— То есть Спектакли — это побочный эффект кодирования? — сказал я.
— Нет, — неохотно ответил он. — Это и есть кодирование. Первая ступень — без фиксации программы.
— Разве так бывает?
— Бывает.
— А зачем нужна сублимация сознания?
— Боже мой, вы же все равно не поймете, — раздраженно сказал профессор.
— Кто еще знал о наркотическом эффекте Спектаклей?
— Все знали.
— Директор?
— Да.
— Режиссер?
— Да. Я же говорю: все знали.
Вот так, подумал я. Все знали и все молчали. Страшная вещь — честолюбие, лишенное морали. Я решил, что позволят мне или нет, но я займусь Спектаклями сразу после фантомов. Если, конечно, останусь жив.
Последнее было весьма сомнительно. Силы безопасности слишком быстро закрыли район. При проверке меня безусловно опознают. Так же как и профессора.
У нас нет ни малейших шансов. Пробиться назад сквозь тысячное скопление людей невозможно. И наверняка там тоже ждут.
Проще было сдаться. Я не понимал, чего я тяну. Шаг за шагом мы приближались к оцеплению. Улицу перегораживали два бронетранспортера. На каждом был смонтирован стационарный генетический детектор. Между ними сочился узкий ручеек людей. Вот один из бронетранспортеров отъехал, освобождая дорогу санитарному автобусу. Я видел лица солдат — усталые, хмуронапряженные. За оцеплением в пустом пространстве, как журавль, выхаживал длинноногий офицер в синей форме. Вспыхивали желтые молнии на плечах. Какая-то женщина, одетая, несмотря на жару, в норковую шубу, ловко поймала его за рукав:
— Господин капитан, у меня муж в территориальных войсках. Полковник Гаперкамп.
— Ничего не могу поделать, сударыня, — вежливо ответил капитан.
— Но у меня сегодня гости! Доктор Раббе, действительный советник Цорн. — Она возводила частокол из имен.
— Весьма сожалею, сударыня. Таков приказ.
Капитан пытался освободиться от назойливых пальцев. Он совершил ошибку, вступив в объяснения, чего никогда бы не допустил полицейский офицер, обученный тактике действий на улице. Толпа почувствовала слабину. Вскипели возбужденные голоса:
— Господин офицер! Да что же это такое? Мы уже четыре часа стоим!
— Мне нужно немедленно пройти, немедленно!
— Приказ, сударь.
— А я не желаю подчиняться вашим приказам!
— Господин капитан, я член муниципального совета!
— Это издевательство, я на ногах не стою!
— Хорошие вещи позволяет себе полиция!
— А это не полиция.
— Тем более!
— В порядке очереди, господа! Соблюдайте спокойствие!
Перед машущими руками капитан попятился. К нему, придерживая дубинку, заторопился полицейский офицер в черном мундире. Было уже поздно. Цепь солдат выгнулась, подрожала секунду, как тугая струна, и лопнула, прорванная человеческой волной. Полицейский офицер благоразумно отскочил. Левый бронетранспортер попытался закрыть проход, заурчал мотор. Его тут же облепили сотни людей. Покатые бока в грязных маскировочных разводах качнулись раз, другой — под общее ликование бронетранспортер перевернулся на бок, еще вращая колесами.
— Назад! Назад! — тонким голосом закричал капитан, потрясая пистолетом.
Он, видимо, привык к беспрекословному подчинению в казармах и совершенно не умел обращаться с толпой — не обратил внимания, что полицейские сразу же побежали, даже не пробуя никого остановить. Пистолет мелькнул над головами, хлопнул выстрел, и фигуру в синем смяли. Пробегая мимо, я увидел неподвижное тело на сером асфальте.
Вырвавшись, толпа потекла медленнее; будто не верили тому, что сделали, — разговаривали нарочито громко.
— Я, как выбежал на улицу в пять утра, так больше и не был дома. Может быть, мои сейчас стоят где-нибудь там. Или — кто знает… Я такое видел…
— Бью, бью его о ступеньку, он уже хрипеть начал, а потом гляжу — господи, это же мой сосед с верхнего этажа, я ж его знаю, мы же с ним в прошлое воскресенье надрались в «Ласточке». А у него затылок разбит, кровь течет, — думаю: «Господи, что же это я.»
— Так оставлять нельзя. Все подпишемся. Эксперименты, видите ли. Люди им как мусор.
— И прямо к мэру.
— Чихал я на мэра! Президенту пошлем. Или пусть наводят порядок, или я презираю это правительство.
Я все время держал профессора за запястье. Он сказал, хватая воздух посиневшими губами:
— Пустите меня. Я не убегу. Некуда мне бежать.
Я его отпустил. Он сильно помассировал левую часть груди — где сердце.
— Ну зачем вы меня тащите? Я могу умереть каждую минуту.
Ему было плохо. У него складками обвисла кожа на лице — землистого цвета. Дрожали пальцы.
— Пошли! — велел я.
— Нас все равно не выпустят, — безнадежно сказал он, через силу шагая рядом.
К сожалению, он был прав. Впереди, на перекрестке, уже сели два вертолета, и из их пузатого нутра горохом посыпались солдаты. Еще два вертолета заходили на посадку. У меня не было никаких иллюзий. Улица шла прямо, как стрела. Подворотни были закрыты пластмассовыми щитами с надписью: «Полиция». Кое-кто из бежавших пробовал ломиться в парадные — бесполезно. Район был блокирован по всем правилам. Вырваться я и не рассчитывал. Все, что я хотел, — позвонить. Мне обязательно нужно было позвонить и сказать одно-единственное слово.
— Они нас убьют, — сказал профессор. И вдруг засмеялся, засвистел слабым горлом. — Ничего, ничего.
Просто вспомнил. Очень смешно. Вы знаете, что сенатор Голх — фантом? Да, да, сенатор Голх, глава «саламандр». Я сам его кодировал. Правда, смешно? Быть в подчинении у собственного фантома.
— Сенатор Голх? Почему же вы его не…
— Он до дьявола осторожный. Представьте, я его ни разу не видел. То ли он догадывался о чем-то, то ли просто так — не хотел рисковать. Но правда смешно? — И снова засвистел горлом.
Впереди был новый кордон. Лейтенант в синей форме громко сказал:
— В городе объявлено чрезвычайное положение. В случае беспорядков имею приказ стрелять. Проходи по одному!
Солдаты держали оружие наизготовку. Злые и решительные. Чувствовалось, что стрелять они будут. Толпа затихла. Подходили задние, им боязливым шепотом объясняли, в чем дело.
— Вот и все, — сказал мне профессор. — Жаль, что так получилось. Завидую вам: вас убьют сразу. А меня начнут потрошить. Прощайте, что ли.
Очередь шла быстро. Лейтенант смотрел документы, если они были, потом человека ставили перед детектором. Мигал зеленый индикатор, и его выталкивали за оцепление. Мною овладело какое-то тупое равнодушие — действительно, скорей бы уж кончилось.
Лейтенант кивнул профессору: следующий.
Он беспомощно оглянулся на меня. Из толпы вышел мужчина, тот самый, который палкой по голове. Что-то сказал лейтенанту. Лейтенант поднял брови:
— Интересно. Взять его!
Солдат толкнул профессора вправо, где стоял большой военный фургон с непрозрачными стеклами.
— Я протестую, — едва слышно сказал профессор.
Солдат лениво и сильно ударил его кулаком в лицо.
Мотнулась голова, из угла губ побежала струйка крови.
— Этого тоже, — сказал лейтенант, показывая на меня.
Меня подхватили под руки.
— Стой! Куда! — раздался злой голос.
Профессор, оттолкнув солдата, бежал по пустынной улице. Он бежал мешковато, медленно, хватаясь за сердце. Непонятно, зачем он это сделал. Ему все равно было не уйти.
— Стой! Стрелять буду! — крикнул солдат. Вскинув автомат, дал очередь в небо.
Профессор упал как подкошенный. К нему подошли двое, перевернули: мертв.
Появился полицейский офицер, подтянутый и строгий:
— Что за стрельба?
— Вот эти, — махнул лейтенант.
Офицер обернулся. Это был Симеон. Наши глаза встретились.
— Пропустите его, — сказал Симеон.
— Нарушение законов чрезвычайного положения…
— Пропустите, я знаю этого человека.
— Пропустить! — неохотно приказал лейтенант.
Предупредил: — Всю ответственность вы берете на себя.
— Разумеется, — кивнул Симеон. Лицо у него было каменное.
Меня отпустили. Я прошел за оцепление, каждую секунду ожидая, что меня окликнут. Лейтенант сил безопасности мог и не подчиниться капитану полиции.
— Его даже не проверили на детекторе, — сказал кто-то.
Я старался не убыстрять шаги. Ай да Симеон! Для него это может кончиться очень плохо.
Метрах в ста от меня зеленела телефонная будка.
Солдаты потащили профессора к фургону. Я подумал, что его, наверное, можно спасти, если срочно заменить сердце. Мысль мелькнула и пропала. Мне нужно было пройти эти сто метров.
Телефон, к счастью, работал. Онемевшими пальцами я набрал номер. Трубку схватили на первом же звонке.
— Консул Галеф!
— Это я, — сказал я.
— Наконец-то! Где ты? Я сейчас приеду! — закричал Галеф.
— Консул Галеф!
— Это я, — сказал я.
— Наконец-то! Где ты? Я сейчас приеду! — закричал Галеф.
Из будки мне было видно, как лейтенант ожесточенно спорит с Симеоном. Симеон с чем-то не соглашался, но лейтенант махнул рукой, и трое солдат побежали в мою сторону.
— Слушай меня внимательно, — сказал я торопливо. — Я получил слово. Это шестое имя в нашем списке. Понял — шестое.
— Шестое, — изменившимся голосом сказал Галеф. Слава богу. Тут такая каша…
— Меня сейчас арестуют, — сказал я.
— Пускай, — ответил Галеф. — Не вздумай сопротивляться. С этой минуты ты — иностранный подданный.
Потребуй связи с посольством или со мной. Все! До встречи!
Я отпустил трубку. Она закачалась на шнуре. Мне было плохо. Из меня словно выдернули стальной стержень, державший до сих пор. Я вдруг вспомнил, что двое суток ничего не ел, только вчера чашку кофе. По мостовой, стягивая с плеча автоматы, бежали солдаты.
Я открыл ставшую почему-то очень тугой дверь будки и пошел им навстречу.
НАТАЛИЯ И ВЛАДИМИР СИДОРЕНКО НЕБОЖИТЕЛЬ ОЛО Повесть
Вечером одиннадцатого дня Ириса 1650 года по эминскому летосчислению, как всегда в это время, Небожитель Оло начал потихоньку высыпать из своего волшебного горшка звезды. Эминцам звезды нужны были для разных надобностей. Одним — чтобы любоваться ими; другим — чтобы мечтать, глядя на них; третьим — чтобы считать их и присматривать за ними, дабы они, чего доброго, не разбегались по сторонам и всегда были на своем месте. Большинство же жителей Эмины полагало: раз есть небо, должны быть и звезды. Какое же это небо — без звезд. Тем более что свое небо они считали вполне подходящим.
Пока Оло сеял звезды, на лестнице часовни послышалось старческое кряхтение, смешанное с неясным бормотанием. Ну конечно, это каноник Улис. Он уже прошел ту часть дороги жизни, когда мечтают, глядя на маленькие искрящиеся фонарики, развешанные в восхитительном беспорядке по небосводу. Теперь Улис не только считал звезды, но и объяснял, что святой Оло не просто, не раздумывая, разбрасывал их по небу, а делал это строго по правилам, правда известным только ему одному.
Карабкаясь по растрескавшимся, а кое-где и вывалившимся ступеням, Улис «вспоминал» Небожителя Оло с тайной надеждой, что он поможет ему взобраться на крышу часовни, а заодно и починит полуразвалившуюся лестницу. Но Святой Оло то ли не слышал просьб Улиса, то ли был занят более важными делами, так что канонику пришлось подниматься самому.
Когда он достиг вершины часовни, где находилась площадка, Оло уже расстелил звезды на черном покрывале ночи, и время для наблюдений подошло. Улис снял старый кожаный чехол, доставшийся ему, как, впрочем, и подзорная труба, от прежнего каноника, и начал осматривать небосвод.
Едва он навел трубу на созвездие Ириса, как ему показалось, что Ирис раздвоился. Одна его половина поплыла по небу и растворилась в созвездии Эйвельса, вторая осталась на месте. «Неужели Святой Оло лишил меня рассудка?» — подумал Улис и снова посмотрел на Ирис.
Ирис излучал тот же, чуть зеленоватый свет, как и все двадцать лет, которые Улис посвятил изучению небосвода Эмины. Через полчаса таинственная звезда снова появилась на востоке и, пройдя левее Ириса, исчезла. Ночью она еще несколько раз прошла по небу, а утром, с восходом солнца, погасла.
После бессонной ночи дрожащими от усталости и волнения руками Улис отправил с посыльным письмо своему другу астрологу Пулу. Он описал необычную звезду и попросил Пула сообщить, видел ли он ее накануне вечером.
В жаркий летний полдень этого же дня посыльный каноника Улиса, пятнадцатилетний веснушчатый Сэм, шлепая босыми ногами по пыльной дороге у поля с расцветшими красными ромашками, услышал песнь.
Вернее, не песнь, а задорный веселый мотив, вроде «тум-тум, тара-тум». Мотив повторялся, но каждое «тара-тум» звучало по-другому. Казалось, звуки висели над красным от цветов полем, раскинувшимся между полосами пшеницы. Оглядываясь по сторонам, Сэм остановился. Чувствовалось, что певец не надрывался, не кричал, но голос его проникал всюду. Ему аккомпанировали шелест ветра, волнами пригибавшего траву, да растворившиеся в бездонной синеве жаворонки.
Неожиданно у поросшего невысокими деревьями холма показалась голова, а за ней закованный в броню рослый певец. Продолжая свое «тара-тум», он быстро зашагал по полю к дороге, на которой стоял Сэм. Певец был такой большой, что ромашки, достигавшие Сэму до плеч, едва касались его колен. Когда он приблизился, Сэм увидел добродушное, чуть розоватое, красивое лицо с приятной улыбкой и веселыми глазами. Продолжая улыбаться, он поздоровался с Сэмом за руку, как со взрослым, и сказал, что его зовут Болом. Сэм почувствовал холодную и твердую, как камень, руку путника.
Мальчишке Бол понравился. Он разговаривал с ним как с равным, не перебивал и не называл его болтуном, как другие. Наоборот, похвалил Сэма за сообразительность и многие достоинства, о которых Сэм даже и не подозревал.
Преисполненный доверия и благодарности, Сэм назвал свое имя и, между прочим, рассказал, что несет письмо от каноника Улиса к его другу — библиотекарю и астрологу Пулу, в замок доблестного гемена Арчибала. Он также похвалился, что может читать и писать, знает арифметику и географические карты. Этому научили его каноник Улис и библиотекарь Пул, чьи письма он постоянно носит от одного к другому.
В свою очередь, Бол сообщил, что попал в эти места из-за аварии в подсистеме «Зета». Кто такая Авария Подсистемы Зета, Сэм не знал, но он был смышленый малый и конечно же догадался, что такое замысловатое имя может носить только очень знатная дама, ради которой путник дал обет странствовать пешком и без оружия. Сэм спросил Бола:
— А эта Авария Зета красивая?
Бол как-то странно посмотрел на Сэма и ответил:
— Конечно, с научной точки зрения авария подсистемы «Зета» представляет некоторый интерес, но хорошего в ней ничего нет.
Сэм глубокомысленно кивнул головой, но про себя удивился: «Зачем Бол дал обет в честь дамы, в которой чет ничего хорошего?»
— Сегодня в трансзале корабля, — продолжал Бол, — я увидел играющих ребят. В трансзале поиграть по-настоящему нельзя, и я решил спуститься к вам, на Эмину.
Сэм не знал, что такое трансзал и откуда спустился Бол, но, не показав этого, молча кивнул головой.
Следует заметить, что Бол был очень добрый и отзывчивый робот. Люди еще на Земле подметили эту черту характера и направили его воспитателем в детский сад. Ребята любили его без ума, а он готов был играть с ними круглые сутки. Однако родители замирали от страха, когда стальная махина, хлопая в ладоши, танцевала с грацией слона среди ребятишек, самый старший из которых едва доставал ему до колена.
А когда он носился по двору и кричал: «Пятна! Пятна!» — в соседних домах дрожали стены и звенели стекла. Его попробовали на разных работах и, в конце концов, отправили в космос. В длительных экспедициях доброта и отзывчивость ценились превыше всего.
Из детского сада Бол вынес любовь к детям и неугасимую страсть к играм, которая обуревала его в самые неподходящие моменты. И на этот раз он предложил Сэму сыграть в прятки. При этом, бегая, он так громко и весело смеялся, что голос его слышали сразу в двух деревушках. Они сыграли два раза, и оба раза Бол тактично проиграл. После игры Бол сказал, что никуда не торопится и проводит Сэма до замка. Он посадил его на плечо и, продолжая напевать свой однообразный, но приятный мотив, так быстро зашагал по дороге, что обогнал несколько повозок селян, ехавших в ту же сторону. Эминцы, разинув рты, долго смотрели на богатыря в броне, на плече которого гордо восседал известный всей округе босоногий Сэм.
Спустившись в лощину, путники увидели крестьянина, пытавшегося вытащить завязшую в болоте лошадь. На поверхности виднелась лишь одна отчаянно ржавшая голова, постепенно погружавшаяся в черную жижу. Бол поставил Сэма на землю, снял с металлического пояса кожаный мешок и в одно мгновение влез в болото. Видно, глубина там была порядочная, и он сразу погрузился с головой.
— Утонул! Утонул! — послышались крики собравшихся зевак, а лаявшая у болота небольшая черная собачонка с белым пятном на спине начала выть.
Но вот, к изумлению хозяина и остановившихся поглазеть путников, лошадь начала подниматься и приближаться к берегу. Под ее брюхом появились руки богатыря. А через минуту облепленный грязью Бол вместе с лошадью стоял на сухом месте.
Благодарный крестьянин и сбежавшиеся поселяне отмыли в ручье грязь с брони гемена, и она засверкала как новенькая. Сэм снова уселся на плечо Бола и стал потихоньку подпевать ему, стараясь лучше запомнить веселый мотив, чтобы передать его своим товарищам.