Русская история в легендах и мифах - Матвей Гречко 17 стр.

Манштейн писал про Бестужева, что он был ума разборчивого, приобрел долговременной опытностью навык в делах государственных, был чрезвычайно трудолюбив; но, вместе с тем, горд, хитер, мстителен, неблагодарен и жизни невоздержной.

Среди советских историков было принято выражать радость по поводу русского происхождения Бестужева, сменившего немца Остермана. На самом же деле, Бестужев был ставленником Бирона и после его падения даже угодил в Шлиссельбург. Тогда он сумел оправдаться, а затем использовал факт своего ареста, чтобы избежать репрессий со стороны Елизаветы Петровны. Он даже свел дружбу с Лестоком и благодаря его ходатайствам получил одну за другой несколько важных должностей. Когда Бестужев сделался канцлером, бывшие друзья перессорились и принялись интриговать друг против друга. В итоге Лесток оказался в тюрьме, на дыбе, а затем в ссылке.

Было ли правление Бестужева полезным для России? У историков нет единого мнения.

Он ненавидел Пруссию и втянул Россию в разорительную войну против Фридриха Великого (от которой пытался уберечь свою вторую родину Остерман). Она стоила России более трехсот тысяч человек и более тридцати миллионов рублей, причем завершилась совершенно безрезультатно: Петр III вернул Фридриху все русские завоевания.

Но за несколько лет до этого произошел эпизод, который заставляет подозревать, что и у канцлера Бестужева было «рыльце в пушку».

19 (30) августа 1757 года у деревни Гросс-Егерсдорф произошло кровопролитное сражение, окончившееся победой русских войск. Оно упоминается во всех учебниках истории.

Но затем генерал-фельдмаршал Апраксин, командующий русской армией, вместо того чтобы развить успех, внезапно отступил к Неману, да так поспешно, что оставлял на своем пути пушки и припасы. Это было так нелепо, что пруссаки только неделю спустя поняли, в чем дело, и начали преследование.

Причины столь внезапного, напоминающего бегство, отступления Апраксина, лишившего русские войска всех стратегических преимуществ, непонятны и сегодня.

Существует версия, что из-за внезапной и очень тяжелой болезни императрицы Елизаветы приказ отступать отдал канцлер Бестужев-Рюмин в угоду великому князю Петру Федоровичу.

Есть и другая версия, что Бестужев намеревался произвести государственный переворот, лишив престола Петра Федоровича в пользу его малолетнего сына Павла при регентстве Екатерины. Тяжелая болезнь императрицы Елизаветы представила ему случай исполнить это намерение, и он отозвал своего ставленника и друга Апраксина к пределам России, чтобы иметь в своем распоряжении его армию.

Выздоровевшая императрица приказала арестовать Бестужева и отправила его в ссылку.

Апраксин был также потребован к ответу, некоторое время находился под судом, а потом внезапно умер «апоплексическим ударом».

Ссылка канцлера продолжалась до воцарения императрицы Екатерины II. Он был вызван в Петербург, и Екатерина возвратила опальному чины, ордена и переименовала в генерал-фельдмаршалы. Кроме того, последовал высочайший указ, в котором была обнародована невинность Бестужева-Рюмина.

«Князь Никита Трубецкой был с грехом пополам[10] Лопухиным, мужу и жене, урезали языки и в Сибирь сослали их по его милости; а когда воротили их из ссылки, то он из первых прибежал к немым с поздравлением о возвращении.

По его же милости и Апраксина, фельдмаршала, паралич разбил. В Семилетнюю войну Апраксин был главнокомандующим. Во время следствия содержали его в “подзорном дворце”…

Презусом следственной комиссии был князь Трубецкой.

Елизавета Петровна, когда ей в очередной раз доложили, что Апраксин ни в чем не признается, решила, что остается лишь последнее средство – кончить дело и оправдать невиновного.

Презус Трубецкой на допросе громко объявил: “Нам остается лишь приступить к последнему средству…”

Старик Апраксин от этого слова затрясся, подумал, что станут пытать его, и скоро умер».

Наталья Федоровна Лопухина была дочерью Федора Николаевича Балка и Матрены Ивановны, в девичестве носившей фамилию Монс, то есть той самой битой кнутом Балкши, сестры Виллема Монса, предполагаемого любовника Екатерины I. Анна Монс, фаворитка Петра I, приходилась Наталье родной тетей.

Петр I выдал Наталью замуж за Степана Васильевича Лопухина, морского офицера, двоюродного брата царицы Евдокии Федоровны, впоследствии ставшего вице-адмиралом и кавалером ордена Святого Александра Невского.

Все бы хорошо, но молодые совсем не любили друг друга и не подходили друг другу по характерам: она – живая, активная, он – флегматичный увалень.

Впервые опала настигла эту семью в 1717 году: по делу царевича Алексея пострадали многие из Лопухиных. Степана Васильевича били кнутом и вместе с женой отправили в ссылку.

Помог Виллем Монс: по его ходатайству Лопухиным разрешено было вернуться в столицу. Но не успели они обосноваться, как Монс был казнен.

После смерти Петра I счастье, казалось, улыбнулось Лопухиным: они были вновь приближены ко двору, а Екатерина одаривала их своими милостями. Но тут сделала глупость уже сама Наталья Федоровна: угораздило ее влюбиться в гофмаршала Левенвольде – фаворита самой императрицы. И не умри Екатерина – неизвестно, чем бы все еще кончилось.

Зато в тридцатые годы Лопухина благоденствовала. Ее роман с красавцем и щеголем Левенвольде был в полном разгаре. Вот кто был полной противоположностью ее скучному супругу! Да и помимо него поклонников было немало.

Историк Дмитрий Бантыш-Каменский писал: «Толпа вздыхателей, увлеченных фантазией, постоянно окружала красавицу Наталью; с кем танцевала она, кого удостаивала разговором, на кого бросала даже взгляд, тот считал себя счастливейшим из смертных. Молодые люди восхищались ея прелестями, любезностями, приятным и живым разговором, старики также старались ей нравиться; красавицы замечали пристально, какое платье украшала она… старушки ворчали на мужей своих, бранили дочек».

Наталья Лопухина. Гравюра XVIII в.

Увы, все кончилось после переворота 1741 года. Левенвольде сослали. Чету Лопухиных арестовали вместе с прочими, но в тот раз отпустили. Однако беда не отстала!

Близкой подругой Натальи Федоровны была Анна Гавриловна Бестужева – жена Михаила Петровича Бестужева (того самого, что передал в Россию портрет и маршрут Цинклера). Он был родным братом канцлера Алексея Петровича Бестужева.

Анна Гавриловна была высока ростом, имела прекрасный стан; рябоватость ее лица выкупалась приятностью в обхождении, и она пользовалось славой лучшей танцовщицы во всем Петербурге. Обе дамы постоянно находились в центре светской жизни Петербурга – и обе они имели основания недолюбливать императрицу Елизавету Петровну. Между собой они не стеснялись отзываться о ней как о незаконнорожденной, а о ее матери – как о женщине легкого поведения. «На троне – шлюха, а настоящий император – в тюрьме!»

Этим решил воспользоваться Лесток, который к тому времени совершенно перессорился с канцлером Бестужевым-Рюминым. Заговор – реальный или мнимый – вот что было нужно, чтобы сокрушить врага.

Однажды, когда в Соликамск, куда был сослан Левенвольде, отправляли нового офицера, Лопухина попросила передать от нее любовнику, «чтобы граф не унывал, а надеялся бы на лучшие времена». Эти слова дошли до Лестока и стали достаточным основанием, чтобы объявить Наталью Федоровну заговорщицей.

Лопухину, Бестужеву, их мужей и многих других арестовали. Долго длилось следствие; не обошлось, конечно, без пытки. Суд признал их преступление доказанным и приговорил всех к жесточайшим казням: четвертованию, колесованию, отсечению голову и проч. Елизавета приговор смягчила: всем сохранили жизнь. Смертную казнь заменил кнут, а также вырывание языка и ссылка в Сибирь.

Во время казни Лопухина попыталась сопротивляться палачам, за что была ими безжалостно избита. Ей вырвали большую часть языка, и она до конца жизни осталась немой.

С Бестужевой обошлись мягче: когда палач разорвал на ней платье, она сняла с себя драгоценный крест и подарила ему. За это ее били не так сильно и вырвали только маленький кусочек языка, так что она не потеряла способности изъясняться.

По слухам, когда Наталью Федоровну везли с места казни мимо здания Сената, она подняла глаза и, увидев высовывающихся из окон любопытствующих сенаторов, плюнула в них кровью.

В Сибири Лопухина пробыла двадцать лет, потеряла там сына и вернулась в Петербург только с воцарением Петра III. Спустя год с небольшим она скончалась и была похоронена в Спасо-Андрониковом монастыре в Москве. Ее дочь Анна пережила мать на три года. Дочь Настасья вышла замуж за графа Головина, дочь Прасковья – за князя Голицына.

По слухам, когда Наталью Федоровну везли с места казни мимо здания Сената, она подняла глаза и, увидев высовывающихся из окон любопытствующих сенаторов, плюнула в них кровью.

В Сибири Лопухина пробыла двадцать лет, потеряла там сына и вернулась в Петербург только с воцарением Петра III. Спустя год с небольшим она скончалась и была похоронена в Спасо-Андрониковом монастыре в Москве. Ее дочь Анна пережила мать на три года. Дочь Настасья вышла замуж за графа Головина, дочь Прасковья – за князя Голицына.

«Императрица есть средоточие совершенств телесных и умственных, она проницательна, весела, любима народом, манеры имеет любезные и привлекательные и действует во всем с приятностью, восхищения достойной. Набожна до суеверности, так что исполняет дотошно все нелегкие и стеснительные обязанности, кои религия ее предписывает, ничем, однако же, не поступаясь из удовольствий самых чувственных, коим поклоняется с неменьшею страстью. Весьма сдержанна скорее по совету министра своего, нежели по собственной склонности. Ревнует сильно к красоте и уму особ царственных, отчего желает зла королеве Венгерской и не любит цесаревну Шведскую. В довершение всего двулична, легкомысленна и слова не держит. Нерадивость ее и отвращение от труда вообразить невозможно, а канцлер из того извлекает пользу, нарочно из терпения выводит донесениями скучными и длинными, так что в конце концов подписывает она все что ни есть, кроме объявлений войны и смертных приговоров, ибо страшится всякого кровопролития.

Посланник иностранный, желающий заслужить одобрение царицы, должен ловить случаи тонким и косвенным манером восхищение ее чарами, умом, одеянием, убранством и танцевальным искусством выразить, от критики же воздержаться.»

Конный потрет Елизаветы Петровны с арапчонком. Георг Грот. 1743 г.

Вступив на престол, Елизавета принялась осуществлять свои девические мечты о роскошной жизни: нескончаемой вереницей потянулись спектакли, увеселительные поездки, куртаги, балы, маскарады, поражавшие ослепительным блеском и роскошью до тошноты. Как страшный сон уходили в прошлое те дни, когда она – дочь Петра Великого – вынуждена была считать копейки, когда одна из фрейлин Анны Иоанновны нарочно, чтобы унизить ее, приказала обить мебель той же тканью, из которой было сшито ее платье.

Теперь Елизавета могла поквитаться со всеми! Ревнуя к чужой красоте, Елизавета издала указ, согласно которому купцы, торгующие галантереей, должны были первоначально показывать свой товар императрице, а уж только после этого он поступал в широкую продажу.

Сверх меры разряженные дамы, появляясь при дворе, серьезно рисковали: если Елизавете казалось, что кто-то из них одет элегантнее, чем она сама, императрица могла запросто изрезать даме прическу или платье, а то и лицо расцарапать. Мемуаристы донесли до нас сплетню о том, как однажды Елизавета прямо на балу срезала с головы красавицы Нарышкиной «прелестное украшение из лент».

Елизавету окружали многочисленные приживалки – сплетницы и льстицы, составившие некое подобие совещания, где премьером была Мавра Егоровна Шувалова, а членами состояли Анна Карловна Воронцова, урожденная Скавронская, и какая-то Елизавета Ивановна, фамилии которой никто не запомнил, носившая прозвище Министр иностранных дел. «Все дела через нее государыне подавали», – замечал современник.

Но куда больше дел государыню интересовала французская комедия и итальянская опера.

Она любила устраивать машкерады, куда мужчины обязаны были приезжать в полном женском уборе, в обширных юбках, а дамы – мужском придворном платье.

«Императрице вздумалось в 1744 году в Москве заставлять всех мужчин являться на придворные маскарады в женском платье, а всех женщин – в мужском, без масок на лице; это был собственный куртаг навыворот. Мужчины были в больших юбках на китовом усе, в женских платьях и с такими прическами, какие дамы носили на куртагах, а дамы – в таких платьях, в каких мужчины появлялись в этих случаях. Мужчины не очень любили эти дни превращений; большинство были в самом дурном расположении духа, потому что они чувствовали, что они были безобразны в своих нарядах; женщины большею частью казались маленькими, невзрачными мальчишками, а у самых старых были толстые и короткие ноги, что не очень-то их красило. Действительно и безусловно хороша в мужском наряде была только сама императрица, так как она была очень высока и немного полна; мужской костюм ей чудесно шел; вся нога у нее была такая красивая, какой я никогда не видала ни у одного мужчины, и удивительно изящная ножка. Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся».

Так охарактеризовал историк Ключевский образ жизни Елизаветы. Бальные залы были роскошны, но жилые комнаты поражали теснотой, убожеством обстановки и неряшеством: двери не затворялись, в окна дуло; когда на улице шел дождь, то вода текла по стенным обшивкам. Строилось все наспех, из непросушенного дерева, и комнаты часто были чрезвычайно сыры. Так, в спальне у великой княгини Екатерины Алексеевны в печи зияли огромные щели; близ этой спальни в небольшой каморе теснилось 17 человек прислуги, причем выход из их комнаты был только один – через спальню принцессы. Чтобы дать Екатерине возможность хоть как-то отдохнуть, горничные были вынуждены сделать себе другой выход – через окно, спустив из него на улицу доску с прибитыми к ней поперечными перекладинами.

Но в то же время именно при Елизавете в обеих столицах началось интенсивное каменное строительство, и в Петербурге были воздвигнуты знаменитые дворцы: Аничков, Строгановский, Бестужевский, Зимний…

Елизавета часто переезжала из Петербурга в Москву. При этом она была вынуждена перевозить с собой не только личные вещи, но и всю мебель, так как ее раззолоченные дворцы не имели своей обстановки. Поезд из телег и карет растягивался по всему пути дня на два. Зеркала, постели, столы и стулья при перевозке неизбежно ломали, били и в таком виде расставляли по временным местам.

По смерти императрицы насчитали около 15-ти тысяч практически новых платьев, два сундука шелковых чулок и кучу неоплаченных счетов.

Елизавета была такая добрая, что однажды, завидев гурт быков, и на спрос, куда гнали, услышав, что гнали на бойню, велела воротить его на царскосельские свои луга, а деньги за весь гурт выдала из Кабинета.

Так называли Алексея Григорьевича Разумовского – морганатического супруга Елизаветы.

«…Обер-егермейстер граф Разумовский, как всем известен за Ночного Императора, то все пред ним уступают. Природа его всеми физическими совершенствами наделила, кои цитерскому Геркулесу потребны, однако ж умственного достоинства не дала. Глуп, как пробка, и к государственным делам вовсе неспособен. Канцлер в пору нашей дружбы признался однажды, что хотел было его к делу приставить, но сей до того бестолков оказался, что говорил черное, когда должен был сказать белое. Влюблен безумно в благодетельницу свою и свирепо ее ревнует. Измены ее, частые, хоть и мимолетные, в таковое отчаяние его приводят, что, как напьется, а сие частенько с ним случается, оскорбляет ее словесно. Темперамента он ипохондрического, исполнен суеверий и все толкует о том, что уйдет в монастырь, случиться же сие может, когда менее всего ожидать будут… Он великий игрок, так что делать ему дорогие подарки – все равно что деньги за окошко выбрасывать, довольно с него и любезностей королевских».

Алексей Разумовский. Неизвестный художник. XVIII в.

Олекса был сыном казака Григория Розума из села Лемеши Черниговской губернии. Мать его была шинкаркой. Подростком он пел в церкви, и его голос понравился проезжавшему через село полковнику, который взял его с собой в Петербург: при дворе ценили хороших певчих.

На красивого голосистого молодого человека из придворного хора обратила внимание цесаревна Елизавета и, когда он – о несчастье! – потерял голос, устроила его управляющим в одно из своих поместий.

Роман их начался позже, когда цесаревна искала утешения после ареста и ссылки Шубина. Тот был бравым офицером, Олекса – неотесанным, простоватым малороссийским парнем, но цесаревна сумела оценить его искреннее чувство.