Русская история в легендах и мифах - Матвей Гречко 22 стр.

Не сразу, не сразу сиятельный вельможа понял, что ему выпала та самая настоящая любовь, о которой рассказывали все те оперы, в которых пела Параша. Но потом она стала для него единственной. Именно для нее он построил в Останкинском дворце театр, который снабдил по тем временам самой новейшей сценической механикой. Театр этот сохранился, механика – нет.

Прасковья Жемчугова. Николай Аргунов. 1803 г.

В 1796 году Прасковья заболела туберкулезом. Больше она не могла петь, а без Полины театр перестал интересовать графа. К тому же и его здоровье оставляло желать лучшего. Он распустил труппу, повыдавав актерок замуж.

Влюбленные переехали в Петербург, но Прасковья не могла появляться в обществе, а жила на тайной половине дома Шереметева на Фонтанке.

В 1798 году Прасковья и все члены ее семьи получили вольные. Затем ей сфабриковали фальшивую родословную, согласно которой она происходила от польского шляхтича Ковалевского, попавшего в русский плен в смутные годы.

Николай Шереметев. Владимир Боровиковский. XIX в.

6 ноября 1801 года Прасковья Ивановна обвенчалась с Николаем Петровичем Шереметевым и стала графиней.

считается, что эти строки принадлежат самой Полине-Прасковье.

23 февраля 1803 года, через три недели после рождения сына Дмитрия, Прасковья скончалась от скоротечного туберкулеза. Похоронена она в усыпальнице Шереметевых в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге. В Москве о ней напоминают усадьбы Кусково, Останкино и больница Скорой помощи им. Склифосовского, знаменитый «Склиф», выстроенный графом в память о покойной супруге.

Татьяна Шлыкова-Гранатова. Крепостная танцовщица. Николай Аргунов. 1789 г.

Несколько позже произошла еще одна похожая история, действующими лицами которой были Иван Алексеевич Гагарин и Екатерина Семеновна Семенова.

Он был действительным тайным советником, сенатором: она – знаменитой трагической актрисой, дочерью крепостной крестьянки.

Они прожили неразлучно 15 лет, и она родила ему сына и трех дочерей, носивших фамилию Стародубских. Влюбленный князь был готов жениться – но актриса не соглашалась, считая, что это вынудит ее оставить сцену.

И только в 1828 году на одной из отдаленных окраин Москвы, в церкви Тихвинской Божией Матери, что в Лужниках, совершилось их скромное бракосочетание.

«В одном из бенефисов знаменитой трагической актрисы Катерины Семеновны Семеновой вздумалось ей сыграть вместе с оперною актрисой Софьей Васильевной.

Самойловой в известной комедии “Урок дочкам”, соч. И. А. Крылова. В ту пору они были уже матери семейства, в почтенных летах и довольно объемистой полноты. Дедушка Крылов не поленился прийти в театр взглянуть на своих раздобревших дочек. По окончании комедии кто-то спросил его мнения.

– Что ж, – отвечал дедушка Крылов, – они обе, как опытные актрисы, сыграли очень хорошо; только название комедии следовало бы переменить: это был урок не “дочкам”, а “бочкам”».

Большим поклонником театра и актрис был Александр Андреевич Безбородко – канцлер и доверенное лицо Екатерины II. Родился он на Украине в г. Глухове в семье писаря.

Отец надеялся, что его сын станет священником, но способного молодого человека заметил правитель Малороссии Румянцев, который вскоре порекомендовал его императрице.

Примечательно, что вместе с Безбородко был рекомендован и Завадовский, ставший фаворитом императрицы. Неуклюжий и некрасивый Безбородко такой чести не удостоился, зато государыня не могла не оценить его феноменальную память: она упомянула какой-то закон, который Безбородко тут же рассказал наизусть, а когда императрица затребовала книгу, чтобы убедиться, действительно ли указ изложен в точности, то Безбородко назвал и страницу, на которой он напечатан.

Вскоре Екатерина уже не могла обойтись без него. Безбородко умел быстро и четко составить любую деловую бумагу и найти решение самой запутанной ситуации. «Меня вся публика и двор, – хвастаясь, писал он отцу, – видит яко первого ее секретаря».

Его биограф Александр Васильевич Терещенко писал: «Являясь к императрице во французском кафтане, он иногда не замечал осунувшихся чулков и оборванных пряжек на своих башмаках, был прост, несколько неловок и тяжел; в разговорах то весел, то задумчив». В обращении, в особенности в кругу близких, в домашней обстановке был обходителен, не зазнавался своим положением, любил протежировать своих соотечественников с Украины. В его доме на Почтамтской улице постоянно толпились просители, которым он старался помогать, чем заслужил репутацию добряка».

Александр Безбородко. Иоганн Лампи. 1792 г.

Женат Безбородко не был, однако не был и монахом, а, напротив, всю жизнь волочился за актрисами.

Своей любовнице, «первой певице оперы-буфф и второй – серьезной оперы», итальянке Анне Давиа Бернуцци он назначил месячное содержание в 8 тысяч золотых (!) рублей, кроме этого, он еще дарил ей драгоценности. Узнав об этом, Екатерина II выслала прелестницу из России, дав на сборы 24 часа.

Затем он принялся изводить своими домогательствами певицу Лизу Уранову. Но снова не повезло: она была без памяти влюблена в знаменитого актера Н. С. Сандунова и во время какого-то придворного спектакля улучила момент, чтобы рассказать о своем чувстве матушке-императрице и пожаловаться на приставания графа. Та не оставила ее слов без внимания: Лиза вышла замуж за Сандунова, а Безбородко вынужден был утешиться с другой.

Этой другой стала балерина Ольга Дмитриевна Каратыгина. Она даже оставила сцену, некоторое время жила в доме Безбородко и родила ему дочь Наташу, которую он очень любил. Но Александр Андреевич так и не женился на ней. Надоевшую любовницу он выдал замуж за правителя канцелярии, а дочку – за гвардейского полковника, снабдив хорошим приданым.

«Безбородко очень любил свою родину – Малороссию и покровительствовал своим землякам. Приезжая в Петербург, они всегда являлись к канцлеру и находили у него ласковый прием.

Раз один из них, коренной хохол, ожидая в кабинете за креслом Безбородко письма, которое тот писал по его делу к какому-то влиятельному лицу, ловил мух и, неосторожно размахнувшись, вдруг разбил стоявшую на пьедестале дорогую вазу.

– Ну что, поймал? – спросил Безбородко, не переставая писать.»

«По воцарении императора Павла к Безбородко пришли спросить, можно ли пропустить иностранные газеты, где, между прочими рассуждениями, помещено было выражение: “Проснись, Павел!”

– Пусть пишут, – отвечал Безбородко, – уже так проснулся, что и нам никому спать не дает!»

В жизни петербургских вельмож было две стороны: одна – которую показывали Европе, и другая – своя, частная.

Мемуарист майор артиллерии Данилов рассказывал о своей тетушке, тульской помещице-вдове. Она не знала грамоты, но каждый день, раскрыв книгу, все равно какую, читала наизусть, по памяти, акафист Божией Матери. Она была охотница до щей с бараниной, и когда кушала их, то велела сечь перед собой варившую их кухарку, не потому, что она дурно варила, а так, для возбуждения аппетита.

Князь П. В. Долгорукий приводит рассказ своего деда о том, как тот однажды летом заехал на петербургскую дачу к княгине Голицыной, жене фельдмаршала. «Ах, князь, как я вам рада, – встретила она его, – дождь, гулять нельзя, мужа нет, я умирала от скуки и собиралась для развлечения велеть пороть моих калмыков». Княгиня была урожденная Гагарина, кавалерственная дама, сестра графини Матюшкиной, личного друга императрицы Екатерины II. В ее салоне собирался цвет лучшего общества Петербурга.

И вот в эту среду проникали идеи французского Просвещения, деформируясь и подчас принимая карикатурную форму. Помимо щеголей и светских кокеток, высмеиваемых даже в пьесах Екатерины II, возник новый тип, который впоследствии назовут интеллигенцией. «На Западе, за границей, в нем видели переодетого татарина, а в России на него смотрели, как на случайно родившегося в России француза», – писал Василий Осипович Ключевский.

Он же описал двух помещиков, непохожих, но типичных для екатерининского времени:

«В Пензенской губернии проживал богатый помещик Никита Ермилович Струйский, он был губернатором во Владимире, потом вышел в отставку и поселился в своей пензенской усадьбе. Он был великий стихоплет и свои стихи печатал в собственной типографии, едва ли не лучшей в тогдашней России, на которую тратил огромные суммы; он любил читать знакомым свои произведения. Сам того не замечая, он в увлечении начинал щипать слушателя до синяков. Стихотворения Струйского достопримечательны разве только тем, что бездарностью превосходят даже стихотворения Тредьяковского. Но этот великий любитель муз был еще великий юрист по страсти и завел у себя в деревне юриспруденцию по всем правилам европейской юридической науки. Он сам судил своих мужиков, составлял обвинительные акты, сам произносил за них защитительные речи, но, что всего хуже, вся эта цивилизованная судебная процедура была соединена с древнерусским и варварским следственным средством – пыткой; подвалы в доме Струйского были наполнены орудиями пыток. Струйский был вполне человек екатерининского времени, до того человек этого времени, что не мог пережить его. Когда он получил известие о смерти Екатерины, с ним сделался удар, и он вскоре умер».

А вот другой – ярославский помещик-самоубийца Опочинин.

«Он воспитался в понятиях и чувствах, которые составляли верхний слой тогдашнего умственного и нравственного движения в Европе. Разумеется, усвоенные отсюда идеалы поставили Опочинина в непримиримую вражду с окружающей действительностью; не умея примириться с ней, Опочинин, более искренний, чем другие люди того же образа мыслей, в 1793 году покончил с собой. В предсмертном завещании он пишет, объясняя свой поступок: “Отвращение к нашей русской жизни есть то самое побуждение, принудившее меня решить своевольно свою судьбу”. По завещанию Опочинин пустил на волю два семейства дворовых, а барский хлеб велел раздать крестьянам; он не освободил крестьян, ибо тогдашнее законодательство не давало однозначного ответа на вопрос: имеет ли право помещик освобождать крестьян и отпускать их на волю? Всего любопытнее в завещании строки о библиотеке помещика. “Книги, – пишет он, – мои любезные книги! Не знаю, кому завещать их: я уверен, в здешней стране они никому не надобны; прошу покорно моих наследников предать их огню. Они были первое мое сокровище, они только и питали меня в моей жизни; если бы не было их, то моя жизнь была бы в беспрерывном огорчении, и я давно бы с презрением оставил сей свет”».

Дарья Николаевна Салтыкова по прозвищу Салтычиха – помещица, вошедшая в историю как мучительница и убийца нескольких десятков крепостных крестьян. Сразу за МКАД расположен поселок Мосрентген – это и есть бывшее поместье Салтычихи. То есть все ужасы происходили не где-то в глуши – а в непосредственной близости к столице!

За малейшую недобросовестность Салтычиха могла облить жертву кипятком или опалить волосы на голове, щипцами для завивки волос она хватала жертв за уши, руками вырывала им волосы. Провинившихся жестоко пороли, порой до смерти, морили голодом и привязывали голыми на морозе.

В 1762 году двум крестьянам удалось подать на нее жалобу самой императрице. Это была уже 22-я жалоба, поданная крепостными на помещицу. До этого жалобщики возвращались помещице, которая вершила над ними расправу. Но Екатерина поступила по-другому, использовав ее дело в качестве показательного процесса. Следствие велось очень долго, и хотя сама Салтычиха ни в чем не призналась, ее признали виновной и приговорили к лишению дворянства и пожизненному тюремному заключению в подземелье без света и человеческого общения. Через 11 лет режим был ослаблен: ей дали камеру с окном. В общей сложности Салтычиха провела в тюрьме 33 года.

Одним из путешественников, посетивших в то время Россию, был знаменитый Джакомо Казанова. Он описал эпизод, из которого можно заключить, каким было сознание людей, живших при крепостном праве:

«Отойдя вместе с Зиновьевым шагов на сто от императорского дворца, я заметил очаровательную юную крестьяночку. Я указал на нее Зиновьеву, мы устремились к ней, но легкая и стройная, как козочка, она ускользнула от нас и скрылась в неказистой хижине, куда мы и зашли вслед за нею. Мы застали отца, мать и детей. Самый красивый ребенок – та самая девочка – прижалась в углу с видом загнанного кролика».

Далее следует описание, как он при посредстве своего приятеля – русского обсуждал с отцом девушки возможность отдать ее «в служанки». Крестьянин сразу понял, о чем идет речь, и запросил сто рублей, так как девочка была «еще нетронутая».

«– А если я ему заплачу эту сумму? – поинтересовался Казанова.

– Тогда она станет вашей, и вы вольны поступать с ней, как вам будет угодно, только не можете лишить ее жизни.

– А если она не захочет мне повиноваться?

– Этого не должно быть, но если вдруг случится, вы можете ее беспощадно наказать.

– Предположим, что она будет согласна, но, скажите, смогу ли я, если она придется мне по вкусу, держать ее у себя и дальше?

– Повторяю вам, вы стали ее хозяином и имеете право приказать ее арестовать, если она сбежит от вас, не возвратив вам ваших ста рублей.

– А сколько я должен платить ей в месяц?

– Ничего, раз вы будете ее кормить и поить, отпускать в баню по субботам и в церковь по воскресеньям».

Когда дело было обговорено, Казанове сообщили, что он должен лично убедиться в «нетронутости скорлупы», ибо было условлено, что он приобретает невинную девицу.

«Я отказался от всякой проверки, опасаясь оскорбить девушку, но Зиновьев (его русский приятель. – М. Б.) настаивал на своем, говоря, что она будет просто убита, если я не проверю ее и, наоборот, обрадуется, если я смогу в присутствии ее родителей убедиться, что она “честна”. Мне пришлось подчиниться и, стараясь быть как можно скромнее, я провел полное исследование, всякие сомнения исключившее, – действительно я имел дело с невинным созданием. Но, по правде говоря, найди я этот плод надкушенным, я бы все равно не объявил об этом».

Казанова окрестил свою покупку Заирой. Он быстро обучил ее манерам и итальянскому языку. «Как маленькая богиня Любви она всюду привлекала внимание общества, становилась центром притяжения, и никого не интересовало выяснить, дочь ли она мне, любовница или служанка: здесь, как и в сотне других случаев, русские удивительно снисходительны».

Прожив с ней несколько месяцев, он продал ее «архитектору Ринальди, шестидесятилетнему, но еще очень бодрому и чувствительному к женскому полу старику». Девушка настаивала, чтобы он взял с него большую сумму: ведь она выучилась многому, да и по-итальянски говорить теперь умеет. «Она оставалась с Ринальди до его смерти, и он обошелся с нею как нельзя лучше», – заканчивает свой рассказ Казанова.

Иногда судьба таких женщин складывалась довольно счастливо. Так, например, графиня Софья Константиновна Потоцкая (София де Челиче, или Главоне) (1766–1822) происходила из Константинополя и на 13-м году жизни была продана матерью польскому послу для польского короля. В 1779 году вышла замуж за коменданта Каменец-Подольска де Витта, а потом вторично – за графа Феликса Потоцкого.

Пожалуй, только в гедонистическом XVIII веке могли быть созданы стихи, собранные под общим заглавием «Девичья игрушка». Несмотря на скромное название, эта рукопись, хранящаяся ныне в Публичной библиотеке в Санкт-Петербурге, представляет собой собрание совершенно непристойных, матерных стихотворений. Названия говорят сами за себя: «Ода говну», «Ода х…», «На рождение п…», «Ода Приапу».

Примечательно, что создавали подобные вещи отнюдь не какие-нибудь отбросы общества, а уважаемые образованные люди. Так, например, всем известный Иван Семенович Барков служил переводчиков в Академии наук и был учеником Ломоносова. Граф Адам Васильевич Олсуфьев был крестником Петра I, действительным тайным советником, секретарем Екатерины II. Михаил Дмитриевич Чулков прославился как издатель и историк. Петр Васильевич Шумахер в 1830-е годы служил чиновником Военного и Финансового министерств, управлял Сибирскими золотыми приисками.

Из «Оды говну»:

«Ее фигура приятна и благородна, походка гордая. Вся она и ее манеры полны грации, вид у нее царственный. Черты лица говорят о сильном характере. Голова хорошо посажена на высокой шее; соединение этих частей, в особенности в профиль, и поворот головы – замечательной красоты, что она старается немного дать почувствовать. Лоб широк и открыт; нос с небольшой горбинкой, губы свежие, украшаются зубами. Подбородок немного велик и имеет вид двойного, без того, чтобы она была полна. Ее волосы каштанового цвета и чрезвычайно красивы; брови темные; глаза карие прекрасные; отражение света придает им голубоватый оттенок; цвет лица чрезвычайно свежий. Гордость – главный характер ее физиономии. Приятность и доброта, так же выраженные на ней, для более проницательного глаза кажутся только следствием чрезмерного желания нравится», – писал Клод Рюльер, французский поэт, писатель и историк, видевший Екатерину в начале 1760-х годов. Он стал одним из тех, кто собирал о ней самые скандальные сплетни и анекдоты. Императрица даже пыталась выкупить у него рукопись, но добилась лишь обещания не печатать ее до ее смерти. Впрочем, после публикации это издание успеха не имело.

О любовниках Екатерины II ходили легенды. Подсчитать их количество трудно. Особо ретивые биографы утверждали, что за 34 года царствования сменилось более двадцати фаворитов. Русским историком Я. Л. Барсковым был даже составлен список фаворитов государыни, среди которых есть как мимолетные связи, так и длительные романы.