«…Здравствуйте, дорогая Лия! Уже осень за окном. Холодно стало, но я думаю, что ещё должна ведь прийти „золотая польская осень“, всегда так бывает, когда листья желтеют, бывает очень тепло. Значит, надежда есть…
Да… Я вчера написала новую песню. Как-то получилось за 15 минут. Уж очень мне текст понравился. Она вам тоже понравится – поэзия настоящая.
…А мне всё ещё нравятся песни только с фортепиано (петь-то куда труднее, но голос и слова слышны). У вас бывают такие моменты? Хочется убежать на «край света», на остров какой-нибудь… Но ведь дело не в тишине и спокойствии. Надо ещё что-то спеть, постоять на сцене, хоть я себя там чувствую самым беспомощным человеком. Я бы хотела совсем немного, но это невозможно. Я просто хотела бы только петь. А это как раз и невозможно…» (3 октября 1976 года).
Лев Сидоровский, журналист (Санкт-Петербург) «Она пела сердцем»Анечка – это особая страница моей жизни. Я познакомился с ней совершенно случайно, будучи в Варшаве в августе 1971 года. В воскресенье гулял по парку Лазенки и вдруг услышал её голос. Я понял, что где-то рядом идёт концерт – из репродукторов, висевших на столбах, лился чарующий голос. Я удивился, так как слышал, что певица пострадала в автокатастрофе, говорили, что она вообще не выйдет на эстраду. И тут вышел к так называемому «театру на воде», где посередине небольшого озерца была сцена, на которой пела Анечка.
Фото Льва Сидоровского
После концерта я пробился к ней, она приняла меня, поняв, что я к ней не за «жареными» фактами, а по зову сердца, с чувством слушателя, влюбленного в её искусство. Так начался наш первый разговор.
Наутро мы встретились, как договорились, в холле телевидения. Только что закончилась репетиция, и Анечка выглядела уставшей. Как бы оправдываясь, заметила: «Трудно обрести былую форму. Как вы меня такую будете фотографировать?». Но перед фотообъективом это своё состояние всё же преодолела – глаза заискрились…
Разговор продолжился уже на улице, я проводил Анну на улицу Солец, к её дому. Она вспоминала об Италии, как сердечно её принимали итальянские зрители, особенно те, которые были в возрасте. Многие говорили ей: «Вы поёте, как во времена нашей молодости…». Потом мы сидели у неё дома, пили чай с пирожными, Анечка вспоминала Ленинград, как бродила там однажды белой ночью до утра. А ещё вспоминала ленинградское мороженое – такой толстый шоколад вокруг палочки: «Ничего вкуснее не пробовала», – смеялась она. На прощание подарила свою пластинку и книгу, которую написала на больничной койке.
Все свои письма, открытки она подписывала неизменно – Аня.
Когда Анна приезжала на Невские берега, мы всегда встречались хотя бы на пять минут после концерта. Иногда она приезжала без ансамбля, выступала под одно лишь фортепиано.
В октябре 1978 года состоялась наша последняя встреча – у неё были концерты в ДК им. И. И. Газа. Рано утром раздался звонок, это была Анечка: «У меня будут концерты, оставить пану билеты?..».
Новая встреча, короткая беседа. Анна выглядела уставшей, рассказывала, что сын не хотел отпускать её на гастроли, что скоро она вернётся домой и он попросит её петь песенку про трёх поросят. А потом был потрясающий концерт. И снова овации, снова цветы…
Я написал об этих концертах в «Смене». Анна следующим утром сбегала в газетный киоск, купила свежий выпуск с этой публикацией, успела мне позвонить и сказать «спасибо». К сожалению, я не смог тогда её проводить, но, когда после работы вернулся домой, к своему удивлению обнаружил в почтовом ящике конверт, внутри которого была фотография Анны с очень тёплыми словами. Даже здесь она осталась собой – позаботилась, чтобы сказать журналисту, который сделал с ней интервью, «последнее прости». Как выяснилось позже, она по дороге в аэропорт назвала шофёру мой адрес и попросила заехать на минутку. В темноте отыскала нужное парадное, почтовый ящик и оставила в нём прощальные слова.
Фрагменты интервью Анны Герман Льву Сидоровскому
Интервью 1971 года
– Первый вопрос – о самочувствии…
– Всё самое страшное уже позади. Моё положение было отчаянным – и с физической стороны, и с психической. Ведь очень долго я оставалась без памяти, не могла сказать ни слова… Пять месяцев лежала «замурованная» в гипс до самого носа. Ещё пять – в полной неподвижности без гипса… Два итальянских госпиталя и три польские больницы старались вернуть меня к жизни. Было неясно: срастутся ли кости, смогу ли ходить?
Через два года я начала упражнения с памятью, ведь не помнила ни одной песни. Потом попыталась петь – тихо-тихо и совсем недолго. На большее сил не хватало… Лежа дома, впервые стала сама сочинять музыку – без инструмента, в голове… Друзья потом её записывали. Первую песню, которая называется «Человеческая судьба», написала на стихи Алины Новак. Теперь у нас с Алиной уже есть долгоиграющая пластинка… Но до эстрады всё равно было далеко. Однако специальные физические упражнения, которые выполняла буквально до седьмого пота, оказались полезными. И хотя левая рука ещё действует плохо и нога тоже не совсем в норме, несколько дней назад я всё же рискнула встретиться со слушателями.
– Ваши собственные песни… о чём они?
– Например, «Освенцимская оратория» написана на основе воспоминаний бывшей узницы Освенцима Станиславы Лещинской, её рапорта. А песня «Человеческая судьба» дала название ещё одному циклу, который я так же и назвала. Особенно дорога мне песня «Спасибо, мама». Я давно мечтала поведать о своей маме, которая одна вырастила дочку и навсегда осталась самым родным человеком. Очень боялась банальности, ведь о матерях пелось уже столько. Но, кажется, получилось.
– Какая из многочисленных высоких наград, завоёванных вами на различных конкурсах, фестивалях, для вас самая дорогая?
– Однажды в Милане проходил телевизионный конкурс. Соревновались семьи – три поколения. Например, дедушка исполнял бабушке серенаду – ту самую, которую пел ей в молодости. Внучка должна была разрезать торт, разложить по тарелкам и всех угостить. А между соревнованиями выступали разные певцы, в том числе и я. И вот, когда спела по-итальянски «Не спеши» Арно Бабаджаняна, подходит ко мне седой-седой старичок: «Синьора, вы поёте, как во времена моей молодости, сердцем. Сейчас же модно шумом заглушать то, что хочет сказать сердце. А у вас это слышно. Приезжайте, синьора, ко мне в Сицилию…». Конечно, награды на фестивалях дороги, но, когда услышишь такое, словно крылья вырастают.
– Анечка, всё-таки как прекрасно вы говорите по-русски!
– Не знаю, уж комплимент ли это, но вот вчера в антракте вдруг услышала от какого-то зрителя, который пришёл за кулисы, что мой русский язык «из девятнадцатого века»…
Фото Витольда Боревича
Интервью 1978 года (опубликовано в ленинградской газете «Смена» от 11 октября 1978 года):
– Что было самым существенным в вашей жизни за последние три года, что вы не были в Ленинграде?
– Самое существенное – у меня родился сын. Два с половиной года сидела дома, растила Збышека и теперь помаленьку возвращаюсь к моим песням и слушателям.
– И как Збышек вас отпустил, спокойно?
– Нет, мне вообще трудно выходить из дома… Я ему обычно говорю: «Ты не плачь, будь весёлым, я тебе танк принесу…». Он говорит: «И трактор…». Я продолжаю: «Ладно, и ещё один трактор…» (он у меня, наверное, будет большим техником!). Збышек всё это слушает, а потом вздыхает: «Лучше все-таки оставайся дома»…
Когда по телефону из Москвы сообщили о том, что первый концерт будет у космонавтов в Звёздном городке, я очень обрадовалась, а Збышек принёс игрушечную космическую ракету и просит: «Возьми меня. С этой ракетой я там буду очень полезен».
К слову, знаете, в Звёздном я выяснила, что, оказывается, самая «космическая» песня – это «Надежда»!
– Пахмутова с Добронравовым её ведь написали специально для вас? И песня «Эхо», которую мы услышали в кинофильме «Судьба», тоже написана для вас?
– Да (улыбается). Во всяком случае, мне так сказали… Евгений Птичкин вообще пишет чудесную музыку. Кроме «Эхо» он мне подарил ещё одну песню, и я её записала на пластинку – такой грустный осенний романс, но в современном стиле, называется «Вы хотели мне что-то сказать…».
– Что вы прежде всего ищете в песне?
– Мне нужно, чтобы в словах была какая-то очень дорогая, очень важная мысль. А потом ещё хорошо, если музыка, как это по-русски… «адекватна до слув»…
– И по-русски тоже так: адекватна словам…
– Да, так вот тогда уж, при таком совпадении, моё счастье велико.
– Да (улыбается). Во всяком случае, мне так сказали… Евгений Птичкин вообще пишет чудесную музыку. Кроме «Эхо» он мне подарил ещё одну песню, и я её записала на пластинку – такой грустный осенний романс, но в современном стиле, называется «Вы хотели мне что-то сказать…».
– Что вы прежде всего ищете в песне?
– Мне нужно, чтобы в словах была какая-то очень дорогая, очень важная мысль. А потом ещё хорошо, если музыка, как это по-русски… «адекватна до слув»…
– И по-русски тоже так: адекватна словам…
– Да, так вот тогда уж, при таком совпадении, моё счастье велико.
– В общем, вероятно, вам прежде всего нужны истинные песни, а не шлягеры?
– Я с вами не согласна (смеётся). Потому что шлягер в хорошем значении – прекрасная вещь… В Москве, как только я приехала, меня сразу встретил Владимир Шаинский и подарил шлягер – «Невесту» (сегодня я её пела) – и ещё две подобные песни. Казалось бы, они чуть-чуть похожи на что-то, но такое впечатление обманчиво: они просто запоминаются легко, а это люди любят. Конечно, песни, созданные на основе высокой поэзии, великолепны (такие, как поёт, например, наша Эва Демарчик), но это песни праздничные, это не на каждый день. А ведь людям ещё нужны и будничные песни. Ведь жизнь не очень легкая, у каждого свои проблемы, и от этих проблем надо отвлечься, просто немножко рассеяться. Поэтому ещё раз повторяю: хорошие шлягеры очень нужны.
– Хорошие, талантливые, конечно. Но главные, наверное, для вас всё-таки такие песни, как «Танцующие Эвридики», «Эхо», «Надежда»…
– Да, главные. Однако всё-таки если всю неделю будешь есть торт, то и не заметишь, что это торт… Чтобы песня «Эхо» засверкала, как бриллиант, надо петь и другие: там зритель улыбнётся, а здесь – призадумается. По-моему, так…
– Кстати, а какую колыбельную вы пели своему Збышеку?
– Вот эту (напевает): «Были собе свинки тши…». По-русски вы её, конечно, хорошо знаете: «Жили-были свинки три». Просто волшебная песенка: как только её начинала, Збышек сразу засыпал… Но, увы, сыну почему-то всё равно больше нравится, когда страшно фальшивым голосом поёт отец.
– В концерте вы исполняете «Из-за острова на стрежень». А ведь эту песню, кажется, на всём белом свете поют только мужчины, да и то не все, а лишь те, кто обладает густым басом?
– О-о-о… Тут целая история. В детстве я, знаете, мечтала стать оперной певицей. Но профессор музыки, бывшая примадонна Вроцлавской оперы, прослушав меня, сказала: «Доченька, этот номер не пройдёт. Запомни, что самые чувствительные существа на свете – мужчины, и при своём росте почти в 190 сантиметров ни один настоящий мужчина, тем более тенор, не захочет стоять рядом…». Я всё-таки стала певицей, хотя и не оперной. Правда, чтобы не смущать мужчин, стараюсь выступать одна. Но вот когда принимаю участие в сборных концертах, где в финале обычно мужчины и женщины вместе выходят на поклон, знаете, пара за парой, то у меня, как правило, партнера всё-таки не находится. Например, Ежи Поломский – такой хороший товарищ, а тут всё равно за кулисой прячется… Только один отважный однажды нашелся – замечательный наш артист Ян Кочиняк. Сам он, как говорится, «метр с шапкой», так вот посмотрел на меня снизу: «Ну что, маленькая, опять тебя никто не берёт?», взял за руку и вывел на поклон. Вот я и решила: если мужчины не могут со мной работать на сцене, я возьму их мужской репертуар. И подготовила «Из-за острова на стрежень».
– Слушая ваше выступление, я подумал вот о чём. Сейчас некоторые певцы откровенно прячут свои исполнительские недостатки за мощным звучанием электроинструментов. Слава богу, вам не надо хвататься за подобную «соломинку». Более того, на этот раз вы вообще отказались от оркестра – только рояль…
– Знаете, я недавно записала хорошую песню композитора Добрынина: «Если перед вами две дороги, по одной из них идти трудней. Будьте к своему желанью строги и идите именно по ней…». Я так подумала: это, конечно, поймут лишь музыканты – как адски трудно петь концерт под аккомпанемент одного фортепиано. Но зато я свободна, как птица, и могу сказать слушателям всё, о чём душа желает…
– Ещё ваш концерт подтверждает ту догадку, что мы понемногу возвращаемся к старым мелодиям, ритмам… К танго, например.
– О, это у нас в Польше сейчас очень популярно. И Ирэна Сантор, и Ирэна Яроцка, и Ежи Поломский, и многие другие певцы даже целые пластинки записывают со старыми танго.
– Вы ведь и сами пишете музыку? Как это происходит – специально ищете хорошие стихи или всё решает случайная встреча с настоящей поэзией?
Фото Витольда Боревича
– Так нельзя сказать – «пишу музыку». Это звучит слишком громко. Я не композитор, сочиняю по интуиции. Просто иногда стихи так понравятся, что слышу, как они звучат на музыкальном языке. Нет-нет, я бы не решилась утверждать, что пишу песни, я их придумываю…
– Сегодня на концерте ещё раз понял, что слушатель у вас очень верный и благодарный. Интересно, а какой зрительский отклик самый памятный?
– Не знаю… Хотя вот, пожалуй, такой случай… Этой весной купила сыну игрушку – лошадь-качалку. Жду такси, чтобы отвезти подарок домой, а рядом тоже ожидают машину родители с девочкой. Вдруг девочка спрашивает по-русски (видно, приехала погостить в Польшу с папой и мамой из Советского Союза): «Можно я покачаюсь?». Отвечаю: «Можно». Покачалась она и говорит: «Хочешь, я тебе за это спою свою самую любимую песню?». И как затянет на всю улицу: «Оди-ин ра-а-аз в год са-ады цвету-ут…». Послушав девочку, я решила взять эту старую уже песню в гастрольную поездку.
– Вы к нам прилетели из Одессы. Известно, как трудно «пройти» в Одессе. Хорошим голосом одессита не удивишь, ведь он, по его глубокому убеждению, «слышал всех»…
– Да-а, я знала, как опасно там… И эти опасения, между прочим, подтвердились: одесситы задержали нас на лишний день, придумали, что на Ленинград нет самолета. Пришлось дать ещё два концерта… Но всё равно, при всём уважении к одесситам, больше всего всегда скучаю по ленинградскому слушателю – наверное, самому тонкому и чуткому на Земле…
Из интервью разных лет
«…Когда я лежала в гипсе, столько добрых писем получила – из Москвы, из Ленинграда, с Дальнего Востока. Поэтому будущим летом буду петь не только в крупных городах, но и на самой дальней периферии, куда заграничные гастролёры обычно попадают редко… Ну а на Невские берега хочется очень. Впервые побывала в Ленинграде в белые ночи, после концертов бродила по городу чуть не до утра. Но, признаюсь по секрету, всё-таки больше всего помню ленинградское мороженое: знаете, такой толстый круглый шоколад вокруг палочки? Вкуснее ничего не пробовала».
«…Конечно, петь с большим оркестром – большое удовольствие, но всё-таки лучше всего себя чувствую, если рядом лишь фортепиано. Когда музыка от меня идёт прямо к сердцу слушателя. Да, аранжировка для песни очень важна, это словно красивое платье для женщины: она и так хороша, но платье делает её ещё лучше. Однако иногда это шикарное платье может быть и ни к чему. Тем более, когда песня аранжируется слишком шумно. Так шумно, что уже не слышна и сама мелодия. Наверное, специфике моего голоса эта мода противопоказана».
«…Как-то мне посчастливилось прочитать два стихотворения советских поэтов: „Песню“ Риммы Казаковой и „Костыль“ Сергея Острового. Тронули они меня так, что написала к ним музыку. Потому что нашла в стихах самую сердечную правду. И хотя люди эту правду знают – когда снова слышат её со сцены, всё равно волнуются. Римма Казакова пишет о памяти, которую мы сохраним в сердцах, о тех почти мальчиках, что заслонили нас от фашистских извергов. Вторая песня – тоже о войне и о нашей чуткости: если увидишь костыль инвалида – не суетись, не забегай вперед. И дай бог, чтобы этой его боли другие люди никогда не узнали. По-моему, для человека моей профессии самое главное – не играть. Быть самим собой. И если говоришь ты о вещах серьёзных, то слушатель поймёт тебя обязательно…»
Владимир Гоцуленко, журналист, поэт, в середине 70-х – корреспондент газеты «Вечерняя Одесса» (Одесса) «Я был поражен её человеческой простоте»Бывают встречи, о которых помнишь всю жизнь. Я по долгу работы общался со многими артистами, но такого человека, как Анна Герман, я встретил лишь однажды. Это было в 1974 или 1975 году в Одессе, когда певица приехала туда с гастролями и жила в городе несколько дней. Тогда только была создана газета «Вечерняя Одесса», это было совсем молодое издание, и я с моим коллегой Семёном Лившиным решили сделать интервью с популярной певицей.
На сцене Одесской филармонии. Фото Леонида Сидорского