— Я же сказал завязать глаза, — бросил он раздраженно. — Или хотите, чтоб он нас всех увидел?
— Увидит, не увидит — теперь не важно, — ответил Кендрик. — До рассвета все равно не доживет, так ведь?
— Да только не забывайте, с кем дело имеете, — предупредил сержант. — Живучий, гад, как десять кошек. Я бы прямо сейчас ему глотку перерезал.
— Нельзя, — возразил Сажит. — Его обещали моему дяде.
— И твой дядя нам заплатит, а?
— Как договаривались.
Хейксвилл выпрямился и шагнул к Шарпу, который по-прежнему не подавал признаков жизни.
— Видите полосы на спине? Я оставил, — с гордостью сказал сержант. — Взял грех на душу, соврал, зато Шарпи отведал ремня. А теперь я его и вовсе на тот свет отправлю.
Хейксвилл вспомнил, как Шарп бросил его на растерзание тиграм в Серингапатаме, как оставил наедине со слоном-убийцей, который едва не раздавил его здоровенной, как дерево, лапой. Дикая ярость всколыхнулась вдруг в нем, лицо перекосилось в страшной гримасе. Он пнул Шарпа в бок. Еще раз. И еще. Кендрик с трудом оттащил разбушевавшегося сержанта от тела.
— Да вы ж его убьете, сарж. Мне-то все равно, но черномазые тогда не заплатят, верно?
Хейксвилл отступил и, отдышавшись, повернулся к индийцу.
— Так как же твой дядя собирается его убить?
— Это сделают джетти.
Сержант довольно закивал.
— Видел, видел. Знаю, как работают. Только не надо спешить. Пусть прикончат его медленно. Чтобы почувствовал.
— Все сделают, — пообещал Сажит. — Медленно и чтобы почувствовал. Мой дядя человек не жалостливый.
— А вот мне жалко, — вздохнул Хейксвилл. — Жалко, что сам не получу такого удовольствия. Как бы я его… — Он плюнул на неподвижно лежащего пленника. — Спи, Шарпи. К восходу уснешь насовсем. Встретишься с дьяволом. Туда тебе и дорога!
Сержант опустился на землю в углу палатки и, достав из кармана пригоршню камней, принялся пересыпать с ладони на ладонь. Кровь на голове Шарпа подсохла, и по ней ползали мухи. К восходу все будет позади: прапорщик сдохнет, а он, Хейксвилл, станет богачом. Месть, подумал сержант, пожалуй, послаще меда.
* * *Ахмед видел, как Шарп упал у входа в палатку. Видел кровь на голове. Видел, как чьи-то руки схватили его за ноги и втащили в полумрак.
Потом Сажит, писарь с розовым зонтиком, повернулся и поманил его рукой.
— Поди сюда, мальчик! — крикнул он.
Ахмед сделал вид, что не понял, хотя понял достаточно: с его хозяином случилось что-то плохое. Он отступил, ведя за собой серого мерина Стокса. Он даже спустил с плеча мушкет, и тогда Сажит, расценив жест как угрозу, бросился вдруг к нему. Ахмед был быстрее. Он подпрыгнул и, распластавшись на спине лошади, не успев еще как следует сесть, ударил серого пяткой в бок. Конь сорвался с места, и Ахмед, изловчившись, вскарабкался в седло. Стремена висели слишком низко, но юный араб вырос среди лошадей и ездить мог в любом положении. Даже с завязанными глазами. Даже задом наперед. Он помчался через лагерь, мимо палаток, костров, жующих сено быков и вскоре оставил индийца далеко позади. Какая-то женщина громко крикнула, когда серый едва не сбил ее играющих в пыли детишек. Уже на краю лагеря Ахмед придержал коня и оглянулся — Сажита видно не было.
Но что делать дальше? В британском лагере Ахмед не знал никого. Он посмотрел туда, где на вершине далекого хребта виднелся Гавилгур. Его прежние товарищи, Львы Аллаха, воевавшие на стороне Ману Баппу, должно быть, укрылись в крепости, но дядя, с которым Ахмед и приехал в Индию из далекой Аравии, погиб и лежал теперь в черной земле Аргаума. Да, мальчик знал других солдат. Знал и боялся. Они, другие, хотели, чтобы он служил им. И не только готовил пищу и чистил оружие. Только Шарп отнесся к нему дружелюбно, и вот теперь Шарп сам нуждался в помощи, а Ахмед не знал, как ему помочь. Подвязывая стремена, он пытался придумать выход.
Тот кругленький, седой, розовощекий англичанин, хозяин мерина, вроде бы друг Шарпа, но как объяснить, что случилось? И все же попробовать стоило. Ахмед развернулся, решив объехать лагерь по периметру, найти дорогу, которую англичане прокладывали в горы, и добраться до места, но уже через минуту его заметил офицер из пикета. Подъехав ближе, офицер увидел британский чепрак.
— Ты что здесь делаешь, приятель? — спросил он, предположив, что мальчишка выгуливает лошадь.
Ахмед испугался и пустился наутек.
— Вор! — крикнул офицер, устремляясь в погоню. — Стой! Держи вора!
Какой-то сипай направил на него мушкет, и Ахмеду пришлось сбить его с ног. Неподалеку паслись лошади, и он повернул к ним, перепрыгнул через ограждение, промчался по грядкам, взял с ходу еще одно препятствие, нырнул под деревья, продрался через кустарник, перелетел через высохший наполовину пруд и достиг наконец леса. Пикетчики не рискнули продолжать преследование и отстали, но из-за крестьянских хижин неслись недобрые крики. Ахмед потрепал серого по шее, проехал еще немного и повернул к краю леса. Впереди лежало примерно полмили открытого пространства, за которым снова начинался обещавший безопасность лес. Вот только выдержит ли усталая лошадь?
— Если будет на то воля Аллаха, — сказал Ахмед и пустил серого в галоп.
Преследователи, хотя и отстали, увидели беглеца, и с десяток всадников возобновили погоню. Кто-то выстрелил. Мальчик услышал хлопок мушкета, но пуля прошла далеко. Ахмед приник к шее серого, полностью положившись на инстинкт животного. Оглянулся только раз — сипаи приближались. Но тут его принял лес, и юный араб повернул на север. Потом срезал к западу. И снова на север. Углубившись в чащу, он придержал тяжело дышащего мерина, чтобы их не выдал стук копыт.
Прислушался. Где-то ржали кони. Преследователи были близко, потом голоса их стали удаляться. Может, лучше было бы сдаться? Наверняка кто-то из англичан знает его язык. Может быть, если он отправится на поиски друга Шарпа, туда, где они прокладывают дорогу, то потеряет время, и помощь опоздает? И что тогда? Положение отчаянное, и Ахмед совершенно не знал, как быть и что делать. В конце концов он решил вернуться в лагерь и повернул назад, навстречу преследователям.
И едва не наткнулся на дуло мушкета.
Человек, державший мушкет, был индийцем, и голову его защищал латунный шлем, какие обычно носили маратхи. Конь стоял в нескольких ярдах в стороне — всадник спешился, чтобы неслышно подобраться к Ахмеду.
Маратх усмехнулся.
Рискнуть? Пришпорить серого и положиться на удачу? Но вынесет ли усталый мерин? Мысль еще не успела оформиться, как из-за деревьев выехал второй маратх. Этот держал наготове кривой тулвар. За ним появился третий. И еще. И еще.
Всадники окружили юного араба.
И Ахмед, поняв, что запаниковал и подвел Шарпа, заплакал.
* * *На взгляд Додда, из затеи Ману Баппу с поощрением за захваченное у британцев оружие ничего не вышло. За несколько дней добыча составила три старых ружья с фитильным замком, отобранных, очевидно, у охотников-шикари, один сломанный мушкет местного производства и хороший пистолет с саблей, снятые с подстреленного инженера. Ножен, конечно, не представили. Пока это было единственным и малоубедительным свидетельством попыток маратхов остановить продвижение неприятеля. Полковник ежедневно досаждал Ману Баппу просьбами позволить нанести удар по прокладывающим дорогу саперам, однако брат раджи упрямо отказывался выпустить полк из крепости.
Самому Додду покидать форт не возбранялось, но только для того, чтобы размять коня. Каждое утро полковник отправлялся к западной границе плато, хотя далеко от крепости не удалялся. За его голову была назначена немалая награда, и пусть неприятельская кавалерия не появлялась здесь уже давно, он все еще опасался засады. Держась на безопасном расстоянии и находясь под защитой маратхских всадников, Додд подолгу рассматривал в подзорную трубу британцев, копошащихся далеко внизу, как кучка муравьев. Работа шла споро, дорога расширялась и удлинялась, и однажды он увидел два батальона пехоты, устраивающих лагерь в верхней долине. На следующий день там появились три пушки, повозка с продовольствием, две телеги и четыре ящика с боеприпасами.
Полковник еще раз проклял нерешительность Ману Баппу: его Кобры без труда уничтожили бы этот пока еще слабый артиллерийский парк и на неделю, если не больше, расстроили планы британцев, однако князь позволял противнику продвигаться к его убежищу совершенно беспрепятственно. Дорога уходила все дальше, поднималась все выше, но на ней оставались еще крутые участки, где даже сотня человек не смогла бы протащить одно орудие. И все же день ото дня огневая мощь врага укреплялась, в парк доставлялись все новые пушки, и Додд знал: недалек тот час, когда британцы выйдут к плато, установят тяжелые осадные орудия и перекроют ведущий от скал к крепости узкий перешеек.
Ситуация менялась, но князь по-прежнему не желал предпринимать какие-либо активные действия.
— Мы остановим их здесь, — говорил он Додду, указывая на стены Гавилгура, только вот англичанин вовсе не разделял уверенности индийца в прочности и неприступности этих стен. Да, уверенности Баппу хватало, зато явно недоставало знаний современного осадного искусства.
Каждое утро, возвращаясь с прогулки по плато, полковник спешивался, передавал коня заботам одного из сопровождающих и проходил по перешейку пешком, стараясь предугадать действия наступающих, увидеть маршрут их глазами, предсказать развитие событий.
Да, место для атаки далеко не идеальное. Внешний форт защищали две высокие стены, и, хотя британцы без особого труда проделают в них бреши артиллерийским огнем, подниматься им придется по крутому склону и на глазах защищающихся. Уничтожить массивные круглые бастионы они не смогут — для этого требуется кое-что покрупнее двенадцати— и восемнадцатифунтовых орудий. С бастионов по ним будут бить пушки, ракеты и мушкеты. К тому же наступать британцам придется на узком участке, который будет все более сужаться по мере их приближения к бреши, где проход еще больше ограничит огромное водохранилище. Снова и снова проходя по маршруту, Додд ловил себя на том, что ему почти жаль тех, кто окажется здесь под огнем.
В сотне шагов от форта, на самом опасном для наступающих расстоянии британцы окажутся зажаты между краем скалы и резервуаром, в узкой горловине шириной не более двадцати шагов. Раз за разом останавливаясь на этом месте, полковник задирал голову, смотрел на крепостные стены и считал установленные там орудия. Двадцать две пушки. В нужный момент они ударят по врагу картечью, и к ним добавятся ружья, мушкеты и пистолеты. Даже если британцам удастся уничтожить несколько орудий, заменить их не составит особого труда, так что в любом случае неприятель столкнется с губительным продольным огнем. К тому же на пути к бреши их встретят арабы и гарнизон.
Перспектива выглядела устрашающей, и Ману Баппу полагал, что враг, не выдержав сопротивления, откатится от бреши и устремится к Делийским воротам — северному входу во Внешний форт. Разрушить их артиллерией будет несложно, но, хлынув под арку, британцы попадут в ловушку. Дорога, уходя вверх, приведет их к другой стене, так что они окажутся зажатыми в тесном пространстве и станут легкой добычей для оставшихся на стенах стрелков. Мало того, Ману Баппу распорядился приготовить запасы камней, чтобы бомбардировать неприятеля сверху. Пробиваясь с тяжелыми потерями по узкой дороге, поливая кровью каждый отвоеванный дюйм, враг свернет за угол стены и… упрется в еще одни ворота, недоступные для его артиллерии. И здесь, как полагал Ману Баппу, силы наступающих будут подорваны окончательно.
Додд не разделял его уверенности. Соглашаясь с князем в том, что Делийские ворота непроходимы, он сомневался в том, что британцы пойдут к ним. Внимательно исследуя стены, полковник замечал, что они не так уж прочны. Под сорняками и мхом он замечал старые трещины. Додд знал, насколько искусны британские канониры. Если стены рассыплются, бреши получатся широкими, и тогда потери атакующих уменьшатся. Да, наступать вверх по склону трудно, бой будет жестоким, но шансы у красномундирников есть. Додд допускал, что враг прорвется через бреши и захватит Внешний форт.
Однако делиться своими сомнениями с Ману Баппу он не спешил. Как не настаивал и на строительстве земляного гласиса для уменьшения эффективности огня осадных батарей. Гласис мог бы задержать британцев на дни, а то и недели, но в разговорах с князем полковник твердо заявлял, что считает Внешний форт неприступным. Разумеется, Додд вел свою игру, усматривая в переоценке индийцем своих сил неплохой шанс для себя.
Ману Баппу сказал однажды, что Внешний форт — ловушка. Захватив его, враг решит, что победа уже обеспечена, но потом споткнется о главный ров Гавилгура и увидит вторую, еще более мощную линию укреплений. Додд же рассчитывал на то, что Внешний форт станет ловушкой для самого Баппу. Если британцы захватят Внешний форт, уходить князю некуда, кроме как во Внутренний форт, но сделать это ему будет не легче, чем неприятелю. Как ни старался полковник, найти слабые места во вверенной цитадели не удавалось. Ни британцы, ни Ману Баппу никогда не преодолеют ров, если он, Додд, не позволит им это сделать.
Внутренний форт был совершенно отдельным укреплением. С Внешним фортом его соединяла не стена, а узкая тропинка, проложенная по дну рва и поднимающаяся отвесно к воротам. Проходя по ней ежедневно, Додд ставил себя на место атакующих. Двадцать орудий смотрели на него с единственной стены Внутреннего форта, и все они находились вне зоны поражения неприятельской артиллерии. Огневую мощь орудий подкрепляли мушкеты и ракеты. Красномундирники, решив попытать счастья на этом направлении, гибли бы, как попавшие в ведро крысы, а тех, кто все-таки сумел бы добраться до ворот, ждал последний ужас Гавилгура.
Ужас этот заключался в четырех огромных воротах, закрывающих вход во Внутренний форт и расположенных друг за другом в круто уходящем вверх коридоре, ограниченном с обеих сторон высоченными стенами. Другого пути не было. Даже если бы британцы пробили стену форта, это не дало бы им никакого преимущества, потому что стену возвели над обрывом, образующим южную сторону рва, и подняться по ней не смог бы никто. Оставались ворота. Додд знал, что Уэлсли не склонен вести затяжную осаду. Под Ахмаднагаром он применил эскаладу, послав к стенам солдат с лестницами, что стало полной неожиданностью для защитников города. Полковник не сомневался, что нечто подобное противник применит и при штурме Внутреннего форта. Не имея возможности подобраться к возвышающиеся над обрывом стене, генерал погонит людей по петляющей тропинке, где их встретят мушкетный огонь, летящие сверху камни, убийственная картечь и выпущенные с парапетов ракеты. Пройти через такой смертоносный заслон невозможно. Его Кобры будут бить по неприятелю сверху, и красномундирников ждет участь загнанного на бойню скота.
Додд был невысокого мнения об индийских ракетах, но все же создал запас в тысячу снарядов над входом во Внутренний форт, потому что в тесном пространстве между стенами они могли нанести врагу немалый урон. Выкованные из жести трубки длиной в шестнадцать и диаметром в четыре-пять дюймов крепились к бамбуковым шестам высотой в рост человека и снабжались начиненным порохом жестяным цилиндром. Проведя с ними немало экспериментов, Додд убедился, что ракеты способны вызвать немалую панику: свистя и разбрасывая искры, они проносились между стен и, падая, выплевывали столб огня. Дюжина ракет вполне могла вывести из строя до десятка, если не более, неприятельских солдат. Только бы они пришли, повторял Додд, поднимаясь каждое утро по крутым ступенькам к воротам Внешнего форта. Только бы пришли! Пусть возьмут Внешний форт. Ману Баппу погибнет, и тогда британцы подступят к Внутреннему форту и разделят участь князя.
А потом, когда остатки разбитой армии обратятся в бегство и рассыплются по Деканскому плоскогорью, их погонит маратхская конница. Их плоть будет гнить на жаре, их кости выбелят солнце, ветер и дожди. Владычеству Британии в Индии наступит конец, а он, Додд, станет Владыкой Гавилгура.
Так что пусть приходят.
* * *Вечером сержант Хейксвилл, бесцеремонно раздвинув складки муслиновой занавески, решительно переступил порог «покоев» капитана Торранса. Капитан, как обычно, лежал голый в гамаке, под подвешенным к потолочной балке колышущимся бамбуковым опахалом. Крылья опахала приводил в движение, дергая за веревочку, слуга-индиец. Клер Уолл подстригала хозяину ногти.
— Осторожнее, Брик, не так коротко. Оставляй, чтобы было чем почесаться. Вот так, молодец. Хорошая девочка. — Он взглянул на вошедшего Хейксвилла. — Сержант? Вы постучали?
— Даже два раза, — соврал Хейксвилл. — Громко и четко, сэр. Как и положено.
— Надо напомнить Брик, чтобы прочистила уши. Поздоровайся с сержантом, Брик. Что с тобой сегодня? Где твои манеры?
Девушка коротко кивнула, не поднимая глаз, и еле слышно пробормотала что-то.
Хейксвилл сорвал кивер.
— Рад вас видеть, миссис Уолл. Премного счастлив, мое сокровище. — Он наклонил голову и при этом многозначительно подмигнул Торрансу, который вздрогнул, словно его укололи.
— Брик, нам с сержантом необходимо обсудить военные вопросы, так что можешь прогуляться в сад. — Капитан похлопал ее по руке. — И не подслушивай под окном! — Подождав, пока девушка исчезнет за занавеской, прикрывавшей вход в кухню, он осторожно выбрался из гамака и потянулся за висевшим на стуле шелковым зеленым халатом. — Не хотелось бы шокировать вас, сержант.
— Меня смутить трудно, сэр. Нет на земле твари, которую я бы не видел голой, сэр. И ни разу не смутился. Того, кто был повешен, сэр, уже ничем не удивишь. Все прошел, все пережил.