Но и в такой постановке остается непонятным, почему В. В. Похлебкина не устраивал общепринятый подход к решению подобного рода вопросов. Он сам пишет: «Производство всех европейских видов крепких спиртных напитков имело фиксированную первоначальную дату: 1334 год – коньяк, 1485 – английские джин и виски, 1490-1494 – шотландское виски, 1520-1522 годы – немецкий брантвайн (шнапс)» (стр. 9/3). В принципе он прав – только вот непонятно, из каких источников взяты эти даты, которые вызывают большие сомнения.
Коньяк – это дистиллят из виноградного вина, обязательно выдержанный в бочках и, по определению авторитетного французского словаря «Ларусс», «произведенный в Коньяке и прилегающих к нему районах департамента Шаранта». Достоверно известно, что выдержка в бочках во Франции стала применяться не ранее XVII века [35] , следовательно, в указанное время если что-то и родилось, то не коньяк, а просто некий винный дистиллят.
Вся литература, посвященная истории возникновения крепких дистиллятов в Англии и Шотландии, отмечает, что виски первоначально возник в Шотландии в 1494 году [36] , джин – вообще изначально голландский напиток, изобретенный в XVII веке и позднее перенятый англичанами в 1680-е годы [37] .
Первое документально зафиксированное упоминание о немецком «брантвайне» датировано 1437 годом [38] .
Так или иначе, если оставаться в рамках общепринятых тенденций, то надо искать документ, в котором впервые зафиксирован факт производства и потребления (производство, конечно, важнее, потреблять можно и привозные напитки) крепких спиртных напитков методом дистилляции на территории средневековой Руси. В. В. Похлебкин приводит такую дату: «1506 год – шведский источник сообщает, что шведы вывезли из Москвы особый напиток, называемый "горящим вином"» (стр. 90/46). Ни указания на источник, ни самого текста, однако же, не приводится. Серьезные сомнения по этому поводу невольно внес большой поклонник творчества В. В. Похлебкина Игорь Шумейко. В своей книге «10 мифов о русской водке» [39] он пишет:...Очевидно, что И. Шумейко полностью пересказывает аргументы В. В. Похлебкина, включая «признание» безымянных «шведских ученых». Правда, с одним важным уточнением: оказывается, нет документа, в котором прямо говорится о том, «что шведы вывезли из Москвы особый напиток, называемый "горящим вином"», а есть сообщение шведского источника о резком увеличении потребления соли.
Что же касается вывода И. Шумейко о непреложной связи между появлением водки и увеличением потребления соли, то, согласитесь, думающий человек не может принять его безоговорочно. Это сколько же надо было завезти русского горячительного, чтобы хватило на всю Швецию! Это как же должны на него накинуться ВСЕ шведы, чтобы это отразилось на статистике! И с какой скоростью должно было это произойти, чтобы в 1505 году водку завезли – и в этом же году статистика зафиксировала всплеск потребления соли!
Так не бывает. Даже сам В. В. Похлебкин, приводя этот пример с солью (стр. 131/68), далеко не столь категоричен, как его последователь. И пусть никого не смущает разница в датах. В. В. Похлебкин сам путается, называя то 1506, то 1505 год. Вот, пожалуйста: «1505 год. Впервые отмечены факты экспорта русской водки в соседние страны (Швецию, Чудскую землю Эстонию, в земли Ливонского ордена)» (стр. 200/105). Так какую же дату считать первым упоминанием?
В то же время существует документ, четко датируемый 1517 годом, который В. В. Похлебкин не приводит. А между тем в нем четко зафиксировано и производство, и потребление напитка, изготовленного методом перегонки. Именно в этом году вышло первое издание «Трактата о двух Сарматиях», в котором автор, польский историк и географ Матвей Меховский, пишет, что жители Московии «часто употребляют горячительные пряности или перегоняют их в спирт, например мед и другое. Так, из овса они делают жгучую жидкость, или спирт, и пьют, чтобы спастись от озноба и холода» [40] .
Правда, Матвей Меховский никогда сам не был в Московии и в других русских княжествах, все свои описания он делал с чужих слов, и к его свидетельству следовало бы отнестись с достаточной долей осторожности. Но именно в 1517 году Московское княжество посетил с посольской миссией Сигизмунд Герберштейн, который подробно описал свое путешествие в изданной в 1549 году книге «Записки о Московии» [41] : «В рыбные дни мне привозили забитую рыбу и много больших копченых на воздухе без соли осетров; еще графинчик с водкой (в оригинале "pranndt Wein"), которую они всегда пьют за столом перед обедом». И еще: «Наконец стольники вышли за кушаньем [снова не оказав никакой чести государю] и принесли водку (в оригинале "aqua vitae"), которую они всегда пьют в начале обеда…»
Немецкий термин «pranndt Wein» и латинский – «aqua vitae» (оставим на совести переводчика употребление слова «водка») совершенно однозначно указывают на то, что во время путешествия автора в 1517 году продукты перегонки спиртосодержащего сырья в Московии уже были в повседневном обиходе. Разница между 1506 и 1517 годом в историческом плане несущественна, поэтому, не оспаривая приведенных В. В. Похлебкиным данных, согласимся, что этот период может быть принят за «фиксированную первоначальную дату» начала русского винокурения.
Чем же не устроила В. В. Похлебкина им же самим приведенная дата – 1506 год? Если отбросить подозрение, что при таком подходе исследование теряло научную солидность, сократившись минимум вполовину (примерно столько приходится на исторические изыскания), остается предположить, что автором двигал азарт неудовлетворенного исследователя. Все понимают, что первое упоминание о производимом напитке на самом деле – дата условная. Естественно, что производство его начиналось раньше. В. В. Похлебкина, видимо, эта условность не устраивала, и он решил установить более точную дату на основе анализа всей совокупности исторических данных, имеющихся в нашем распоряжении.
В таком решении нет ничего предосудительного, более того, именно такой подход во многих случаях доминирует в исторической науке и позволяет с той или иной степенью достоверности заполнить белые пятна в отсутствие неопровержимых доказательств.
Сразу оговорюсь, что «установленный» В. В. Похлебкиным период возникновения русского винокурения во второй половине XV века не вызывает у меня внутреннего отторжения. Вполне возможно, что так оно и было. Я лишь показываю несостоятельность и недопустимость в научном исследовании используемых им методов и подходов. У В. В. Похлебкина сплошь и рядом первоначально осторожные предположения незаметно переходят в разряд абсолютно доказанных без достаточных на то оснований. И речь в его исследовании идет не о версии, а якобы о научном факте.
Каким же образом В. В. Похлебкин устанавливает период возникновения винокурения в нашей стране? В этом отношении он дает ясный и понятный критерий, являющийся краеугольным камнем его методологии:
...Все это, вместе взятое, дает возможность буквально с точностью до года и месяца определить начало создания винокурения по дате введения винной монополии (стр. 65/33).
Но чуть далее автор признает:
...Итак, по В. В. Похлебкину главным признаком создания винокурения является факт установления винной монополии. Если принять этот тезис, то придется признать, что практически во всех странах Европы производство крепких спиртных напитков методом дистилляции (а дистилляция, собственно, и есть винокурение) так и не возникло, так как в этих странах никогда и ни в каком виде не существовало государственной винной монополии. Исключением является Швейцария, в которой частичная монополия (она не распространялась на крепкие напитки, изготовленные из плодово-ягодного сырья) была введена с 1887 года [42] .
Абсурдность такого подхода применительно к странам, имеющим общепризнанно древнюю культуру изготовления своих национальных крепких напитков из самого различного, в том числе из зернового, сырья, очевидна.
Но особенно нагляден пример Польши. Работа, проведенная в польских архивах, показала, что развитие винокурения в наших странах происходило практически одновременно. Роднило наши народы не только общее славянское происхождение, но и территориальная близость и общность сырьевой базы винокурения. Однако в Польше, в отличие от России, сохранилось гораздо больше архивных документов, и для установления периода возникновения винокурения не приходится прибегать к сложным экономическим, социально-психологическим и технологическим исследованиям. Изучение архивных материалов дает четкие документальные основания для обозначения периода начала польского винокурения не позднее чем с 1450-х годов [43] .
Но вот ведь какая незадача: в Польше никогда не было и не могло быть винной монополии. Дело в том, что Польша на протяжении всей своей истории (исключая новейшую) не была сильным централизованным государством. Мало того что короли в ней избирались, но и власть их была серьезно ограниченна. Шляхетские вольности были неотъемлемой частью этого своеобразного государства, и посягать на них было настолько опасно, что когда в 1795 году большая часть Польши вошла в состав Российской империи, образовав так называемое Царство Польское, то даже абсолютная российская монархия не решилась связываться с вольнолюбивой шляхтой, оставив ей большинство привычных привилегий, в том числе и в области винокурения. В этих условиях ни о какой государственной монополии и речи быть не могло.
Интересная картина получается: монополии не было, а винокурение было. Но ведь В. В. Похлебкин в обоснование своего тезиса утверждает: «Во всех странах мира производство водки частным лицам категорически, подчас под страхом сурового наказания, запрещалось во все времена. Исключения из этого правила были крайне редки и носили временный характер» (стр. 67/34). Другими словами, по В. В. Похлебкину выходит так: есть винокурение – есть и монополия, нет монополии – нет винокурения. Но в подтверждение своего постулата автор не приводит ни одной ссылки, ни одного примера. И это не удивительно, потому что он не смог бы этого сделать при всем желании, так как невозможно документально подтвердить то, чего не было.
Тем не менее примем на время постулат о связи винной монополии с возникновением винокурения и посмотрим, как же в отсутствие документальных материалов о ее введении автор устанавливает время начала столь необходимой ему монополизации. В. В. Похлебкин на 70 с лишним страницах (а это более четверти всей книги) рассматривает экономическую, политическую и социальную ситуацию в различных русских княжествах, особенно в Московском, которое стало центром объединения русских земель. Исторический период, на котором В. В. Похлебкин сосредоточивает внимание, простирается с 1377 года по 1505-1510 годы.
Нижний предел объясняется тем, что в летописи, повествующей о поражении русского ополчения в сражении 2 августа 1377 года на реке Пьяной, скрупулезно описываются детали пьянства русского войска, послужившего причиной поражения, в том числе дается подробный перечень употреблявшихся напитков. В их число входили только мед, мордовское пуре, брага и пиво. Хлебное и какое-либо иное вино не упоминается. Из этого делается вывод, что до этой даты винокурения на Руси точно не было. В принципе с этим можно согласиться.
Верхний предел обосновывается тем самым мифическим упоминанием в 1506 году в шведском источнике о наличии в Москве напитка, называемого «горящим вином». И хотя мы только что убедились, что этого упоминания не было, не будем слишком придирчивы. Тем более что В. В. Похлебкин, видимо понимая слабость своей позиции, на всякий случай приводит интервал 1505-1510 годы, несмотря на якобы наличие «источника с точной датой».
В итоге никаких данных о введении винной монополии В. В. Похлебкин не приводит – а ведь именно ради этого он и завел разговор о датах. Конкретных данных нет, но в голове читателя остается тезис: монополия и винокурение неразрывно связаны.
Я отнюдь не специалист по истории древней и средневековой Руси и поэтому вполне допускаю, что в данном случае В. В. Похлебкин достаточно корректен, тем более что из немногочисленных (к большому сожалению) ссылок можно предположить, что основные факты и попытки реконструкции тогдашней действительности почерпнуты им из трудов дореволюционных историков Н. М. Карамзина и А. И. Никитского, а также некоторых советских авторов. Могу даже согласиться с попытками автора связать некоторые заметные исторические события с возникновением винокурения. Но совершенно не согласен с немотивированным переводом предположений в разряд неоспоримых доказательств.
Анализ предпосылок к возникновению винокурения в «Истории водки» начинается с раздела, озаглавленного «Экономические факторы, условия и признаки появления винокурения» (стр. 63/33). Но в самом изложении обозначенные цели явно не выделены – речь автора льется легко и свободно, однако, к сожалению, «факторы, условия и признаки» в разделе не перечислены. Придется это сделать самим.
Первый признак – введение винной монополии. «На смену бесконтрольному, свободному и неограниченному производству виноградного вина, березовицы, кваса, вареного и ставленного меда, домашнего солодового пива и браги приходит вдруг, внезапно, жесткая, беспощадная, скрупулезно проводимая "государственная регалия" на выделку хлебного спирта» (стр. 66-67/34).
Второй признак – резкий экономический скачок, характерный для появления винокуренного производства (стр. 69/35).
Третий признак – сокращение к XV веку потребления дикого меда, исконного сырьевого естественного ресурса, для производства русских национальных алкогольных напитков – ставленного и вареного медов (стр. 70/35).
Четвертый признак – изобретение смолокурения, дегтесидения и появление технических средств этих производств (стр. 70/35).
Пятый признак – наличие исторической цели, на которую государству были бы необходимы огромные капиталовложения (стр. 70/35-36).
Шестой признак – появление новых видов «торговых точек» (кружечных дворов и царевых кабаков), запрещение продажи водки в частных лавках всех видов (стр. 71/36).
Далее В. В. Похлебкин выделяет дополнительные признаки в разделе «Социальные, социально психологические, моральные и идеологические последствия появления винокурения в России, служащие сигналом для установления времени появления водки» (стр. 72/36). В данном случае все сказанное для предыдущего раздела сохраняет силу, поэтому перечислим выявленные признаки (последствия), сохранив при этом сквозную нумерацию для удобства дальнейшего обсуждения.
Седьмой признак – статистические показатели роста пьянства (стр. 72/37).
Восьмой признак – постепенный отход от патриархальной морали (стр. 72/37).
Девятый признак – появление новых конфликтов; заметное ускорение социального расслоения и классовой дифференциации общества (стр. 72/37).