– И вы его нашли? – предвосхитил мой вопрос Вовка.
– Да, в одном из подмосковных интернатов для детей с особенностями психики.
– У вас сохранилась информация по тому делу? – Вовка решил взять инициативу в свои руки, и я была ему за это несказанно благодарна.
– Разумеется, я все помню. – Сабурин вырвал из записной книжки страничку, написал на ней несколько строк, протянул не мне, а Козыреву. – Вот фамилия мальчика и адрес детского дома.
– Спасибо. – Вовка, сунув листок в нагрудный карман пиджака, не слишком любезно дернул меня за руку. – Пойдем, Ева. Господин Сабурин сделал для нас все, что было в его силах.
Я послушно встала и полезла в кошелек за деньгами. Наверное, подобные услуги требуют вознаграждения.
– Это лишнее. – Сабурин отмахнулся от протянутых денег. Мне попался благородный детектив. Он бы, наверное, быстро нашел общий язык с Козыревым – оба такие правильные и порядочные. – Ева, вы собирались его усыновить.
– Кого?
– Егора… Этого мальчика.
– Да, наверное. – Я выбралась из-за стола, помахала на прощание Сабурину и вслед за Вовкой вышла из кафе.
* * *
– Во дела! – Вовка уже добрых пять минут рассматривал записку.
Мы сидели в машине, держали военный совет. То есть это Козырев считал, что держит военный совет, а я давно для себя все решила.
– Что будем делать? – Он сунул записку обратно в карман и посмотрел на меня выжидающе.
– Давай-ка прошвырнемся по магазинам! – Я достала из козыревской пачки сигарету, прикурила. – Давно пора было прикупить новое барахлишко и провести этому телу, – я похлопала себя по коленкам, – тюнинг.
– Какой тюнинг, Ева?! – Вовка смотрел на меня со смесью недоумения и неверия. – Ты понимаешь, что здесь написано?! – Он снова достал сабуринскую бумажку и помахал ею перед моим носом.
– Понимаю. – Я выпустила тонкую струйку дыма. – Здесь написаны фамилия и координаты мальчишки, которого прежняя Ева считала своим сыном. Заметь, слово «прежняя» ключевое. Лично я не имею к данной истории никакого отношения.
– Ева, это же ребенок. – Вовка, выхватив из моих рук сигарету, глубоко затянулся.
– Ребенок, – признаюсь, разговор начинал меня раздражать, – но не мой. Или ты предлагаешь, чтобы я взвалила на свои плечи заботу обо всех сирых и убогих в нашем городе?
– Это не твои плечи. – Впервые в жизни я видела Вовку Козырева таким. В рыжих глазах больше не плясали золотые искры, зрачки потемнели, а взгляд сделался непроницаемым.
– Теперь мои, – возразила я исключительно из чувства противоречия. – Случилось то, что случилось. В этом нет моей вины!
– Нет?! – Он подался вперед, поймал меня за ворот куртки, притянул к себе. – Тогда скажи на милость, кто присвоил себе ту злосчастную цепочку?! Ты виновата, Ева!
– Да! – Я высвободилась из козыревских лап и брезгливо смахнула просыпавшийся мне на куртку пепел. – Только в этом и виновата, Вовочка! Все остальное, ты уж извини, произошло без моего участия. Аварию я сама себе не организовывала и в кому впала отнюдь не добровольно. А то, что оказалась посильнее да пошустрее той, другой, так кто ж виноват?! Каждый выживает, как умеет! Да если хочешь знать, я пыталась ей помочь, хотела оплатить ее пребывание в клинике. Не вышло. Мой бывший в этом вопросе проявил невиданное благородство, урегулировав все формальности на много месяцев вперед.
– Твой бывший? – Вовкины зрачки сделались широкими, как у наркомана.
– Да, у меня был любовник. – Признаться в такой мелочи оказалось неожиданно тяжело. Пришлось сделать над собой усилие и даже нацепить на лицо равнодушно-скептическую ухмылку. В конце концов, кто мне Вовка Козырев?! Подумаешь, друг детства…
Он не выдержал моей контратаки, отвел взгляд, спросил уже совсем другим, каким-то уставшим голосом:
– Так ты не собираешься ничего предпринимать?
– Почему же? Я собираюсь прошвырнуться по магазинам, а потом заглянуть в салон красоты и сделать этому телу невиданный подарок. Есть возражения? – Последний вопрос был скорее риторическим, я знала, что возражений от Вовки не последует, мне с детства удавалось подбить его на любую авантюру.
Он смотрел на меня долго-долго, так, словно видел впервые в жизни, а потом произнес такое, отчего мои закаленные в горнилах семейных и уличных боев нервы неожиданно сдали.
– Какой же ты стала сукой, – сказал друг детства Вовка Козырев и отвернулся.
Вот так… Я никому не делаю ничего плохого, я всего лишь пытаюсь выживать, и по этой причине он смеет называть меня сукой. Хорошо ему быть чистеньким и порядочным. У него с детства имелось все то, о чем я могла только мечтать: нормальная семья, любящие родители, каникулы на Черном море. У него даже собака была! А у меня была собачья жизнь, наверное, поэтому я стала сукой…
Дверца открылась неожиданно легко, мне не пришлось прикладывать никаких усилий.
– Ты уволен, любезный, – сказала я, не глядя в его сторону, – машину отгони в гараж.
Это было глупо, по-детски. Настоящая сука не вышла бы из своей машины, настоящая сука выгнала бы водилу. Но в тот момент я не могла мыслить логически, мне просто хотелось оказаться как можно дальше от своего бывшего друга детства Вовки Козырева.
А он не окликнул. Я прислушивалась, ждала, что позовет… Не позвал. Дверца зло хлопнула, и рванувший с места «Мерседес» окатил меня водой из лужи.
Полчаса я провела в сквере, сидя на скамейке и рыдая в голос, как последняя идиотка, а потом решила, что с меня довольно и пора выпустить пар.
Пар я выпускала, слоняясь по бутикам и доводя до белого каления продавцов. Оказывается, в моей нынешней шкуре совершать шопинг не очень удобно, потому что консультанты, глупые девчонки с безупречными манерами, безупречным макияжем, безупречным маникюром и педикюром, не жалуют таких вот небезупречных, простоватых и нетюнингованных. Пришлось отстаивать свое право на место под солнцем. Сначала я просто бродила между рядами с модными шмотками, разглядывала их, даже руками ничего не трогала. Пока не трогала, меня особо не беспокоили, только следили издалека, но стоило лишь пожелать что-нибудь примерить… Девочки-консультанты кривили идеальные губы в презрительных улыбках и идеальными своими голосами обращали мое внимание на ценники, а я из природного упрямства стремилась непременно примерить понравившуюся шмотку. Дело заканчивалось тем, что в зал вызывался администратор, которому я с видом оскорбленной королевы демонстрировала пачку обналиченных в ближайшем банке долларов и с таким же точно видом требовала сатисфакции и жалобную книгу. Девочки-консультанты получали нагоняй от начальства, я понравившуюся вещь и приличную скидку в качестве отступного.
Развлечение это наскучило мне ближе к вечеру. Даже не то чтобы наскучило, просто от бесчисленных пакетов, коробок и коробочек у меня отрывались руки. Пришло время возвращаться в родные пенаты. На такси, между прочим, потому как со всем этим богатством в общественный транспорт мне было не впихнуться. Да бог с ним, с такси, снаряд в одну воронку дважды не падает! Прорвемся!
Я прорвалась! Домчалась до дома с ветерком, выволокла из багажника такси свое барахлишко и на полусогнутых от усталости ногах поползла к парадному входу. На сей раз на пороге меня никто не ждал, и даже не нашлось того, кто помог бы донести сумки до комнаты. Но оно и к лучшему, не нужен мне сейчас никто, сама справлюсь.
Окно оказалось вымыто, на раме не осталось ни следа от недавней паутины. Это радовало, хотя надежды на то, что подобное больше не повторится, у меня не было. Я сгрузила пакеты на пол, сама, не раздеваясь, повалилась на кровать. Оказывается, выпуская пар, я очень устала. И головная боль, приглушенная шопингом, снова вернулась. Ну ничего, теперь в моей свежеприобретенной сумочке от-кутюр лежит новомодное обезболивающее, которое, если верить рекламе, убивает любую боль. Вот сейчас отдохну и начну убивать…
* * *
На Стэфиной ладони кулончик. С виду простенький красный камешек на тонкой цепочке, может, даже не золотой, но в простоте этой есть что-то обманчивое. И камешек с каждой секундой все ярче, все кровавее.
– Что это? – Тянусь за кулончиком, но Стэфа отводит руку, не дает коснуться.
– Погоди, Сонюшка, дай объясню. Это то, что твоего князя к тебе покрепче цепей чугунных привяжет.
– Привяжет – это, значит, моим сделает? Навсегда, на веки вечные?
– Не навсегда. – Стэфа печально качает головой, камешек на ее ладони, точно слеза кровавая. – Это не просто украшение, это особенная вещь, очень старая, древняя. Призрачная путина.
Паутина? Да какая ж это паутина? Цепочка и камешек, пусть и диковинный… Хочу спросить, но не решаюсь, пусть Стэфа рассказывает.
– Пока паутина у меня, я ее хозяйка. – Желтым ногтем Стэфа поглаживает камень. – А как тебе передам, так, стало быть, ты хозяйкой станешь.
– Пока паутина у меня, я ее хозяйка. – Желтым ногтем Стэфа поглаживает камень. – А как тебе передам, так, стало быть, ты хозяйкой станешь.
Это понятно: у кого вещица, тот ее хозяин. Неясно другое, как она мне поможет Андрея к себе привязать.
– Она одно твое самое заветное желание исполнить сумеет. Даже не она, а тот человек, который ее из твоих рук возьмет и по доброй воле себе на шею наденет.
Получается, если Андрей Сергеевич цепочку примерит, то станет покорным моей воле, исполнит мое заветное желание? А у меня только одно желание: я хочу, чтобы он всегда со мною был. Всегда, всегда…
Рука уже тянется к цепочке, но Стэфа опять не дает, с укором качает головой.
– Дослушай, Сонюшка, не торопись. Свое ты получишь, но за все нужно платить.
Я заплачу! Любую цену…
– Не ты платить станешь. – Стэфа словно читает мои мысли. – Он заплатит. Пока паутина на князе, он в твоей власти. И ему все одно будет, твое это желание или его собственное. Но паутина станет из него жизнь понемногу вытягивать. Сначала это совсем незаметно будет, потом чуть сильнее, а далее – смерть. – Она хмурится, всматривается глазами своими черными в мое лицо.
– Не хочу так. – Мотаю головой. – Не хочу, чтобы через мое желание Андрей в муках умирал. Зачем ты так, Стэфа?
– А он и не умрет, если ты паутину с него вовремя снимешь.
– А как я узнаю, что время пришло?
– Узнаешь. – Стэфа горько улыбается. – Сама потом увидишь. Только ты ее снять сможешь, а если кто другой попытается, то князь умрет.
– Я сниму! – Не хочу думать про такие страхи. Не будет такого! Как только Андрей Сергеевич меня полюбит, так сразу и сниму. Ему и болеть не придется. Я же не ведьма какая…
– А как только снимешь, так морок сразу и рассеется. – Стэфа сжимает камешек в кулаке и смотрит на меня страшным взглядом. – Понимаешь ты это, Сонюшка? Князь твоим век не будет.
А сколько будет? День, два, месяц? Да хоть сколько, лишь бы узнать, какая она, его любовь!
– Я понимаю. – Протягиваю ладонь. – Давай!
Стэфа раздумывает, и за это раздумье я ее почти ненавижу.
– Прости меня, Сонюшка.
Цепочка золотой змейкой сворачивается на моей ладони. Украшение тяжелее, чем кажется. И холодом от него веет – призрачным. Нет, это только чудится, что холодом, вот уже камешек и согрелся…
* * *
Я лежала на кровати, всматриваясь в едва различимые трещинки на потолке, и размышляла над своей непутевой жизнью. Как-то так исторически сложилось, что никто долго рядом со мной не задерживался, с раннего детства, можно сказать. Но меня этот факт мало волновал. До сегодняшнего дня… А сегодня я вдруг остро почувствовала свое одиночество, точно кто-то вогнал в сердце сапожную иглу, длинную и не очень острую, чтобы побольнее было. Теперь игла эта так и торчала из сердца и впивалась в него все глубже при малейшем воспоминании о Вовке Козыреве. Во время шопинга мне как-то удавалось о нем не думать, а вот сейчас, в тишине пустой комнаты, не получалось. Может, и прав он был кое в чем? Ну, не в том, что я законченная сука, а в том, что заняла чужой домик и хозяйничаю в нем, как в своем. Так я ж ведь с умом хозяйничаю, ничего плохого в нем не делаю. Вот, провожу косметический ремонт. Так ведь косметический ремонт – это ж не тотальная перепланировка. А то, что чужие проблемы мне не нужны… Так кому они нужны? Что я буду делать с этим мальчишкой? Да ладно бы мальчишка оказался обыкновенным, может, и нашла бы я с ним общий язык, ребенок – тоже ведь в некотором роде человек. Но этот же не обыкновенный, у него ж аутизм. Видела я в «Человеке дождя» одного такого. Нет, больного ребенка я не потяну…
Дверь открылась без стука, я перекатилась со спины на бок, уставившись на вошедшего Серафима.
– Явилась? – не спрашивая разрешения, он прошел в комнату и по-хозяйски расположился на моей кровати в опасной близости от меня. Вид у него был не шибко презентабельный: растрепанные волосы, измятая рубашка, запах алкоголя – напился наш лучезарный. С чего бы это?
– Явилась. А что, соскучился? – Я откатилась чуть подальше. Стоило бы принять вертикальное положение, но я боялась, что притихшая было головная боль вернется от резкой смены положения.
– Да глаза б мои тебя не видели. – Серафим рубанул кулаком по кровати, совсем рядом с моим лицом.
– Полегче!
– Поговорить нужно, – он взъерошил и без того торчком стоящие волосы.
– Ну? – Я выжидающе выгнула бровь. – Говори.
– Мне нужны деньги, – Серафим перешел на громкий шепот.
– Мне тоже.
– И ты мне их дашь.
– Я?! С какой стати?
– А если не дашь, я всем все расскажу.
– Что ты расскажешь, Серафим? – Я поморщилась от запаха перегара.
– Про мальчишку. Я всем расскажу, что этот ублюдочный – твой ребенок.
– И твой! – Догадка осенила меня внезапно, стоило лишь вспомнить ту интимную фамильярность, с которой Серафим пытался начать наше общение. Вот такая она глупая и наивная дура – моя предшественница. Влюбилась в подонка, родила от него ребенка, а потом позволила папашке-самодуру урегулировать проблему по-своему, чтобы никто ничего не узнал.
– И мой. – Серафим попытался потрепать меня по щеке, я отшатнулась. – И знаешь что, Ева, я вот тут подумал – а давай-ка я на тебе женюсь! Сама посуди, какая тебе от этого будет выгода, тебе ж, чтобы ублюдочного усыновить, нужен законный муж, а кто еще на такую уродину позарится!
– На уродину, может, никто, а вот на ее деньги очень даже. Ты ж не за просто так меня осчастливить хочешь, ты ведь свою выгоду собираешься поиметь, папенькины миллионы тебе уснуть не дают.
– Умная девочка. – Серафим расплылся в довольной улыбке. – К твоему б уму да рожу моей сеструхи – цены б тебе не было. Но ничего, я добрый, я согласен и с уродиной пожить. Надоело, понимаешь, от сеструхиных милостей зависеть.
– Думаешь, мои милости лучше будут? – Ну что за скотина самодовольная…
– Так я ж не за спасибо. – Улыбка Серафима сделалась плотоядной, а холодная лапища по-хозяйски нырнула мне под свитер. – Тебе ж нравилось со мной, ты ж меня, кажется, даже любила. Вот теперь сама посуди, какая у тебя будет выгода: всегда горячий мужик под боком и ублюдок твой чокнутый тоже рядом.
Что-то я сплоховала, потеряла бдительность, не засекла момент, когда воняющее перегаром тело бросилось в атаку. Тяжело отбиваться от такого жеребца, не потому, что жеребец уж очень активный, а потому, что маневренность у меня теперь никакая. Лежа на спине, под восьмидесятикилограммовой тушей, особо не побрыкаешься, приходится кусаться и царапаться. Да вот только, похоже, вошедшему в раж Серафиму мои царапанья, что слону дробина, значит, нужно действовать хитростью и умом. Замереть, расслабиться, сдаться на милость победителя, дождаться, когда он утратит бдительность…
Я лежала, крепко зажмурившись, морщась от отвращения и слюнявых Серафимовых поцелуев.
– Хорошая девочка… умная…
Кажется, дождалась, дышать стало легче, и туша уже не впечатывает в матрас, отвлекся урод, ширинку расстегивает… Пожалуй, пора!
Прежде чем начать контратаку, я открыла глаза. Лучше бы не открывала…
Трещины на потолке углублялись, прямо на моих глазах сливаясь в затейливый узор. Мгновение – и над моей головой раскинулась гигантская паутина, в ушах послышался злой шепот, а запястье обожгло адским огнем. Не знаю, что подействовало на меня сильнее: паутина, шепот или боль, но терпеть все это я больше была не в состоянии. Я зажала уши руками, зажмурилась и заорала…
Я орала, и бедная моя голова грозила расколоться от этого крика. Пусть раскалывается, потому что нет уже моих сил…
Боль прошла так же внезапно, как и началась. И шепот стих. И никто на мне не елозил. Лучезарный Серафим ползал где-то в стороне, с криками, ругательствами и стонами.
– Ева, прекрати орать! – Голос знакомый, злой. Этот голос я не рассчитывала услышать еще когда-нибудь, потому что он всего несколько часов назад сказал, что я сука. А теперь вот командует, велит заткнуться.
Я заткнулась и даже отважилась открыть глаза. Паутина с потолка никуда не делась, она подсвечивала золотым и, казалось, подрагивала. Черт с ней! Другое сейчас гораздо важнее. Сжимая руками виски, просто так, на всякий случай, я осторожно села на кровати и посмотрела перед собой.
Серафим с разбитой в кровь рожей валялся в углу комнаты, закрывался руками и испуганно поскуливал. Над ним стоял Вовка Козырев, по пояс голый, в затертых до дыр джинсах – мой, стало быть, спаситель. Выглядел он недурственно, фигура у Вовки, оказывается, красивая, ладная такая, во всяком случае, та ее часть, что выше пояса…
– Что он от тебя хотел? – Вовка встряхнул Серафима за шкирку, и тот заскулил чуть громче.