— Ладно, — сказал он. — Согласен.
Они начали подниматься по берегу. Бен спросил:
— Ты же не потащишь его в дом?
Джамаль ответил:
— Я, пожалуй, возьму его с собой. Отвезу в город.
Бен знал, что подумает их дед: сумасшедший сын сумасшедшей матери тащит в дом ошметки падали.
— Может, лучше бросить его здесь? — предложил Бен.
— Нет. Я хочу сохранить его. Повесить на стену моей комнаты.
— Ты и вправду странный.
— Может быть.
— Оно же воняет.
— Мне без разницы.
Они поднялись по песчаному скату, вошли в рощицу, Джамаль нес крыло. Оно казалось странно уместным в его руках, как если бы Джамаль вышел в мир и принес оттуда нечто необходимое ему, нечто ужасное и сказочное. Когда деревья укрыли их, Бен сказал:
— Подожди минуту.
— Что?
— Мне нужно поговорить с тобой.
— Ладно.
Джамаль стоял перед ним — беззаботный, ожидающий. Разглядывал крыло, просовывал палец между перьями. Он влюбился в эту дрянь, в этот кошмар. Глупо, как глупо. Глупый мальчишка, — однако замысел Бена состоял в том, что он найдет Джамаля сидящим здесь, а теперь Бен столкнулся со сложностями его жизни, с его переменчивой, равнодушной красотой. И желание, томительная, неотвязная любовь взяли над Беном верх. Он упал на колени, дернул за подол рубашки Джамаля.
— Давай, — прошептал Бен. — Они нас не увидят.
Джамаль остался стоять. Рубашка, за которую дернул Бен, слегка натянулась на его груди и животе, кончики перьев холодно щекотали волосы Бена.
— Давай же, — повторил он. Бену хотелось стиснуть Джамаля в руках, ощутить грудью нажим его непокорной головы. Хотелось взять над ним верх и утешить его, завладеть его привязанностью. Какая там правильность? Для правильности он потерян.
— Нет, — произнес Джамаль.
Бен, тяжело дыша, стоял, коленопреклоненный, на земле. Он ничего не сказал. Однако и рубашку Джамаля из руки не выпустил.
— Я не хочу больше делать это, — сказал Джамаль. — Прости.
— Я тоже, — ответил Бен.
— Ну и пойдем.
Но Бен никуда не пошел. Он молчал.
— У меня появилась подружка, — сказал Джамаль.
— И у меня.
— Вот и давай остановимся, ладно?
— Сегодня будет последний раз.
— Нет.
— Пожалуйста, — сказал Бен.
Джамаль смотрел на него сверху вниз. Нижнюю половину лица Джамаля неровно обрамляло крыло.
— Друг, — сказал он, — я не гей.
Бен не ответил.
— Дело не в том, что я тебя не люблю, — сказал Джамаль.
— Я тоже тебя не люблю. Я, по-твоему, кто? Любовник твой, что ли?
— Нет, — ответил Джамаль. Глаза его были черными и непроницаемыми, как кофе. — Я не думаю, что ты мой любовник.
Бен расстегнул ширинку на джинсах Джамаля. Сейчас он утратит себя, заставит Джамаля замолкнуть. И уйдет отсюда. Он хотел лишь одного — этой утраты.
— Бен, — произнес Джамаль.
Бен вытащил член Джамаля. Прежде он никогда так не делал. И с тошнотворным облегчением, словно нырнув с большой высоты, взял его в рот.
Солоноватый, лишенный вкуса. Это и был Джамаль, самая сокровенная часть его неяркой, но неоспоримой красоты. Бен положил ладони на костлявые ягодицы Джамаля, сжал их и разрешил себе утратиться. Позволил этому случиться. Золотая, невинная часть его существа уходила от Бена, но его это не заботило, он желал лишь одного: вот этим и жить — огромным, безрассудным, обожающим голодом.
— Перестань, — сказал Джамаль.
Бен не перестал. В нем уцелело только желание. И не переставал, пока Джамаль не потянул его за волосы и не опустил на него жесткий взгляд.
— По-моему, сюда кто-то идет, — сказал Джамаль.
Бен прислушался. Но ничего не услышал. Только обнаружил с удивлением, что по щеке его скользит одинокая слеза. Он утратился. Стал голым желанием. Он снова потянулся к Джамалю, но тот отпрянул, убрал себя в джинсы. Бена трясло от стыда и страсти. Он поднялся на ноги. И как только он встал, дед раздвинул кусты и спросил громким, как треск дерева, голосом:
— Эй, что вас тут задержало, ребятки?
Бен повернулся к нему прежде, чем успел вспомнить о слезе. Он нетерпеливо смахнул ее, как муху, но понял: дед ее видел. Лицо Бена вспыхнуло. Он сказал:
— Привет, дедушка, — и услышал свой голос, тонкий голос любителя девчоночьих удовольствий.
Дед мог увидеть следы того, что здесь произошло. Бен был уверен в этом. Дед может обратиться сейчас в собственную фотографию, сделанную в точный миг его смерти, когда душа совершает первый бесконечно малый шажок вверх, но остается еще настолько увязшей в остывающем теле, что ей становится внятной все, кроме одного-единственного факта: она возносится — либо к славе, либо к мучениям, либо всего лишь к холодному, бездумному пламени звезд.
Дед знал. Он мог и не знать пока, что именно знает, но истина уже проникла в него. Он увидел Бена таким, каким прежде не видел, — побагровевшим, виноватым, оскверненным слезой.
Когда дед произнес: «Ну пошли, мальчики», голос его уже лишился веселой, раскатистой силы.
Джамаль шагнул к Бену, встал рядом. Обнял его рукой за плечи. Бен чувствовал, как вздымается его грудь, как давит на плечи рука Джамаля. И ударом сбросил ее.
— Отвали, — прошипел он.
Джамаль замер, неуверенно заморгал.
— Пошел вон, — сказал Бен. — Ебаный маленький пидор.
Сказал достаточно громко для того, чтобы дед услышал эти слова.
Джамаль словно стал ниже ростом и потемнел, как будто из него выпустили часть воздуха. Глаза его потонули в глазницах.
— Оставь меня в покое, — сказал Бен. — Убирайся.
Джамаль повернулся, медленно, и пошел к пляжу. Бен глядел ему вслед. Если бы Джамаль побежал, Бен, возможно, и нашел бы для себя хоть малое, но оправдание. Если бы он закричал, заплакал, обругал Бена самыми очевидными словами. Но он просто уходил, не говоря ни слова, — так, точно ему придется переваривать случившееся весь остаток его жизни. Он вернулся на то же самое, казалось, место, на котором его нашел Бен. И начал снова подбирать камни и швырять их в воду, как будто в этом и состоял настоящий, непонятный труд его жизни.
Крыло он оставил лежать на земле. Оно и лежало, изогнутое наподобие лука, с отчетливым сухим острием и кружком указующей вверх кости.
Бен повернулся к деду. Стояло молчание, пропитанное звоном далекого колокола. Запахом сосновой живицы.
— Что происходит? — спросил дед.
— Ничего, — ответил Бен.
Он знал, что дед ему не поверит. Тайна висела в воздухе, как распыленный порох.
— Джамаль не пойдет с нами? — спросил дед размеренным, невнятным голосом.
— Нет. Я не хочу, чтобы он пошел.
— Ты уверен?
— Да. Давай поплывем вдвоем, только ты и я.
— Хорошо.
В молчании они пересекали поле дюнной травы. Солнце еще выделяло каждую травинку, разбрасывая бесконечные наброски теней. Дом еще пылал розовой штукатуркой, казавшейся в могучем свете океана излучающей собственный свет. Птицы еще хрипло перекликались в ветвях.
На террасе сидела между матерью Бена и дядей Биллом тетя Зои. Она улыбнулась Бену и его деду так, точно никогда их раньше не видела.
— А где же Джамаль? — спросил дядя Вилл.
Дед ответил:
— Мы не смогли оторвать его от пляжа.
Бен глубоко вздохнул. Дед решил сохранить его тайну, по крайней мере на время. Из уважения к безумию тети Зои, к ее смерти.
Он скажет все матери Бена попозже, оставшись с ней наедине. Что-то неладно, скажет дед, и они вдвоем вступят на долгий путь выяснения истины.
— Получается вроде, что пойдем только мы с Беном, — сказал его дед. — Если, конечно, никто не захочет составить нам компанию.
— Только не я, — сказала мать Бена. — Ты же знаешь, я — сухопутное млекопитающее.
— Я тоже останусь здесь, — сказал дядя Вилл. — И мы втроем займемся обедом.
Тетя Зои улыбнулась. Она смотрела прямо перед собой.
Водянистый зеленый свет. Привычное дело жизни и умирания, хотя в языке деревьев и нет для него слов. Деревья этого не понимают. Она могла бы лечь под дерево, чтобы ее обвили корни, чтобы они вошли в нее. Она не исчезнет. Будет потихоньку подниматься к ветвям.
Бен и его дед ехали к пристани в дедушкином «мерседесе». Оба молчали. День сорил яркостью. Когда они въехали на парковку у пристани, солнечный свет холодно искрился на асфальте и на белых мачтах яхт. Хлопали цветные флажки. Бен сидел впереди, рядом с дедом, настолько потонувший в страдании и стыде, что понимал — ему уже не вынырнуть. Он был запятнан позором, измаран до того, что мог, казалось ему, оставить на обивке сиденья след — темный и несмываемый.
Дед выключил двигатель, однако так и остался сидеть за рулем. Ни он, ни Бен не шевелились. В конце концов дед спросил:
Дед выключил двигатель, однако так и остался сидеть за рулем. Ни он, ни Бен не шевелились. В конце концов дед спросил:
— У тебя какие-то проблемы с двоюродным братом?
— Не знаю, — ответил Бен.
— У этого мальчика… — начал дед. Слово «мальчик» застряло в его горле, будто осколок кости. — У мальчика, — он все-таки выкашлял это слово, — куча проблем, он же вырос среди полных психов.
Бен молчал. В голове его нарастало давление, словно кулак горячего льда жал изнутри на глаза и уши. То, что он видел сквозь ветровое стекло: стоящие машины, флажки, раскачиваемые волнами мачты, — казалось ему священным и пустынным, точно далекий, закрытый для посетителей уголок рая.
— Мальчик, — продолжал дед, — и сам-то немного тронутый. Я за него побаиваюсь.
— Угу, — отозвался Бен.
— Ты с ним подрался, что ли?
— Не совсем.
Дед кивнул. Он продолжал держаться за руль и смотреть вперед, как будто все еще вел машину.
И Бен понял. Он может свалить все на Джамаля. Обвинить Джамаля в попытке совратить его и тем спасти себя.
— Я умею приводить людей в божеский вид, — сказал дед. — Если Джамаль будет тебя доставать, я помогу тебе справиться с этим.
Бен кивнул.
— Я не позволю испортить тебе жизнь. Никому, даже некоторым из членов нашей семьи. Ты понял?
— Понял.
Да, если потребуется, Бен сможет обвинить во всем Джамаля. И обратить его в изгоя.
— Ну тогда пойдем, поплаваем, — сказал дед.
— Пойдем.
Лодка ждала их, безмятежная в ее дорогостоящем совершенстве, прохладная и гладкая, как мрамор. Бен отвязывал грот и кливер, думая о несущем крыло Джамале. Грот, когда Бен поднял его, наполнился чистым, обличительным светом.
Дед слишком велик для него. И мать с отцом тоже. Он даст им понять, что Джамаль подбивал его заняться сексом, а он ответил отказом. Он позволит этой лжи наполниться ветром и светом, как наполнился грот, и ему поверят.
Он уничтожит Джамаля. И спасется.
Он помог деду забраться в лодку. Отшвартовался, сел у румпеля.
Зои подняла взгляд и увидела, что рядом с ней сидит, держа ее за руку, Джамаль. Он уходил во время. Это она создала его, любила, и вот он здесь, живой мальчик. Здесь все, что только еще случится. Легкие Зои наполнились огнем, она потянулась к сыну. Она сгорала и не боялась этого. Она останется здесь, наблюдательницей, укрытой ветвями.
Дед Бена сидел на носу, цельный, как император, полный императорской массивной воли. Бен легко отвел лодку от пристани, вывел ее в залив. День был ветреный, дуло сильнее, чем он привык, но ничего, с этим он справится. Он находил горькое утешение в своем даре морехода и сам удивлялся этому.
— А денек-то ветреный, — сказал дед. Редкие волосы его развевались на ветру.
Лодка была хорошая, быстрая, и на миг Бен почувствовал себя лучше. Немного лучше. Ветер и лодка держали друг дружку в роскошном, тугом напряжении, которым правил Бен. Он мог почувствовать себя лучше, потому что здесь, на воде, точно знал, что ему следует делать. Он мог устроить деду безопасную, пусть и требующую определенных усилий послеполуденную прогулку под парусом и мог, если ему захочется, направить лодку против ветра, вывалив себя и деда в воду. Ветер был сегодня достаточно сильным, узлов пятнадцать-двадцать, такой может, если не проявить к нему уважение, опрокинуть лодку. Поднималась зыбь. На волнах вскипали пенистые гребешки, с которых летели по воздуху брызги. Бен направил лодку прямо к горизонту, к глубокой воде. Хороший денек, в самый раз для быстрой прогулки. Бен правил на ветер, стараясь набрать наибольшую, по возможности, скорость.
— Давай не будем особо разгуливаться, — сказал дед. — Полчаса или около того — и домой.
Один лишь звук слова «домой» отнял у Бена его недолгое, непрочное счастье. Скоро обнаружится и подтвердится странность Джамаля, опасность, которую он представляет. И после смерти его матери ни любви, ни уюта найти ему уже не удастся.
Бен уничтожит его.
Волны били в оба борта. Мимо скользнул пучок ламинарии с упругими янтарными стеблями, плававшими в воде, точно связка кеглей для боулинга. Бен еще сильнее повернул лодку против ветра, и ее так положило на левый борт, что деду пришлось, чтобы не упасть, вцепиться в поручни.
— Быстро идем, — сказал дед.
— Да, сэр, — ответил Бен.
— Ты у нас главный, приятель. Ты моряк.
— Я знаю.
Бен правил вперед, по прямой от берега. За ним вспыхивали окна уменьшавшихся в размерах домов. Волосы хлестали Бена по лицу, и казалось, что это замаранная душа его сечет своего хозяина, раздраженно и слабо. Он сердито смел их со лба. Ветер набирал силу. Пожалуй, пора было опустить кливер, однако Бен не сделал этого, он жаждал большего ветра и большей скорости. Жаждал утратить себя, лететь так резко и быстро, чтобы от него не осталось ничего, только этот режущий воду коготь. Он еще повернул на ветер. И грот и кливер вздулись, будто воздушные шарики, лодку накренило так, что вода перехлестнула через борт. Дед оглянулся, и Бен увидел страх на его старом, усталом лице. Сейчас, на недолгое время, дед покинул свой мир и вошел в другой, в мир, которым правил Бен. Лодка неслась по воде так стремительно, что напор воздуха наполовину ослеплял Бена, и он повернул ее еще на несколько градусов к ветру.
— Не слишком ли быстро идем, сынок? — спросил дед.
Сынок, он назвал Бена сынком. Этого Бен снести не смог, этой любви или стыда, и в последней судороге любви и стыда он еще развернул лодку, и она опрокинулась. Бен видел, как это происходит. Видел, как вода, вскипая, переливается через борт, видел лицо деда — бледную, недоумевающую душу, покидающую тело, и тут лодка повалилась и выбросила их в воду.
Она видела, как уходит время. Видела, что бояться так же глупо, как выйти в ветреный день из дома в экстравагантной шляпе и осыпать проклятиями ветер. Джамаль разговаривал с ней на языке, который она знала когда-то. Она сгорала и чувствовала себя прекрасно.
Вода оказалась чудесной. Холодной, абсолютно чистой, обильной пеной и жгуче соленой. Бен помедлил под нею, пройдясь взглядом от яркой морщинистой шкурки ее поверхности до зеленой мглы под ним. А когда наконец вынырнул, увидел футах в десяти от себя выплевывавшего воду деда.
— Ты как? — спросил дед.
— Нормально. А ты?
— Что, черт дери, произошло?
— Мы перевернулись.
— Это я понял.
— Все в порядке, — сказал Бен. — Нам ничто не грозит.
— Но как это могло случиться?
— Просто случилось.
— Мы сможем снова поставить лодку?
Лодка лежала на боку, корпус ее поднимался над водой, точно спина маленького белого кита, паруса грациозно подрагивали. Бен вгляделся в нее, потом в сердитое лицо деда.
Вот и конец их маленького путешествия. Теперь пришло время выправить лодку, забраться в нее и возвратиться ко всему, что ждало его на берегу.
— Это может оказаться не просто, — ответил Бен.
Ему хотелось лишь одного — остаться в воде, соединится с ее нездешним холодом.
— Продавец уверял, что это проще простого, — сказал дед, отгребаясь сильными толстыми руками и тяжело отдуваясь.
Он прав. Ухватить лодку за планшир и поставить ее на воду будет не трудно.
— Я лучше сплаваю за помощью, — сказал Бен.
— Какая еще помощь, о чем ты? Нам не нужна помощь.
Но Бен уже уплывал. Он еще не готов был идти под парусом и потому уплывал. Дед закричал: «Куда ты?» Ответ у Бена был только один: он уплывал. Не к другой лодке. Не к берегу. Он плыл и с каждым гребком ощущал себя все более свободным. Соленая вода плескала ему в лицо, а он плыл — так рьяно и быстро, как мог. Впереди была только вода, новая вода и великолепие неба. Он уплывал от лодки, от деда. Он просто плыл. Ни о чем не думая. Он слышал, как дед выкликает его имя, но уплывал и от имени тоже. Не останавливаясь. Не медля.
Зои рассмешила странность этого, странность и нежданная простота. Она услышала звук своего смеха. В конце концов, все оказалось таким легким. Кто бы мог подумать, что будет так легко? Она умела умирать; умела всю свою жизнь. Дело странное, но и обычное, совершенное, как голый мужчина, поющий на пожарной лестнице гимн в первом свете зари. Ты отдаешь этому твое имя. И оно его не возвращает. Зои вспомнила, как пошутила мысленно многие годы назад: «Жильцы других домов могут шарить глазами по кладбищу, выискивая источник музыки, и думать: черт, это ж надо, судный день настал, значит, на работу можно не ходить». И вот оно — чистая музыка и эрекция в свете нового дня. Забавно думать, что голые ангелы так же терялись, как их смертные братья и сестры, в страхе и изумлении обыскивая время. Никто не знал, и все знали. За нашим светом горит другой, за тем — еще один. Только это. Зои держалась за руку сына. И ей почудилось, что он дал ей подержаться за крыло.