. Более того, я не видел ни одного зрителя из тех, что стояли на отмели.
— Ого-онь!
Дула дружно выбросили пламя и плотные клубы белого дыма. Запахло гарью. Элга не выдержала — кинулась к свободной пушке. Я ей помогал. Ядро было тяжелое. Мы забили заряд. Она, зажмурив синий глаз, наводила. Пушка дернулась, пахнула в лицо раскаленным дымом. На паруснике впереди вспучился разрыв, забегали темные фигурки. Элга все время кричала. Теперь она была не в красном бальном платье, а в разорванной тельняшке, брезентовых брюках и сапогах с широкими отворотами. Я не понимал, когда она успела переодеться. Мы заряжали, прицеливались и стреляли, сладко ожидая очередного разрыва. С парусника бегло отвечали. Ядро ворвалось на нашу палубу, оглушительно лопнуло — пират рядом с нами схватился за горло, хрипя, осел к мачте, между пальцев потекла кровь.
Корабли быстро сближались. Из трюмов нашего брига высыпалась абордажная команда — небритые, смуглые, свирепые, — горланили, перегибаясь через борт. Одноглазый верзила с рассеченным лбом взял в зубы кортик и ощерился — темная струйка потекла из порезанного рта.
Капитан выхватил короткую саблю:
— На аборда-аж! — Побежал вниз, на палубу.
Корабли сошлись с катастрофическим треском. На паруснике повалилась мачта, накрыв команду белыми крыльями. Наш борт оказался выше, пираты спрыгивали.
Элга уже билась внизу с офицером в серебряном мундире, ловко уклонялась, вспыхнув клинком, снесла ему эполет. Офицер схватился за плечо, и тут одноглазый пират, рыча, вращая желтым зрачком, погрузил кортик ему в грудь.
Я не помню, как тоже оказался на паруснике, — рубил, кричал. Вокруг хрипели яростные лица, плясала сталь, но ни один удар не задевал меня. Мы теснили.
Команда парусника отступала к рубке — падал то один, то другой. Их капитан палил с мостика из двух пистолетов, метко брошенный кинжал, блеснув рыбкой, воткнулся ему в горло, и он повис руками на поручнях.
Палуба очищалась. Наш капитан, потеряв плащ и шляпу, выкрикивал короткие команды. Элга восторженно вопила, глаза у нее были бессмысленные, она наскакивала на щуплого матросика, который, забившись за бухту каната, с ужасом на лице сжимался под ее ударами. Я обхватил Элгу за пояс. Она яростно прижалась ко мне. Матрос перевалил птичье тело за борт.
Элга оторвалась — бледная, сияющая, — высоко подняла саблю.
Из кают послышались крики. Выбежали несколько женщин и заметались по палубе. За ними гнались пираты. Одноглазый сгреб в охапку одну из них, она била ногами, взметывая пышную юбку, — вырвалась, прижалась к борту, озиралась, растрепанная, испуганная.
Одноглазый подошел неторопливо, сильным движением разорвал на ней платье — от горла. Женщина прижала руки к голой груди… Пираты захохотали.