– Мне нужно пописать, – произносит она и на короткое мгновение жалеет, что у нее нет при себе дорожной карты; положение звезд и планет над полями кукурузы немного может ей сообщить.
– Ты пьешь кофе? – спрашивает Билли. Она кивает головой:
– Я пью кофе.
– Наверное, любишь с молоком, но без сахара?
– Я пью кофе, – повторяет она, как будто ей не удалось выразить свою мысль в первый раз. – Я пью его, хоть никогда особенно не задумывалась о вкусе. Он горький, а я не люблю горькое.
Билли кивает, ему и самому не особенно нравится вкус кофе. Они доезжают до поворота, он крутит руль вправо и съезжает с федеральной магистрали на освещенную броскими вывесками автозаправку с круглосуточным магазином. Заправка в Онаве ничем не отличается от других, еще один оазис электрического света, припаркованных автомобилей и рекламных щитов, расхваливающих все, от пива до местного стрип-клуба. Женщина, чье имя уже не Айден, а Маккензи, замечает «Макдоналдс», «Сабвей» и несколько чахлых деревьев. Вокруг на многие мили простираются фермерские угодья, и она подозревает, что дешевым забегаловкам здесь радуются больше, чем деревьям. Билли въезжает на парковку, неподалеку от мотеля, большинство мест на ней заняты грузовиками и фурами.
– Мы могли бы снять комнату, – говорит он как можно более обыденным тоном, думая о том, что встретил ее всего несколько часов назад. – Мы могли бы снять комнату и немного поспать перед дорогой в Су-Сити.
– Могли бы, – отвечает она безразлично, слова ее похожи на эхо. – Мне нужно пописать, – снова сообщает она, меняя тему разговора, как будто они уже обо всем договорились. Он останавливает машину за бензоколонками, под алюминиевым козырьком заправочной станции, освещенным галогеновыми лампами. Как только он глушит двигатель, она выходит из машины и направляется внутрь. Туалеты находятся в одном углу рядом с холодильным автоматом, наполненным содовой и энергетическими напитками. Женская комната пахнет мочой, мылом и нестерпимо-сладким запахом туалетного ароматизатора. Но ей уже не раз приходилось чувствовать намного более неприятные запахи.
Закончив, она выходит обратно и видит, как он захлопывает багажник. Она ничего не спрашивает, но Билли все равно торопливо начинает объяснять:
– Что-то тряслось сзади, шумело. Оказывается, ослабло крепление запаски, – эта история не хуже других, и она не спорит. – Слышала этот грохот?
– Нет, – отвечает она и садится в машину.
Он выезжает с заправки и паркуется рядом с мотелем 6, и она ждет в одиночестве, пока он заходит в лобби, чтобы зарегистрироваться. Билли предлагает заплатить за комнату, так как это изначально была его идея, и она не возражает. Сидя в машине, она внимательно рассматривает небо через лобовое стекло, пытаясь различить звезды сквозь оранжево-белую дымку световой какофонии. Но те почти не видны. Заметны только самые яркие, а ведь она знает небо как свои пять пальцев (ей много раз это говорили). Она запоздало вспоминает, что они так и не выпили кофе на заправке.
Когда Билли возвращается, у него в руках небольшой бумажный конверт с логотипом мотеля, через неплотную бумагу просвечивает пластиковая карта с магнитной полосой.
– Я скучаю по настоящим ключам, старым латунным ключам, прикрепленным к большим кускам пластика в форме брильянта. Эти ключи можно было оставить себе как сувенир. Но из этого, – она сделала паузу, указав на конверт, – сувенира не выйдет.
– Откуда ты? – спрашивает он, втискивая машину в пустое пространство около их комнаты. – Никак не могу определить твой акцент.
– Разве это важно?
Она пожимает плечами, и это все, чем ему приходится довольствоваться в качестве ответа. Никто из них больше ничего не говорит. Возможно, они прошли тот момент, когда разговоры необходимы. Так бы она ответила, если бы ей задали этот вопрос. Ночь в самом разгаре, ее не нужно подгонять болтовней.
Внутри она подходит к раковине и брызгает ледяной водой на лицо и заднюю сторону шеи. Билли включает телевизор, выбирает канал, где круглосуточно крутят старые фильмы, и уменьшает громкость. Она не узнает фильм, но он черно-белый, и это ее полностью устраивает: помогает сгладить впечатление от вычурных несочетающихся обоев и покрывала, уродливого ковра и еще более уродливой картины, висящей над широкой кроватью.
– Мне было всего четырнадцать, когда я в первый раз… – начинает он, но она опускает влажный палец на его губы, заставляя замолчать.
– Это неважно. Ни для меня, ни для кого-либо еще. – И тогда он садится на край кровати и смотрит, как она раздевается. Она худенькая – но не настолько, как ему казалось, – с маленькой грудью и плоским животом. Волосы на лобке такие же черные, как и на голове, и образуют внизу живота букву V. Она аккуратно складывает свою выцветшую, истрепанную дорогой одежду, что удивляет его больше, чем красный треугольник, вытатуированный между лопатками. Он спрашивает, что обозначает рисунок, и она говорит, что это старый алхимический символ огня, хотя он также может значить и многое другое. Он спрашивает, где она его сделала, и она честно отвечает, что не помнит.
– Но это было очень давно, – говорит она и начинает его раздевать. Стягивает через голову футболку, расстегивает пряжку ремня, и тогда Билли берет все в свои руки. Кровать мягка и прохладна, белые простыни пахнут тяжелым фруктовым запахом кондиционера для белья. Когда он целует ее, на его губах остается привкус пепла, но он ничего не говорит. Она забирается на него, и он легко в нее проникает. Он кончает почти сразу, но ее это не волнует, она шепчет успокаивающие слова в его левое ухо и с силой трется своими бедрами о его. Ему приходит в голову, что все это сон, потому что все вокруг слишком нереально. Многие годы единственным способом снять напряжение были собственные руки и тюбик увлажняющего геля. Слова, которые она шепчет ему, вспыхивают в сознании так ярко, что он не уверен, что не видит их сквозь сомкнутые веки. Она скачет на нем, ее зубы и язык, слюна и нёбо отдают пеплом, как и видения, которые льются с ее губ – ослепительные, изысканные призраки огненных катастроф. Он снова кончает. Он распахивает глаза и хватает ртом воздух; она улыбается и целует его.
– Закрой глаза, – говорит она тоном, в котором почти сквозит злоба. – Держи их закрытыми. Зажмурься так крепко, как только сможешь.
Билли слушается, и он понимает сейчас, что яркие видения – не столько то, что она хочет ему показать, но то, что ему нужно увидеть.
– Хороший мальчик, – шепчет она и кладет ладони на его голову. Они любили друг друга в таком темпе и с такой силой, что позже в своем блокнотике, служившем ему дневником, он напишет: «Это был жесткий секс. Мне казалось, что она чуть ли не насилует меня. Но это не было изнасилованием». А еще он опишет, насколько тихой она была, как раздражающе тихи были ее оргазмы. Но в основном он будет писать об огнях.
Он напишет: «Я думаю, она была уроженкой Гавайских островов. Она была гавайской женщиной, а ее прапрапрабабушка занималась любовью с богиней Пеле».
Она скачет на нем, и языки пламени пляшут у него в голове, лижут изнутри его веки и дешевые обои комнаты в мотеле.
– Это мой подарок, – шепчет она, – единственный подарок, который я могу сделать.
На мгновение перед его глазами мелькает другая летняя ночь, 18 июля, за тысячу девятьсот сорок пять лет до того дня, как он увидел ее на обочине федеральной магистрали в Айове. Он стоит на римской улице, рядом со скоплением лавок неподалеку от Большого Цирка. С полнолуния прошло две ночи, и огонь уже разгорелся. Он будет гореть шесть дней и семь ночей; Нерон обвинит христиан в поджоге.
Билли чувствует ее ладони, ее короткие ногти впиваются ему в голову, возможно оставляя кровавые царапины. Но он не открывает глаз и не просит остановиться.
Мгновения проходят, унося столетие за столетием, Рим исчезает, и он оказывается на берегу реки Сумидо, перед разделенным на кастовые кварталы японским городом Эдо. 2 марта 1657 года, ураганной силы ветер с северо-запада раздувает пожирающее город пламя. Бамбук все еще сухой после прошлогодней засухи. Но Билли почти не чувствует ветра, тот едва касается его. Небо над головой заволокло дымом, подсвеченным пламенем, его серо-черные клубы будто бы сошли со страниц книг Данте или Мильтона. В следующие три дня погибнет больше ста тысяч человек.
Вот он сидит в окружении множества людей под куполом цирка братьев Ринглинг, Барнума и Бейли. Это влажный июльский день 1944 года, и высоко над его головой летающие акробаты Валленда только-только начали свое представление с трапецией. В течение нескольких секунд шатер загорится. Материя пропитана смесью парафина и неэтилированного бензина, чтобы сделать ее водоотталкивающей. Меньше чем за восемь минут весь шатер будет объят пламенем, и тающий парафин напалмом обрушится на головы семи тысяч человек, пытающихся спастись от огня. Под конец Билли кажется, что он слышит крики диких животных, но нет, говорит она, нет, это голоса людей. В тот день не погибла ни одна из хищных кошек, ни один слон или верблюд.
– Хватит, – говорит он и попадает в другой день. На этот раз не слишком далеко. Совсем недалеко. Всего один год. Это 6 августа 1945 года, Хиросима. Каким-то образом Билли не испаряется, когда атомная бомба «Малыш» разрывается в шестистах метрах над его головой. Следующая за взрывом волна огня превращает песок и стекло в пузырящиеся густые лужи, и все вспыхивает. От некоторых из ста тысяч погибших остались лишь тени на мостах и стенах зданий. Но были и те, от кого осталось еще меньше.
И уже неважно, как много раз он отчаянно просит ее прекратить. Он умоляет, он кричит, всхлипывает, но катастрофы, которые он видит с закрытыми глазами, продолжают сменять одна другую.
– Я была там. Во время каждой из них. Я храню эти воспоминания, и это мой дар тебе.
18 апреля 1906 года более трех тысяч людей погибают в результате землетрясения и последовавшей за ним огненной бури в Сан-Франциско.
Дрезден, Германия, несколько минут пополуночи 14 февраля 1945 года, в день Святого Покаяния; сотни английских бомбардировщиков сбрасывают сотни тонн взрывчатки и зажигательных снарядов на седьмой по величине город гитлеровской Германии. Билли вместе с шестью тысячами человек прячется в одном из крупнейших бомбоубежищ под центральной железнодорожной станцией. Почти все вскоре будут мертвы. К восходу бо́льшая часть города окажется во власти огня, температура которого достигнет двух тысяч семисот градусов по Фаренгейту. Он смотрит, не в силах отвернуться, и знает, что женщина, называющая себя Айден, находится неподалеку. Он слышит, как она вслух читает слова, которые выживший в этом аду однажды напишет на бумаге:
– Мы видели ужасные вещи. Обугленные тела взрослых, куски рук и ног, мертвецы, целые семьи, сгоревшие заживо, обожженные люди, бегущие кудато, переполненные беженцами вагоны, мертвые спасатели и солдаты. Многие ходили по городу и звали своих детей и родных; и огонь, везде огонь, и горячий ветер гнал людей обратно в горящие дома, из которых они пытались выбраться.
– Я не знаю, зачем ты мне это показываешь, – говорит он, пытаясь перекричать какофонию взрывов и крика.
– Нет, – шепчет она, и он отчетливо слышит ее, – ты прекрасно знаешь почему.
За этим следуют и другие картины: пожары, которым нет числа. Потом он попытается все записать. Поджог в Атланте, совершенный по приказу генерала Федерации Уильяма Текумсе Шермана. 8 октября 1871 года, когда одновременно с Чикаго сгорели Пештиго в Висконсине, Холланд, Манисти и Порт-Гурон в Мичигане. В Чикаго погибли сотни людей, а в Пештиго мужчины и женщины, пытавшиеся спастись в воде, сварились заживо. Огненная буря образовала торнадо, поднимавшее в воздух дома и грузовики как раскаленные игрушки.
– Открой глаза, – говорит она, и он открывает. Вокруг него только убогая комната мотеля, бормотание телевизора и голая девушка, обхватившая его бедрами. Он всхлипывает, и она разглядывает его, как какое-то потустороннее явление, которое никогда не получится по-настоящему понять. Она слезает с него, и Билли, плача, садится на край кровати. Проходит почти пятнадцать минут, прежде чем он что-либо говорит:
– Я больше не буду. Я обещаю. Я, черт меня побери, никогда не буду этого делать, никогда.
Она смеется, и ее смех звучит как пар, вырывающийся из прорванной трубы. Смех, как раскат грома, как удар молнии, нашедший свою цель.
– Я пришла не для того, чтобы остановить тебя, Билли. Я пришла удостовериться, что ты никогда не остановишься.
У него во рту привкус пепла, и когда он моргает и протирает глаза, в воздухе продолжают дрожать триллионы огней, сверкающих на фоне задымленных небес.
– Я не думала, что мне придется объяснять эту часть, – произносит она, вспоминая всех, кто в самом конце падал перед ней на колени и умолял продолжить.
– Когда это случилось в первый раз, мне было всего четырнадцать, – говорит он.
– Я знаю. Думаю, ты неплохо справился. Тебе предстоит совершить множество великих дел перед тем, как ты умрешь.
Она одевается и, держа туфли в руке, босиком выходит из комнаты, оставляя его одного. Женщина, которая больше не называет себя Айден, женщина, которая не знает, как, где, почему или даже когда это началось, идет вдоль стоянки. Она минует его машину, и самодельная бомба в алюминиевом чехле надежно закреплена под запасным колесом. Она будет в Су-Сити, когда бомба сработает, конечно же. Но прямо сейчас ей необходимо пройтись. Восточный горизонт окрасился в оттенки розового и фиолетового, мир встречает новый день. Подойдя к выезду на федеральную трассу, она начинает рассказывать себе новую историю, историю о птице феникс, которая, возможно, была ее матерью. Как она помогла великой птице построить гнездо из ладана и веток мирры. И как она подожгла это гнездо….
Кэтлин Р. Кирнан – автор нескольких романов, в том числе «Низкая красная луна», «Дочь Псов», «Красное дерево», которые были номинированы на премию Ширли Джексона и Всемирную премию фэнтези. Ее роман «Утонувшая девушка: воспоминания» вышел в издательстве «Пингвин».
Начиная с 2000-х годов ее странные мрачные и причудливые рассказы выходили в нескольких сборниках: «Истории боли и удивления», «С далеких странных берегов», «Алебастр», «Чарльзу Форту с любовью», «Слово “пришелец” начинается с буквы “п”» и «Окаменевшая скрипка». Журнал «Субтеррениен пресс» недавно опубликовал ретроспективу ее ранних работ: «Два мира и то, что между ними: Лучшее от Кэтлин Кирнан» (том первый).
Кирнан живет в Провиденсе, на Род-Айленде.
«Мне всегда трудно назвать источник вдохновения для той или иной истории. Когда нужно написать рассказ, я сажусь и пишу. Я разглядываю пустую страницу, и что-то приходит ко мне. Или же во мне зарождается какая-то идея, и я развиваю ее дальше. Я сама нахожу свои истории.
В случае с «Трутом, огнивом и кремнем» – название отлично подошло бы какой-нибудь адской юридической фирме – у меня была всего пара намеков, на основании которых я написала историю.
Одно знаю наверняка – много лет я хотела написать историю про пожар в Пештиго, странное и ужасное событие, случившееся в одно время – но за много километров от них, – с великим чикагским пожаром и пожаром в Порт-Гуроне. Это я и сделала в моем рассказе.
Как может не заворожить пламя, эта разрушительная сила, когда мы больше не в состоянии его контролировать или когда оно используется как оружие? Множество подобных идей сложились в моей голове в образ женщины, которую влечет к пожарам еще до того, как они произошли».
Питер Краутер Привидения с зубами
ПрологХью очнулся от воя сирен. Страшная боль в висках по сравнению с обычными приступами головной боли была как хиросимский «Малыш»[4] по сравнению с салютом в честь Дня независимости. Первая мысль, которая пришла ему в голову, – ничем не шевелить: ни головой, ни руками, ни ногами, ни задницей, ни пальцем…
…и почему, как только он подумал о движении пальцем, у него внезапно возник приступ паники?
…вообще ничем. Даже дышать было больно, поэтому каждый вдох он делал настолько редко, насколько мог выдержать. Он закрыл глаза. Это тоже было больно.
Сирены смолкли совсем близко. Они что, остановились рядом? Тогда, вполне вероятно, что он лежит на улице. Он снова открыл глаза и медленно повернул голову. Нет. Это была комната. В ней горел свет. Он лежал на ковре. Это одна из комнат в его доме.
Его дом?
Их с Энджи дом.
Итак, он лежал лицом вниз в гостиной своего собственного дома. Он слегка приподнял голову и увидел, что диван и кресло перевернуты на бок… а по полу растеклась кровь. Наверное, его. Если уж испытываешь такую невыносимую боль, значит, точно должна быть кровь. Он простонал имя жены. Ответа не было. Господи, что же случилось?
Кто-то начал колотить в дверь.
– Я не могу двигаться, – проговорил Хью слабым дрожащим голосом.
– Это полиция, – раздался суровый голос, – откройте.
Ему срочно нужно попить. Хоть что-нибудь… Жадюге Нэн не спится, пора бы подкрепиться.
…чтобы не было этой сухости во рту и глотке.
– Мы входим, – предупредил тот же голос.
– Энджи, – простонал Хью.
И тут же стал вспоминать.
IТюбуаз, штат Мэн – читается как Тюбуаз, – это не совсем город. Скорее, изгиб дороги, запятая между словами, пук между стульями… средний фильм в трилогии. Развлечение между городами, где занимаются серьезным бизнесом, такими как Портленд или Бангор, например, в получасе езды отсюда.