Русская история в легендах и мифах - Матвей Гречко 18 стр.

Любовь его она принимала, а вот в интриги не посвящала: то, что его возлюбленная решила захватить престол, стало полной неожиданностью для Разумовского. Зато потом императрица принялась осыпать своего любовника милостями: должности, титулы, воинские звания, награды сыпались на него золотым дождем.

– Лиза, ты можешь сделать из меня что хочешь, но ты никогда не заставишь других считаться со мной серьезно, хотя бы как с простым поручиком, – сказал ей он однажды.

По преданию, в 1742 году Елизавета вступила в тайный брак с Алексеем Григорьевичем. Венчались они в скромной церкви в Перово, она сохранилась до наших дней. Известно, что с этого времени императрица часто делала той церкви богатые подарки, в том числе вышитые ею самой жемчугом и драгоценными камнями ризы.

Елизавета даже пригласила в Петербург мать Алексея Григорьевича. Шинкарку привезли в столицу, нарядили в роскошное платье, причесали и повели во дворец. По слухам, когда растерявшаяся женщина оказалась перед большим зеркалом, то с перепугу повалилась в ноги собственному отражению, приняв его за некую знатную особу, вышедшую ей навстречу. Понимая, что во дворце ей не место, в столице эта простая женщина не осталась, а довольно быстро вернулась к себе в Малороссию, где ей были подарены богатые имения.

Брак свой Елизавета и Алексей скрывали, но жили как муж с женой: комнаты Разумовского были смежными со спальней Елизаветы, а прислуга порой заставала их в интимные моменты: то Лиза меняла Алеше рубашку, то помогала застегнуть ремень… И хотя за сплетни недолго было и в Сибирь отправиться, но слухи шли, шли… Даже частушку сочинили: «Государыню холоп, подымя ногу, гребет…»

Увы, ветреная красавица Елизавета не всегда была верна своему мужу. В конце жизни у нее появился новый фаворит – молодой Иван Иванович Шувалов, но, несмотря на это, ее отношения с Алексеем Григорьевичем сохранили теплоту: перед смертью она даже взяла с Петра III обещание не обижать Разумовского.

Скончался Разумовский в Санкт-Петербурге в своем Аничковом дворце и был погребен в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры.

В связи с тайным браком Елизаветы Петровны и Разумовского ходили многочисленные слухи об их детях.

В 1770-х годах в Европе явилась искательница приключений княжна Тараканова, называвшая себя дочерью Елизаветы и Разумовского, султаншей Алиной, владетельницей Азова, княжной Володимирской, принцессой Елизаветой Всероссийской, сестрой Пугачева.

Рассказывали и о других Таракановых, которые приняли монашеское послушание; такова была старица Досифея, на портрете которой имеется надпись: «Принцесса Августа Тараканова, в иноцех Досифея».

По другим сведениям, были две княжны Таракановы, воспитывавшиеся в Италии; их коварно арестовал граф Орлов и велел утопить, но одну спас матрос и она постриглась в монахини в одном из московских монастырей.

Фамилия Таракановы обязана своим возникновением племянникам Разумовского – Дараганам, которым он нанял воспитателя Диделя. Сплетню, что Дараганы-Таракановы – дети Елизаветы, первым пустил именно Дидель.

Секретарь саксонского посольства Георг фон Гельбиг, собиравший различные сплетни и анекдоты, говорит, что у императрицы Елизаветы было 8 детей, носивших фамилию Закревские, но он сам уверен только в одном из них. Еще Гельбиг упоминает дочь Елизаветы от Шувалова, которую, если подсчитать возраст, императрица родила, когда ей было далеко за сорок.

Существует легенда, что после вступления Екатерины II на престол ее фаворит Григорий Орлов стал настаивать на морганатическом браке, в качестве примера указывая на Елизавету и Разумовского. Тогда Екатерина отправила к Разумовскому канцлера Воронцова с указом, в котором ему давался титул высочества как законному супругу покойной государыни. Разумовский вынул из потайного ларца брачные документы, показал их канцлеру и тут же бросил в топившийся камин, прибавив: «Я не был ничем более, как верным рабом ее величества, покойной императрицы Елизаветы Петровны, осыпавшей меня благодеяниями превыше заслуг моих… Теперь вы видите, что у меня нет никаких документов». Екатерина II, когда ей Воронцов доложил о происшедшем, заметила: «Мы друг друга понимаем. Тайного брака не существовало, хотя бы и для усыпления боязливой совести. Шепот о сем всегда был для меня неприятен. Почтенный старик предупредил меня, но я ожидала этого от свойственного малороссиянину самоотвержения».

У Разумовского был брат – Кирилл Григорьевич, последний малоросский гетман, президент Академии наук. Он был намного умнее и талантливее своего брата, занимал важные государственные должности и славился остроумием.

В 1770 году, по случаю победы, одержанной нашим флотом при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе, в присутствии императрицы и всего двора, речь, замечательную по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!» – то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется».

Однажды в Сенате Разумовский отказался подписать решение, которое считал несправедливым.

– Государыня желает, чтоб дело было решено таким образом, – объявили ему сенаторы.

– Когда так, не смею ослушаться, – сказал Разумовский, взял бумагу, перевернул ее верхом вниз и подписал свое имя…

Поступок этот был, разумеется, немедленно доведен до сведения императрицы, которая потребовала от графа Кирилла Григорьевича объяснений.

– Я исполнил вашу волю, – отвечал он, – но так как дело, по моему мнению, неправое и товарищи мои покривили совестью, то я почел нужным криво подписать свое имя.

Племянница Разумовского, графиня Софья Осиповна Апраксина, заведовавшая в последнее время его хозяйством, неоднократно требовала уменьшения огромного числа прислуги, находящейся при графе и получавшей ежемесячно более двух тысяч рублей жалованья. Наконец она решилась подать Кириллу Григорьевичу два реестра о необходимых и лишних служителях. Разумовский подписал первый, а последний отложил в сторону, сказав племяннице:

– Я согласен с тобою, что эти люди мне не нужны, но спроси их прежде, не имеют ли они во мне надобности? Если они откажутся от меня, то тогда и я, без возражений, откажусь от них.

Ею стал Иван Иванович Шувалов. Именно он, а не супруг Разумовский, находился рядом с нею в последние дни ее жизни. Трудно сказать, каковы были его чувства к Елизавете, но известно, что он был умным и талантливым человеком: покровительствовал Ломоносову, курировал Московский университет. В 1758 году им открыта Академия художеств. Шувалов переписывался с Гельвецием и Вольтером.

«Шувалов, заспорив однажды с Ломоносовым, сказал сердито: “Мы отставим тебя от Академии”. – “Нет, – возразил великий человек, – разве Академию отставите от меня”».

Судя по мемуарам Екатерины II, еще в 1757 году Елизавета перенесла инсульт: в церкви ей стало дурно, и она упала в обморок, продолжавшийся больше двух часов. Придя наконец в себя, она еще долго не могла внятно говорить. Здоровье ее так до конца и не поправилось.

В ноябре 1761 года ее начали преследовать приступы рвоты с кровью и кашлем. Они все учащались, и 22 декабря (новый стиль) врачи объявили Елизавете, что «здоровье ее в крайней опасности». Она выслушала их спокойно и приказала читать над собой отходные молитвы, которые сама повторяла за духовником. К Рождеству она скончалась.

Анекдот:

«Государыня, – сказал генерал-полицмейстер А. Д. Татищев придворным, съехавшимся во дворец, – чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из внутренних губерний о многих побегах преступников. Она велела мне изыскать средство к пресечению сего зла: средство это у меня в кармане”.

– “Какое?” – вопросили его.

“Вот оно, – отвечал Татищев, вынимая новые знаки для клеймения. – Теперь, – продолжал он, – если преступники и будут бегать, так легко их ловить”.

“Но, – возразил ему один присутствовавший, – бывают случаи, когда иногда невинный получает тяжкое наказание и потом невинность его обнаруживается: каким образом избавите вы его от поносительных знаков?”

– “Весьма удобным, – отвечал Татищев с улыбкою, – стоит только к слову “вор” прибавить еще на лице две литеры “не”».

Екатерина II Реальность и идеал

Елизавета была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII века, которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и тоже по русскому обычаю все оплакали по смерти», – написал Василий Осипович Ключевский. Не оплакал ее лишь один человек – более всех ей обязанный. Ее племянник и наследник Петр Федорович, урожденный Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский.

Екатерина II

Реальность и идеал

Елизавета была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII века, которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и тоже по русскому обычаю все оплакали по смерти», – написал Василий Осипович Ключевский. Не оплакал ее лишь один человек – более всех ей обязанный. Ее племянник и наследник Петр Федорович, урожденный Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский.

Тело Елизаветы еще покоилось в гробу, иностранные послы выражали соболезнования, горевали дамы из «кабинета министров», плакали приживалки, горничные утирали слезы, печальны были фавориты – и старые, и молодые, а в другом крыле дворца будущий император закатывал обеды и приемы, куда всех обязывал являться «в светлом платье».

Екатерина II вспоминала, как, отсидев на таком обеде положенное время, она пришла ко гробу императрицы и нашла в соседней комнате убитого горем Разумовского. Они обнялись – и завыли в голос.

Так стоит ли удивляться, что семь месяцев спустя Измайловский полк, которым командовал брат Алексея, Кирилл, сверг Петра III и возвел на престол Екатерину?

Анна Петровна умерла, когда мальчику было чуть больше месяца. В 11 лет он потерял отца и воспитывался в доме дяди, Адольфа Эйтенского – будущего шведского короля. В силу того, что Карл Петер Ульрих, как и Адольф, считался претендентом на шведский престол, дядя не утруждал себя его воспитанием. Его часто жестоко наказывали: секли, ставили коленями на горох так надолго, что его ноги опухали, и он с трудом мог ходить. О его образовании заботились очень мало: когда четырнадцатилетний юноша прибыл в Петербург, даже не слишком искушенную в науках Елизавету поразило его невежество и огорчил нездоровый вид.

Карл Петер Ульрих приехал в Россию в 1742 году, тут его крестили по православному обряду под именем Петра Федоровича и объявили наследником престола. Россия Петру не понравилась. Он часто говорил, что чувствует себя здесь «государственным арестантом» и вздыхал об утраченном шведском престоле. Нервный, впечатлительный фантазер, он часто путал свои фантазии с реальностью, любил музыку и живопись, восхищался военными, но безумно боялся пушечной пальбы.

Его воспитателем и учителем стал академик Якоб Штелин – человек умный, талантливый и ответственный. Однако эту свою миссию Штелин провалил: прозанимавшись с наследником три года, он так и не смог научить великого князя ни толком говорить, ни писать по-русски. Докладывая императрице Елизавете, Штелин жаловался на лень своего ученика, но при этом считал его достаточно способным. Но больше всего его огорчали трусость, хвастовство и жестокость наследника престола.

В 1745 году Петра женили на принцессе Екатерине Алексеевне, урожденной Софии Фредерике Августе Анхальт-Цербстской, будущей императрице Екатерине II.

Торжества длились десять дней, и перед ними, по выражению Екатерины, «меркли все сказки Востока». Новобрачным были пожалованы во владение Ораниенбаум под Петербургом и Люберцы под Москвой.

Отношения супругов не сложились с самого начала: у них не было общих интересов, и в интеллектуальном развитии они были совсем разными. В своих мемуарах Екатерина ни разу не отозвалась уважительно о покойном супруге. Сравнивая литературные интересы, она не без гордости писала о том, что сама прочла «Историю Германии» в восьми томах, г-жу Севинье и Вольтера, в то время как Петра интересовали «процессы каких-то разбойников с большой дороги, которых вешали и колесовали».

А вот другая его забава, описанная в мемуарах Екатерины II: комната, где великий князь устроил свой театр марионеток, сообщалась дверью с одной из гостиных императрицы. Елизавета велела поставить в этой гостиной обеденный стол и иногда обедала в ней с приближенными. Обеды эти были интимные, и сервировка стола была такова, что можно было обходиться без слуг. Однажды Петр, услышав веселые голоса и звон чокающихся рюмок, вздумал просверлить несколько дырочек в двери. Посмотрев в щелку, он увидел за столом императрицу, обер-егермейстера Разумовского в халате и человек двенадцать придворных. Это зрелище показалось Петру чрезвычайно забавным и, не желая наслаждаться им в одиночестве, он позвал Екатерину. Она, однако, разумно уклонилась от приглашения и намекнула своему мужу все неприличие и опасность подобного развлечения. Он не обратил на ее слова внимания и пригласил ее фрейлин, заставив их влезать на стулья и табуреты, чтобы лучше видеть, и устроив целый амфитеатр. Когда императрица об этом узнала, она страшно разгневалась.

Очень часто также цитируют рассказ Екатерины о казни крысы. Однажды она зашла в комнату мужа и застала его за любимым занятием: игрой в солдатиков. К этому великая княжна уже привыкла. Поразило ее то, что посреди комнаты на веревке висела повешенная крыса.

– Она казнена! – самым серьезным тоном заявил наследник престола. – Она совершила военное преступление: пробралась в крепость и сожрала двух моих солдат, слепленных из муки. За это крыса была судима военным трибуналом и приговорена к смерти.

В начале 1750-х годов Петру было разрешено выписать отряд голштинских солдат, и с тех пор все свободное время он проводил, занимаясь с ними военными упражнениями и маневрами. От русской роты великий князь отказался.

«У Петра III первым врагом был он сам: до такой степени все действия его отличались неразумием. Что в других обыкновенно возбуждает жалость, то самое его приводило в гнев. Он забавлялся тем, что бил людей и животных, и не только не трогался их слезами и криками, а, напротив, раздражался ими еще больше, а в гневе он придирался ко всякому, кто был налицо. Любимцы его были весьма несчастливы. Они не смели разговаривать между собою, опасаясь расположить его к недоверию, а как скоро в нем разыгрывалось сие последнее, он их сек, не стесняясь ничьим присутствием. Обер-шталмейстер Нарышкин, генерал-лейтенант Мельгунов, тайный советник Волков потерпели наказание розгами в Ораниенбауме; при этом были дипломатический корпус и до ста человек мужчин и женщин, собравшихся к императору на праздник. Тогдашний английский министр Кейт выразил по этому случаю свое негодование…»

Ныне популярно мнение, что Екатерина оболгала своего супруга, а на самом деле Петр был совсем не таков. Но вот развернутая характеристика, данная Петру Федоровичу лицом посторонним и ни от кого не зависящим – прусским посланником Мардефельдом.

«Великому князю – девятнадцать лет, и он еще дитя, чей характер покамест не определился. Порой он говорит вещи дельные и даже острые. А спустя мгновение примешь его легко за десятилетнего ребенка, который шалит и ослушаться норовит генерала Репнина, вообще им презираемого. Он уступает всем своим дурным склонностям. Он упрям, неподатлив, не чужд жестокости, любитель выпивки и любовных похождений, а с некоторых пор стал вести себя, как грубый мужлан».

Мардефельд докладывал своему правительству и об открытой ненависти, которую питал будущий государь к России, и о его неприязни к супруге, и о том восхищении, которое он испытывал перед Фридрихом Великим. Есть сведения, что он даже шпионил для него во время Семилетней войны.

«Однажды вечером я была во дворце. Государь к концу своего любимого разговора о прусском короле громко подозвал к себе Волкова и заставил его подтвердить, как они часто смеялись над тем, что секретные распоряжения Елизаветы, отдаваемые армии в Пруссию, оставались без действия. Это открытие очень изумило все общество, бывшее с государем. Дело в том, что Волков, главный секретарь Верховного совета, в заговоре с великим князем постоянно парализовал силу этих распоряжений, передавая копии их прусскому королю; секретарь имел еще остатки совести, крайне смешался при таком объяснении и от каждого царского слова готов был свалиться со стула. Император, однако, не заметив общего изумления, с гордостью вспоминал о том, как он дружески служил явному врагу своей страны».

В мемуарах Екатерины II есть масса намеков, что и она участвовала в некой тайной переписке с прусским правительством. Известно, что ее мать долгое время считалась шпионкой Фридриха и именно из-за этого была выслана Елизаветой из России.

Екатерина признает, что перед самой опалой Бестужев сжег некие бумаги, которые могли ее скомпрометировать, но, по ее словам, все их действия служили лишь на пользу России, а Апраксину она писала, критикуя его за отступление. Если это было и не так – то доказательств не осталось.

«Великая Княгиня достойна супруга более любезного и участи более счастливой. Лицо благородное и интересное предвещает в ней свойства самые приятные, характер же сии предвестия подтверждает. Нрав у нее кроткий, ум тонкий, речь льется легко; сознает она весь ужас своего положения, и душа ее страждет; как она ни крепись, появляется порою на ее лице выражение меланхолическое – плод размышлений», – писал о молодой Екатерине другой пруссак, граф Карл Вильгельм Финк фон Финкенштейн. В оценке же великого князя Петра Федоровича он был солидарен со своим коллегой Мардефельдом.